Храмовая гора нашей цивилизации

Российский государственный взгляд на роль и место Крыма в отечественной истории проделал значительную и весьма причудливую эволюцию. Чем для нас, сегодняшних граждан России, является Крым?

В декабре 2014 года, выступая с ежегодным Посланием Федеральному Собранию, Владимир Путин заявил об «огромном цивилизационном и сакральном значении» Крыма. Президент особо отметил: «Христианство явилось мощной духовной объединяющей силой, которая позволила включить в формирование единой русской нации и образование общей государственности самые разные по крови племена и племенные союзы всего обширного восточнославянского мира. И именно на этой духовной почве наши предки впервые и навсегда осознали себя единым народом». Далее Путин подчеркнул: «Это дает нам все основания сказать, что для России Крым, древняя Корсунь – Херсонес, Севастополь имеют огромное цивилизационное и сакральное значение. Так же, как Храмовая гора в Иерусалиме для тех, кто исповедует ислам или иудаизм. Именно так мы и будем к этому относиться отныне и навсегда».

Сказанное президентом нуждается в осмыслении и объяснении, причем не только для тех, кто плохо осведомлен о нашем прошлом, но и для нас самих. Обратите внимание на то, что Путин не сказал: «Мы так всегда к этому относились». Фактически он опрокинул свои слова о прошлом в будущее: «Именно так мы и будем к этому относиться отныне и навсегда».

Позволю себе предложить гипотезу о том, что именно это «будем» является главным в этой части выступления президента.

Легендарное Лукоморье

О том, что князь Владимир крестился в 988 году в византийской Корсуни – Херсонесе, в России в общем-то не забывали никогда. Но и только. Во времена Средневековья историческая Корсунь почти слилась в восприятии с легендарным Лукоморьем. Враждебная степь на восемь веков отделила Россию от Крыма, куда русские люди попадали либо в качестве купцов (меньшинство), либо в виде пленников (большинство).

Крым XVIII века и вовсе мало напоминал колыбель православия – скорее оплот «бусурманства». Когда в 1778 году князь Григорий Потемкин решил основать в устье Днепра первый русский порт на Черном море, он окрестил его в честь византийского предшественника – Херсоном, очень смутно представляя, где находился этот предшественник, от которого к тому времени оставались лишь укрытые землей развалины. Дипломат Павел Левашов, один из немногих сторонников «идеологизации» движения России к Черному морю при Екатерине II, был убежден, что Херсонес стоял на месте Феодосии – османского Кефе.

В знаменитом манифесте Екатерины о присоединении Крыма 1783 года нет ни слова о каких-либо исторических или духовных основаниях российского интереса к полуострову. Только прагматика – необходимость прекратить здесь хроническую дестабилизацию, вызванную междоусобной борьбой за престол крымского хана, хотя Потемкин и пытался мотивировать решение государыни тем, что она приносит покой туда, откуда пришло на Русь древнее благочестие. Екатерина II скорее видела себя законодательницей политических мод. Свое появление в Тавриде (название для русского уха новое, взятое из античных сочинений) царица Херсониса Таврического обставила в лучших традициях театральной постановки.

Для строителей же русского Севастополя в первой половине XIX века древний Херсонес был не столько объектом интереса и поклонения, сколько местом добычи легкого в обработке камня, который шел на кладку городских зданий. Тогда Крым привлекал образованную публику прежде всего своей природной красотой, восточным колоритом и руинами античности (при этом «российскими Помпеями» стал не Херсонес, а Керчь). Примечательно, что Александр Пушкин, путешествовавший по Крыму, был всецело увлечен поисками легендарного храма Дианы, а на развалины Херсонеса даже не взглянул…

Памятник затопленным кораблям – один из главных символов Севастополя

Крымская эпопея

Все изменилось с Крымской войной. Величественная эпопея обороны Севастополя 1854–1855 годов, ее потери и героизм заставили общество говорить о символической Русской Трое, а одновременно с этим вспомнить и о месте не менее знаменитом – о легендарной Корсуни (Херсонесе), где крестился Владимир. Именно после Крымской войны были построены первые храмы в честь крестителя Руси. В тот период стало раскрываться значение Крыма как духовного источника российского православия. В значительной степени это было делом всей жизни архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия (Борисова), который задумал создать здесь, как он выражался, «Русский Афон».

Во второй половине XIX века Крым был вовлечен в историческую орбиту русского православия, а на руинах Херсонеса началось не прекратившееся и по сей день соперничество духовной (монастырь) и светской (музей) составляющих в изучении и интерпретации его богатого археологического наследства. Становление Крыма как императорского курорта и появление здесь представителей российского образованного и имущего класса в качестве отдыхающих и земельных собственников способствовали процессу познания «священной земли». Благодаря работе ученых обществ был создан целый корпус интересных исследований, и сама земля иногда провоцировала появление настоящих идеологических откровений, каким стала написанная Николаем Данилевским в Крыму книга «Россия и Европа» – первая и, конечно же, небесспорная попытка осмысления взаимоотношений двух гигантских политических сущностей, определяющих глубинную историческую тектонику Евразийского континента.

