Процесс пошел

В апреле 1985-го Михаил Горбачев начал перестройку. Была ли она неизбежна, чего добивался последний советский лидер, почему не было шансов сохранить сложившуюся в СССР систему и можно ли было избежать распада великой державы? Своими размышлениями об этом поделился с «Историком» доктор философских наук, главный научный сотрудник института экономики РАН Александр Ципко, в 1986–1990 годах работавший консультантом международного отдела ЦК КПСС и непосредственно наблюдавший за тем, как принимались решения тогдашним руководством страны

Празднование 70-й годовщины Великого Октября. Москва. 1987 год. (Фото: Василий Егоров и Валентин Соболев/Фотохроника ТАСС)

- Cоветская система могла бы, не меняясь, существовать и дальше? Михаил Горбачев всегда говорил, что ее прочности хватило бы еще лет на 15–20 и что он вполне мог бы досидеть в кресле генсека до старости…

– Он абсолютно прав. Надо понимать специфику системы, которую создали Ленин и Сталин. Все держалось на трех китах: руководящей роли партии, общественной собственности на средства производства и железном занавесе. При этом важнейшую роль играли коммунистическая идеология и цензура: правда о прошлом и настоящем была скрыта, в публичном пространстве не было ничего, что противоречило бы официальной идеологии, и это обеспечивалось политическим сыском – КГБ.

Система получилась сверхцентрализованная, и потому ее судьба целиком зависела от мировоззрения и воли одного человека – того, кто стоял наверху. В этом была ее сила, но в этом была и ее уникальная слабость.

В связи с этим я убежден: если бы вместо Горбачева был кто-то другой, система, конечно же, на какоето время сохранилась бы. Здесь он прав.

– Вы говорите: «на какое-то время». Это значит, что она все равно была обречена?

– Я уверен в этом. Система все равно рухнула бы, скорее всего, как-то иначе, по-другому, но рухнула бы. Потому что в ней были заложены источники саморазрушения.

В первую очередь, она изначально была экономически неэффективна. Советская система не могла решить продовольственную проблему. Половина чернозема планеты, но не в состоянии были произвести – ни разу за всю историю советской власти! – достаточно хлеба для населения. Дефицит, как дамоклов меч, висел над страной начиная с отмены нэпа. Уже при Никите Хрущеве, где-то с 1961 года, СССР стал завозить зерно из Канады и Америки. Его так и завозили вплоть до крушения Советского Союза.

Александр Ципко: «Система изначально была экономически неэффективна». Фото Натальи Львовой

Когда Рональду Рейгану надоела эта «империя зла», американцы со своими ближневосточными друзьями сбили цены на нефть и посадили нас на голодный паек. В этом смысле СССР разрушили прежде всего «пустые полки» в магазинах. Так что в экономическом плане система была уязвима изначально. Этот фактор все равно рано или поздно сработал бы.

– Какую роль в процессах разрушения системы сыграла интеллигенция?

– Я бы назвал советскую интеллигенцию вторым фактором уязвимости системы. На первый взгляд, это было ее достоинство – производство высококлассного образования, образованных людей, массовое производство научно-технической и гуманитарной интеллигенции. Счет шел на миллионы, и значительная их часть была сосредоточена в оборонке.

Но именно образованный слой общества таил в себе угрозы для породившей его системы. В условиях охватывающей мир глобализации, когда для всех этих людей право на эмиграцию, право на свободу становились ценностями, а не пустым звуком, интеллигенция все больше и больше оказывалась прозападной, испытывала недовольство бесконечными советскими запретами.

– Были еще факторы?

– Третий фактор, который очень важно учитывать, – это зависимость ситуации в СССР от политической ситуации в странах Восточной Европы. По моему глубокому убеждению, если Иосиф Сталин после войны догадался бы не расширять «мир социализма», а оставил бы социализм для нашей территории, а в Восточной Европе создал бы просто зависимые, но не социалистические государства, у системы было бы больше шансов на выживание. А так – мы сами создали мир восточноевропейского социализма, где миллионы людей, и прежде всего интеллигенция, осознавали противоестественность советской экономической и политической системы. Где все с вожделением смотрели на Запад и многие – с презрением на восток. Да, в советской модели – теперь это уже ясно – было очень много соответствующего русскому архетипу: тяга к самодержавию, уравнительные настроения, патернализм, растворение личности в коллективе. Но для Польши, Чехии, Восточной Германии и даже Венгрии наша система была вызовом национальным традициям.

По заданию Михаила Горбачева Александр Ципко принимал участие в разработке модели идеального социализма.Фото из личного архива А. Ципко

Там год от года нарастала потребность в демократии, в экономической и идеологической свободе. СССР вынужден был постоянно на это реагировать. В 1956-м в Венгрии пришлось применять силу. То же самое произошло в 1968-м в Чехословакии. К началу 1980-х такая же проблема возникла в Польше. Но каждый раз концепция ограниченного суверенитета натыкалась на моральное сопротивление не только населения этих стран, но и советской интеллигенции. Вспомните, как наша интеллигенция, в том числе и лояльная власти, отреагировала на подавление Пражской весны…

– В итоге возникло желание самим придумать «социализм с человеческим лицом»?

– Конечно. Даже Леонид Брежнев, когда в 1980 году начались волнения в Польше, понял, что повторить опыт Чехословакии 1968-го невозможно. А если нельзя больше применять силу, то как еще реагировать на восточноевропейскую потребность в свободе и демократии, которая все растет? Выход нашли: стать самим похожими на восточноевропейские представления о нормальном социализме. Именно это было одной из главных целей.

Эпоха советского дефицита: один из магазинов Подмосковья в 1990 году. (Фото: Борис Кавашкин и Людмила Пахомова/Фотохроника ТАСС)

Появилась идея сделать наш, советский социализм более привлекательным для интеллигенции стран Восточной Европы и таким образом приблизить их к нам. А что значит «сделать наш социализм для них более привлекательным»? Значит, что надо перестроить систему, сделать иной, нежели та, которая сложилась при Сталине. И отсюда, главным образом, горбачевская политика гласности.

– Почему не срабатывал силовой сценарий? Не было ресурсов?

– Боялись сопротивления вооруженных сил Польши тем, кто придет наводить порядок в их стране. Польские генералы в октябре 1980 года об этом официально предупредили руководство СССР.

Но надо понимать и то, что карательная система устала не только в странах Восточной Европы, но и у нас, в Советском Союзе. Даже у металла в какой-то момент наступает усталость, и он рассыпается.

К началу 1980-х уже было видно, что государство не может бесконечно долго проводить карательные операции против интеллигенции. Сменились поколения. Если раньше чекист или комиссар могли стрелять в людей (за идею или за паек – неважно), то их дети уже не хотели выполнять такую работу – ни за идею, ни за паек.

– Мы не упомянули идеологию. Над ней и вовсе смеялись…

– Смеяться, может быть, не смеялись. Между тем русская литература 1960-х и 1970-х – почвенническая – вся уже была антикоммунистической. Недавно скончавшийся Валентин Распутин (почитайте «Прощание с Матерой») – это уже типичный антикоммунист. Там есть такое место. Его героиня Дарья говорит: «Вот раньше была мораль – это мораль, а у коммунистов такая оглобля, что с ней невозможно отличить добро от зла». И это печатали, Распутин даже Государственные премии СССР (1977, 1987) получал.

И тут, конечно, громадную роль сыграло патриотическое движение. Если либералы, будучи шестидесятниками, оправдывали Ленина и во всем винили Сталина, то идеологи «русской партии» в своем критическом отношении, по их выражению, к «космополитическому Октябрю», в своем желании реставрировать православную Россию были уже антикоммунистами.

Суммирую сказанное: все эти факторы носили объективный характер и их совокупность вела к разрушению системы. Поэтому она рухнула бы и без Горбачева. Другой вопрос: когда и как?