И хотя стремительно формирующийся образ Крыма как Русской Ривьеры – с его интенсивным частным строительством и земельной спекуляцией – нет-нет да и бросал свою тень на светлый образ духовной колыбели Отечества, к началу Первой мировой войны Крым – это, несомненно, «главная жемчужина в короне Российской империи».

«Другая Россия»

Новая попытка осмыслить и переосмыслить «херсонесское наследство» русской государственности и культуры, так же как и предшествующая, была вызвана глобальным политическим потрясением, но на этот раз гораздо более сильным, чем Крымская война. В ходе русской смуты 1917–1920 годов прежний «курортный рай» стал последним бастионом в борьбе между старым и новым пониманием назначения и смысла социума и государства.

Уже на излете Гражданской войны правитель Юга России и главнокомандующий Русской армией барон Петр Врангель рассматривал Крым как противоположную большевистской «другую Россию» и затеял здесь смелый эксперимент по созданию «опытного поля российской государственности», которому, однако, не суждено было реализоваться. Именно в эти дни «у стен Херсониса» оказался богослов и философ протоиерей Сергий Булгаков. Одноименный его трактат, выполненный в форме почти платоновских диалогов, является, может быть, самой сильной в истории отечественной мысли работой о русской революции, истоки которой философ ведет «от Владимира Святого и Херсониса». Все лучшее и все худшее в жизни России и ее образованного класса отсюда, полагал Булгаков, занимаясь кропотливой археологией национального духа. Результаты этих раскопок, правда, были в течение более чем полувека скрыты от нас, поскольку отправившийся в эмиграцию мыслитель запретил публиковать работу и она увидела свет лишь в 90-е годы ХХ века. Для него, как и для множества изгнанников, покинувших Россию в это тяжелое время, Крым навсегда остался последним уголком родной земли, последним воспоминанием о Родине, своеобразным символом России, так непохожим на нее.

Над Черным морем, над белым Крымом

Летела слава России дымом…

Маленькая вселенная советского человека

Ранний советский подход к «освоению» Крыма также оказался не лишен своеобразного символизма. На полуострове предполагалось создать новый «курортный рай» – теперь для трудящихся, настоящую «фабрику здоровья», образцово решить национальный вопрос. К тому же в рамках советской героики особое значение приобрел Перекоп – место последнего победоносного для красных сражения Гражданской войны.

Крым воспринимался как своего рода маяк для народов Востока, борющихся против мирового империализма. Новый символизм не опирался на камни тысячелетий, его выражением стал подросток в коротких штанах и с красным галстуком – миф Херсонеса сменился мифом «Артека». Крым 1920-х и 1930-х годов и не Крым вовсе – Лисс, Зурбаган, эти вымышленные писателем Александром Грином города, осколок иного мира, надолго теперь заказанного советскому человеку.

В 1930-е в истории крымского символизма возник новый важнейший аспект, произошла настоящая революция: появился как массовое явление кинематограф с его «фабрикой грез» – Ялтинской киностудией. Режиссеры и операторы превращали крымские ландшафты в уголки любого континента. Здесь тебе и Африка, и Азия с Австралией… Мир сжимался до размеров полуострова, для советского человека Крым оказывался маленькой вселенной. Когда-то, отправившись в поход на Корсунь, князь Владимир с дружиной и Русь вместе с ним выходили в мир – теперь совершалось почти то же самое, только ни о Корсуни, ни о Владимире никто не вспоминал.

В феврале 1945-го Крым стал местом, где вершилась судьба послевоенного мира. Памятник лидерам «Большой тройки» работы Зураба Церетели появился в Ливадии в 2015 году (Фото: Legion-Media)

У истоков послевоенного мира

Новое открытие Крыма и Севастополя как недвусмысленного символа России опять стало результатом грозного испытания – Великой Отечественной войны. На этот раз Севастополь уже не сравнивали с Троей: не просто эта культура ушла – масштабы событий были не те. Грандиозные разрушения, миллионы жертв, отчаяние, обреченность и самопожертвование… Прежде чем стать символом в России, Севастополь стал символом России для противника, символом парадоксальной способности людей идти на заведомую гибель вопреки, казалось бы, очевидной «логике выживания», а заодно и знаком того, что никакая победа над русскими неспособна сломить их и уничтожить.

Становлению нового крымского военного символизма, несомненно, способствовали впечатляющие природные декорации – море и скалы, делавшие человеческую трагедию событием поистине вселенским. Крупные окружения войск (даже более крупные, чем под Севастополем) случались и на других участках советско-германского фронта, но именно здесь обреченность брошенных и погибающих людей отзывалась таким оглушительным эхом. И все это тоже было в Херсонесе, но не на античных развалинах, а на крайней западной точке Гераклейского полуострова, на мысу, в силу каких-то причин получившем такое же название, что и древний город…

На фоне войны на символическом ее небосклоне взошла чуть позже звезда Ялты – места, где решались судьбы всей планеты, где три человека (Иосиф Сталин, Уинстон Черчилль, Франклин Рузвельт) создали один биполярный мир, о котором все мы сейчас всё с большей ностальгией вспоминаем.