– Михаил Горбачев был идеалистом, когда запускал процесс преобразований, или перестройка провалилась потому, что он все неправильно рассчитал?

– Он был жертвой шестидесятничества, в основе которого лежала идея социализма с человеческим лицом.

– А это была иллюзия.

– Вне всякого сомнения! Шестидесятники – и у нас, а еще раньше в Чехословакии и Польше – верили в то, что уже выстроенную систему можно соединить с демократией. И считали, что все дело в догматизме, доставшемся в наследство от Сталина. Именно этот догматизм якобы мешает сделать социализм более человечным. Кстати, в конце 1980-х на этой почве возник конфликт между лидером ГДР Эрихом Хонеккером и Михаилом Горбачевым. В отличие от Горбачева, Хонеккер прекрасно понимал, что система может существовать лишь при наличии политического сыска, железного занавеса и монополии партии на власть…

По сути, все дело было в том, что социализм сам по себе – утопия. В этом отдавали себе отчет люди, которые хорошо знали, как сложилась система. Но социализм с человеческим лицом – это утопия вдвойне. Те, кто начал перестройку, этого не понимали.

– Идея перестройки была выдвинута самими реформаторами или им ее подбросили?

– Да нет, подбросили – это ерунда. Это миф. Какое там подбросили?! Эта мысль шла изнутри. Тут чисто гуманистический посыл был, за которым стояло мировоззрение шестидесятничества: у нас плохой, сталинский социализм, деспотический, тоталитарный, но великую идею можно сохранить, дав людям свободу, демократию, да еще и с рынком. Многие полагали, что именно это завещал Ленин, затеяв нэп. Абсурд, конечно. Но все отсюда росло.

Я помню (это был декабрь 1986 года, меня только взяли на работу в ЦК КПСС), вызывает меня секретарь ЦК Вадим Медведев и говорит: «Александр Сергеевич, напишите записку, каким вы видите настоящий социализм. Вот такой идеальный, который нам нужен, – Горбачев вас просит». Вот о чем они думали – об идеальном социализме. Вот где главная ошибка.

Ленин, Сталин и Троцкий осознавали, что все создано на крови, на беспрецедентном насилии, они знали, что, если только тронешь систему, все рассыплется. Но новое поколение советских лидеров уже не понимало до конца, на чем стоит система. Люди, которые в конце 1950-х – в 1960-е получали образование, сами были жертвами советской пропаганды. Горбачев – стопроцентное дитя пропаганды, он судил о качестве системы по учебникам марксизма-ленинизма.

– То есть они не понимали реальных механизмов, думали, что, как им говорят, так оно и есть на самом деле?

– Как это ни парадоксально звучит, они руководили советской системой, но не понимали, что если уберут из нее все «ужасное наследие культа личности», то разрушат ее.

Однако добавился еще, разумеется, фактор личностный. И Горбачев в этом честно сознается в своих многочисленных интервью. Он говорит, что боялся повторения судьбы Хрущева и поэтому хотел так модернизировать политическую систему, чтобы его легитимность зависела уже не от партийного аппарата, а от интеллигенции, на благодарность которой рассчитывал.

В начале перестройки Борис Ельцин находился в тени своего шефа – Михаила Горбачева. Москва, Кремлевский дворец съездов, 1987 год. (Фото: Эдуард Песов / Фотохроника ТАСС)

Он мне сам потом рассказывал, уже после отставки: «Они меня предали. Я в них верил – в интеллигенцию, а они, подлецы, вместо того чтобы поддержать меня, поддержали Ельцина». Он полагал, что интеллигенция будет ему благодарна за возможность ездить за границу, говорить и писать все, что думает. Это еще одна его иллюзия.

– Вы упомянули Хрущева. Но ведь именно он начал подтачивать «столпы системы». Как иначе назвать десталинизацию с ее осуждением преступлений времен культа личности? Вот когда система получила первый импульс к разрушению…

– Если серьезно, то вы правы: все началось с Хрущева. Но осуждать его за это я не могу. Я же помню то время: мы, дети войны, знали и про аресты, и про многое другое, это было рядом с нами, и нынешние разговоры о любви всего населения к Сталину – это для идиотов. Страх был повальный у всех: и у героев войны, и у негероев. Поэтому Хрущев поступил правильно. Система, держащаяся на одном лишь страхе, уже тогда, в начале 1950-х, умирала. Долго поддерживать сталинскую модель социализма, основанную на бесконечных репрессиях, уже нельзя было. Это понимал, между прочим, не только Никита Хрущев, но и Лаврентий Берия, и Георгий Маленков, и многие другие.БЕЗ ГОРБАЧЕВА СИСТЕМА ВСЕ РАВНО РУХНУЛА БЫ,скорее всего, как-то иначе, по-другому, но рухнула быТем не менее Хрущев со своим докладом на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях», конечно, сам того не желая, действительно стоял у истоков разрушения системы. Потому что возникло как бы две партии: одни хвалили Сталина, другие его ругали, причем ссылаясь на этот доклад. Единство было нарушено. Де-факто появилась многопартийная система в рамках одной партии.

Но не только. Ведь что такое все эти разговоры о культе личности? Это же отказ от классовой морали и переход к тому, в чем обвиняли потом Горбачева, – к общечеловеческим ценностям. К ним первым пришел Хрущев – как только начал осуждать Сталина за преступления в отношении невинных людей.

Классовая мораль базировалась на иных постулатах: допустимо любое насилие, если оно служит интересам рабочего класса. А тут была уже, если хотите, стихийная реставрация христианских ценностей. «Не убий!» и прочее. Не случайно, кстати, Моральный кодекс строителя коммунизма, как потом рассказывал советник Хрущева Федор Бурлацкий, был создан на основе евангельских заповедей.

– Вы говорили об объективности факторов, которые привели к размытию советской системы. Но если брать Китай – тоже крупнейшую социалистическую державу, то он на рубеже 1980–1990-х столкнулся с похожей ситуацией, однако там как-то сумели найти выход, провести реформы под контролем компартии и построить самую мощную экономику мира. Почему?

– Ну, во-первых, китайцы не сохранили систему социализма в точном смысле этого слова, ибо одним из ее столпов является общественная собственность на средства производства. А там осталась лишь политическая основа – руководящая роль партии. Причем в неполном виде. В Китае отказались и от железного занавеса, люди получили возможность выезда, а значит, тотальный контроль был утрачен. При этом, вы правы, китайцы создали уникальную гибридную систему.

Во-вторых, почему это произошло? Надо понимать логику Китая. Мне ее объясняли, когда я в 1991 году читал лекции в Пекинском университете о причинах распада мировой социалистической системы. Почему у них не было «бархатных революций»? Да потому, что у них была Тяньаньмэнь со своей кровью и жертвами [на площади Тяньаньмэнь в Пекине в 1989 году были разогнаны с помощью армейских подразделений и танков демонстранты, погибли сотни протестующих. – «Историк»]. Тогда там осознали, что какие-либо массовые оппозиционные политические движения – для них это смерть.

Визит Михаила Горбачева в КНР 15 мая 1989 года пришелся на очередную волну протестов на площади Тяньаньмэнь в Пекине. (Фото: Юрий Лизунов и Александр Чумичев / Фотохроника ТАСС)

Как мне сказали китайцы, они поняли, что для их миллиардного населения революции типа восточноевропейских, «бархатных» или «цветных», будут означать тотальный кровавый хаос, и потому они не могут этого допустить. Такое понимание привело к осмыслению важности сохранения сложившейся авторитарной системы управления. Вот почему ни о каком социализме с человеческим лицом речь там не шла.