Как водится, окончание войны принесло с собой и первую попытку «заземлить», снова осмыслить символическое значение Крыма для русской истории. Попытку откровенно политизированную и потому неудачную. Это было время освоения исторического пространства, но освоения, понимаемого как «присвоение». Поразив фашиста в войне, нужно было расправиться с «ним» и в истории. Отыгрались на средневековых крымских готах, попутно досталось грекам, римлянам, генуэзцам, не говоря уже о выселенных с полуострова к тому моменту татарах.

Советским профессорам показалось неудобным тянуть корни русской Тавриды от Крещения Руси, акта с точки зрения государственного атеизма весьма сомнительного, а заодно и не столь отдаленного, и тогда на роль предков русских были назначены крымские тавры и скифы, равно как и легендарные киммерийцы, – племена местные, аборигенные и потому заслуживающие почета, уважения и своего места в истории. Тема, однако, не пошла. Через год после научной сессии, посвященной этим судьбоносным положениям, умер Сталин, и послевоенный большевистский национализм свелся на нет. А еще через год Никита Хрущев передал Крым Украинской ССР.

В Ливадийском дворце осенью 1894 года окончил свой земной путь император Александр III. В 2017-м Владимир Путин открыл в Ливадии памятник императору работы Андрея Ковальчука (Фото: Kremlin.ru)

Период обвала

Акт этот тоже не был лишен символизма: в 1954 году отмечалось 300-летие воссоединения Украины с Россией. Страна переживала сложный период смены властных элит. Хрущев посчитал необходимым таким образом продемонстрировать нерушимую монолитность советской системы. Подобного подарка, наверное, не делалось со времен Средневековья. Это только предположение, но Хрущев этим жестом показал условность советских внутренних границ, широту подходов кремлевского руководства к решению сложнейших административных задач. Надо – повернем реки вспять, надо – передадим целый регион из состава одной республики в состав другой, надо – «и на Марсе будут яблони цвести». Передачей Крыма Хрущев, как ему казалось, укреплял Советский Союз, создавал такую связку между двумя его главными действующими лицами, которую никакими силами невозможно будет разорвать.

С тех пор, однако, символическое значение Крыма начало тускнеть. Дело даже не в том, что формально регион перестал быть российским. В позднесоветской действительности несанкционированному символизму места вообще не оставлялось (хотя именно это время подарило нам образ «глухой провинции у моря»). Лет за пять до тысячелетия Крещения Руси Севастополь был закрыт для свободного въезда. Как поговаривали, для того, чтобы клерикальные круги не поднимали вопроса о праздновании.

Крах Советского Союза без Крыма не обошелся. Название маленького местечка на Южном берегу Крыма – Фороса, где была дача первого и последнего президента СССР Михаила Горбачева, – навсегда осталось на последних страницах истории Страны Советов.

Да, еще вскоре после тысячелетия Крещения Руси вышла книжка, многим показавшаяся странной. Ее сюжет был построен на допущении того, что красные в 1920-м Крым взять так и не смогли, вследствие чего здесь образовалась «другая Россия» – мечта и сон позднесоветского либерала. Это был «Остров Крым» Василия Аксенова. Последняя сцена этого романа, как известно, разыгрывается на ступенях храма Святого Владимира в Херсонесе…

Точка сборки

При всей ограниченности наших оформленных представлений это место поистине уникально: здесь зародилась российская цивилизация, здесь спустя несколько веков страна обрела себя в качестве многонациональной европейской империи, здесь проходили ее испытания на прочность, здесь осуществлялось осмысление европейской и мировой миссии России, именно здесь, наконец, во многом формировался эстетический образ российской культуры.

В любой стране есть территория, связанная с особого рода историческими сантиментами. Иль-де-Франс, Новая Англия, Кастилия, Малая Польша, Косово и Метохия… Как правило, это некое ядро, вокруг которого со временем складывается государство.

Крым в этом ряду занимает исключительное место. Это не этнографическая «колыбель» в том смысле, в котором ее трактует любая националистическая историография. Но это земля, где Россия обрела свою цивилизационную идентичность.

Конечно, сколько бы подобных аргументов ни было приведено, они не повлияют на позицию тех, кто рассматривает «крымскую весну» как банальный «акт аннексии». Но я бы предостерег от того, чтобы воспринимать сказанные президентом Путиным слова в его ежегодном послании 2014 года как еще один аргумент в споре с кем-то. Мне кажется, смысл его сравнения Крыма, древней Корсуни, Севастополя с Храмовой горой в другом.

Подлинное значение «крымского опыта» лежит не в прошлом, а в будущем. Исключительная роль Крыма для нас – не оправдание уже сделанного, а основа понимания того, что нам еще предстоит сделать. Ведь и Храмовая гора – не просто важный исторический памятник, а прежде всего место, где множество людей черпают энергию единения, сосредоточения для дальнейшей жизни. В этом смысле и Крым – это не пункт концентрации дорогих для нас древних развалин, это точка сборки сегодняшней и завтрашней России.