И еще одно: в Китае не было многочисленной советской интеллигенции с ее оппозиционными традициями, не было там активных, имеющих собственное мнение людей – подобных нашим шестидесятникам – в таком количестве, как у нас. Все-таки КНР была тогда страной всего с несколькими крупными городами, а вокруг них – миллионы необразованных крестьян…

Наша партийная элита была по мировоззрению интернациональной и никогда не ставила во главу угла судьбу русской нации как таковойНаконец, самое главное – это отличие китайской правящей элиты от нашей, советской. Все китайцы в первую очередь националисты. И потому их коммунистическая элита всегда превыше всего ставила интересы выживания государства, интересы нации. Наша же элита – партийная – была по мировоззрению абсолютно нерусской. И дело тут не в этническом происхождении. Она была интернациональной, космополитичной и никогда не ставила во главу угла судьбу России и ее нации как таковой.

Как Горбачев думал? Он полагал, что решает судьбу социализма, но не судьбу собственной нации. Я в свое время спорил на эту тему с главным идеологом перестройки Александром Яковлевым. Он мне доказывал, что мы – многонациональная страна и если встанем на сторону русской нации, то, как только возобладает этническая русская интеллигенция со своей идеей русского государства, система рассыплется. Яковлева можно во многом обвинять, но здесь он оказался прав, я потом это понял. Так оно и произошло. Идея суверенитета РСФСР уничтожила Советский Союз.

– Допустимо ли говорить о роли США в развале СССР?

– Конспирологическую версию даже не буду обсуждать. Потому что помню, что американцы сами были в шоке от происходящего в Советском Союзе в годы перестройки. Идея суверенитета РСФСР, с их точки зрения, была абсолютным абсурдом. Но факт остается фактом. Сговор Рейгана с саудитами по поводу снижения цен на нефть привел к краху экономики СССР. Никакой конспирологии: тут все было открыто и явно направлено на подрыв экономической основы нашего социализма.

– А в идеологическом плане? Вы же сами говорили о космополитизме интеллигенции, о том, что она ориентировалась на либеральные ценности, такие как свобода, права человека, и все прочее.

– А свобода и право, ценность человеческой жизни, уважение личности – это не только западные, но в равной мере и русские ценности, это основы общей христианской культуры. Вся русская литература пронизана (кстати, много больше, чем западная) этими гуманистическими ценностями. Ведь что такое Достоевский? Нельзя на слезах хотя бы одного замученного ребенка построить – что? Счастье всего человечества. Николай Бердяев отмечал, что ни в коем случае человек не может быть средством.

– А если посмотреть на бытовую сторону вопроса? «Березка», джинсы, магнитофоны, западное товарное изобилие в определенный момент стали новой системой координат для советских людей…

– Напомню, основой общественного идеала коммунизма было стремление к благосостоянию людей. Не забывайте, идея коммунизма – чисто западного происхождения. Она не имеет ничего общего с ценностями русского православия, с ценностями нестяжательства. Так что перестройка была вызвана желанием людей вернуться к благосостоянию времен нэпа, а еще лучше – дореволюционной России.

– То есть если бы не было дефицита, не было бы тяги к западному обществу потребления?

Советский танк на Вацлавской площади в Праге. Август 1968 года. Peter Winterbach / AP Photo / ТАСС

– Безусловно, извечный дефицит рождал потребительские страсти. Но они имеют наше, чисто советское происхождение. Это страсти человека, который лишен нормальных, естественных благ. Кстати, Николай Бердяев писал, что не может быть никакого внешнего могущества, если у тебя нет могущества внутреннего. Если в стране нет людей, живущих нормальной жизнью, любящих свое государство и довольных своей судьбой…

– А Запад как видел перестройку? Он хотел реформирования или все-таки разрушения Советского Союза?

– Никакого реформирования он не хотел. Несомненно, разрушения. А чему тут удивляться? С точки зрения Запада, СССР был монстром, вооруженным ядерным оружием и контролировавшим пол-Европы.

– Но Горбачев-то считал, что Запад его поддерживает…

– Ну мало ли что он считал. Советский монстр, по мнению Запада, навязывал всему человечеству свой противоестественный режим. Поэтому на первом месте стояла задача ликвидировать угрозы, что несла эта сверхдержава, а потом уже – ценности демократии и все остальное.

– Горбачев был просто наивен, полагая, что на Западе поддерживают и его лично, и затеянную им перестройку, тогда как поддерживали ослабление или разрушение – как угодно это назовите – СССР?

– Тут было совпадение страхов. Горбачев тоже панически боялся возможной термоядерной катастрофы. Но это был страх не за себя, а за все человечество. Достоинство Михаила Горбачева в том, что он умел соединять интересы страны с судьбами всей человеческой цивилизации. Отсюда его идеология разоружения: с одной стороны, она была вызвана, конечно, экономическими причинами, стране не хватало денег, но с другой – во властной элите росло убеждение в необходимости уходить от ядерного противостояния.

СССР хронически не мог решить продовольственную проблему

Впрочем, с моей точки зрения, в какой-то момент Горбачев понял, что его политическое выживание во многом зависит от отношения к нему Запада. И стал ориентироваться на него. Но произошло это уже в период краха перестройки, когда он вдруг осознал, что все рушится. Поэтому «Буш – мой друг» и так далее. А в самом начале, на мой взгляд, он все-таки исходил отнюдь не из интересов Запада. Тут надо быть объективным. Горбачев думал, что сохранит страну, что она будет демократичной, обеспечит советскому человеку нормальные условия жизни.

– Какого результата добивался Запад?

– Точно не захвата России. Не забывайте, что у него была возможность полностью разрушить нас в 1991–1993 годах. Унас ничего не было: ни армии, ни экономики– ничего! Если бы хотели нас захватить, тогда могли бы сделать это голыми руками. Следовательно, гибель России им не была нужна. Но им нужна была такая слабенькая, нуждающаяся в Западе страна. И пускай себе живет.

– Означает ли это, что СССР проиграл холодную войну, из которой Запад вышел победителем?

– Нет, не холодную войну, ее мы не проиграли. Правильнее говорить о провале коммунистического эксперимента, который потащил за собой в яму страну. Здесь Владимир Путин абсолютно прав: в статье «Россия на рубеже тысячелетий», опубликованной 30 декабря 1999 года, он верно заметил, что наша страна начала эксперимент, который дал большие завоевания, но потребовал огромных человеческих жертв и который в историческом смысле оказался тупиковым. Модель была нежизнеспособной.

В разгар перестройки президент США Рональд Рейган лично смог убедиться в том, что СССР уже не «империя зла». Москва, Красная площадь. 1988 год. (Фото: Юрий Лизунов и Александр Чумичев / Фотохроника ТАСС)

Так что все эти разговоры о проигрыше в холодной войне – от лукавого. Мы должны гордиться тем, что мы сами со времен Хрущева постепенно стали отказываться от наиболее одиозных, античеловеческих черт системы, созданной Лениным и Сталиным. Эту систему преодолели мы сами. Другое дело, как мы распорядились этой победой и кто пришел к власти после 1991 года.

– Вот об этом тоже хотелось вас спросить. Как вы оцениваете фактор Ельцина во всей этой истории с перестройкой?

– Крайне негативно. В критические минуты российской истории, когда все-таки можно было сохранить СССР (хотя бы в границах славянских республик плюс Средняя Азия), он сделал все, чтобы этого не случилось. Страшная роль Ельцина в том, что во имя власти, во имя того, чтобы захватить Кремль, была разрушена вся странаПрезидент Казахстана Нурсултан Назарбаев говорил мне 17 ноября 1991 года, что нет никакой необходимости ломать Советский Союз, чего, по его мнению, откровенно добивается Ельцин. Назарбаев не хотел выходить из Союза, и Белоруссия этого не хотела, и, как известно, даже незалежность на Украине началась только тогда, когда объявила суверенитет Россия.

Главная и страшная роль Ельцина в том, что во имя власти, во имя того, чтобы захватить Кремль, чтобы в Ореховой комнате вместе с Геннадием Бурбулисом (без Александра Руцкого, кстати) выпить наскоро бутылку коньяка и отпраздновать тем самым победу над Горбачевым, была разрушена вся страна.

– Но надо отдать должное: тогда это решение не вызвало особого протеста…

– Американские республиканцы удивлялись: откуда эта безумная идея суверенитета РСФСР? От чего суверенитет, от своей страны? От своей истории? От всех своих территорий? Что ж, большего безумия, чем русское, нельзя себе представить! Строить государство 1000 лет, положить 27 млн человек во Второй мировой войне, а потом все это надоело: «Мы будем одни, нам никто не нужен». Это было безумие! И оно было использовано командой Ельцина. Исключительно для того, чтобы захватить власть и выгнать Горбачева. Вы знаете, как тогда рассуждал Ельцин? Я просто слышал это: «К нам украинцы приползут на коленях. И белорусы приползут. Зато мы Горбачева уберем». Дословно – это Борис Ельцин!

Никакой демократии, как вы понимаете, он не прибавил, потому что все, что сделано, сделал Горбачев. Отменил цензуру. Открыл страну. Убрал железный занавес…

К концу 1980-х Борис Ельцин стал кумиром народных масс

Ельцин же только добавил крови. Все-таки кровь 4 октября 1993 года, когда расстреляли парламент, – это позор российской истории. Мне думается, что роль Ельцина страшная…

– Почему люди, которых система вынесла на ключевые позиции в государстве, оказались ее могильщиками, причем по убеждению, сознательно?

– Это описано в русской философской классике, что систему убьет не оппозиция, а большевики, руководители СССР. У философов расчет был на то, что лидеры партии рано или поздно осознают, что они русские люди, что в их душах проснется патриотизм и во имя будущего своей страны они сами начнут разваливать противоестественную коммунистическую систему. Ставка делалась на возрождение в душах коммунистов русского национального самосознания.

– Но откуда у этих людей появились разрушительные идеи?

– А что в этом такого? Почему в среде интеллигентов может появиться антикоммунизм, а у лидеров страны нет? Надо, в конце концов, понять, что за пределами сталинской модели советская система долго жить не могла. Если бы нэп просуществовал еще 10 лет, от завоеваний Октября, можно не сомневаться, ничего бы не осталось. Сталин серьезно продлил существование коммунистической системы. И конечно, громадную роль в ее сохранении сыграла победа в Великой Отечественной войне. Она усилила ее и придала ей новую моральную легитимность, поскольку это была победа народа под руководством большевистской партии.

Но противоестественность советской системы стала очевидна, это было понятно каждому. Если колхозница работала на своем участке земли в 5–10 раз лучше, чем на колхозном поле, если те 2% земли, что находились в личных и подсобных хозяйствах, всю историю советской власти создавали от 25 до 32% валового производства сельскохозяйственной продукции, то что тут еще нужно было понимать?!

Президент Украины Леонид Кравчук, председатель Верховного совета Республики Беларусь Станислав Шушкевич и президент России Борис Ельцин подписывают Беловежские соглашения. Декабрь 1991 года

Что, Юрий Андропов этого не понимал? Понимал! Мне Александр Бовин рассказывал (он многие годы был приятелем Андропова), что даже тогда, когда тот возглавлял КГБ, они втроем, еще с академиком Георгием Арбатовым, собирались у Андропова на кухне. И вечерами до хрипоты обсуждали, как спасти советскую систему.

Правда, по словам Бовина, когда Андропова избрали генеральным секретарем и они вечером с Арбатовым пришли к нему на кухню с этими же разговорами, он их интеллигентно попросил ехать домой. И больше они на этой кухне не собирались и пути демократизации СССР не обсуждали. Разница между Горбачевым и Андроповым состояла в том, что последний понял, что трогать систему опасно, а Горбачев этого не понял.

Беседовали Владимир РУДАКОВ, Елена ВИЛЬШАНСКАЯ