Версия Троцкого

Фото: LEGION-MEDIA

Известно, что Троцкий сам хотел быть главным обвинителем на процессе века по «делу бывшего императора Николая II» и поэтому проявлял неподдельный интерес к судьбе царской семьи. Впрочем, летом 1918 года у председателя Реввоенсовета было немало куда более важных забот, связанных прежде всего со строительством регулярной Красной армии и руководством ее действиями в ходе разгоравшейся Гражданской войны.

Если верить дневниковой записи Троцкого, сделанной им уже в эмиграции, получается, что он узнал о казни царской семьи постфактум, со слов Якова Свердлова, поскольку в те дни его не было в Москве. Между тем в протоколе № 159 от 18 июля 1918 года в списке присутствующих на заседании Совета народных комиссаров, на котором рассматривались «внеочередное заявление председателя ЦИК тов. Свердлова о казни бывшего царя Николая II по приговору Екатеринбургского совета» и вопрос об «утверждении этого приговора Президиумом ЦИК», значится… Троцкий. Таким образом, согласно этому документу, он должен был узнать о произошедшем в Ипатьевском доме вовсе не из приватной беседы со Свердловым спустя несколько дней, а непосредственно на заседании Совнаркома. Правда, можно допустить, что имя Троцкого было занесено в число присутствующих по ошибке, просто автоматически. Такое иногда случалось.

Есть и другие обстоятельства, дающие основания не слишком доверять записи в дневнике председателя Реввоенсовета, посвященной расстрелу царской семьи. В биографии «Моя жизнь» он писал, что выехал из Москвы на фронт под Свияжск только 7 августа 1918 года, то есть 18 июля он действительно мог быть в столице. Стоит обратить внимание и на собственное признание Троцкого, что его «воспоминания о деле царской семьи имеют отрывочный характер», равно как и не следует забывать, в какой военной обстановке происходили все эти события.

Наконец, интересующая нас запись Троцкого о его разговоре со Свердловым датируется 9 апреля 1935 года – после казни царской семьи прошло уже 17 лет. Тем не менее его рассуждения «не только о целесообразности, но и о необходимости» принятого тогда решения, видимо, в наибольшей степени отражают тот подход, которым руководствовались лидеры большевиков в своем отношении к бывшему императору и его семье. И в этом смысле свидетельство Троцкого, несомненно, представляет особую историческую ценность. Предлагаем вниманию читателей журнала «Историк» отрывки из этой дневниковой записи.

9 апреля [1935 г.]

Белая печать когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Либералы склонялись как будто к тому, что уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это неверно. Постановление вынесено было в Москве. Дело происходило в критический период Гражданской войны, когда я почти все время проводил на фронте, и мои воспоминания о деле царской семьи имеют отрывочный характер. Расскажу здесь, что помню.

В один из коротких наездов в Москву – думаю, что за несколько недель до казни Романовых, – я мимоходом заметил в Политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьянск[ая] политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и пр.); по радио (?) ход процесса должен был передаваться по всей стране; в волостях отчеты о процессе должны были читаться и комментироваться каждый день. Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если б было осуществимо. Но… времени может не хватить… Прений никаких не вышло, так [как] я на своем предложении не настаивал, поглощенный другими делами. Да и в Политбюро нас, помнится, было трое-четверо: Ленин, я, Свердлов… Каменева как будто не было. Ленин в тот период был настроен довольно сумрачно, не очень верил тому, что удастся построить армию…

Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:

– Да, а где царь?

– Конечно, – ответил он, – расстрелян.

– А семья где?

– И семья с ним.

– Все? – спросил я, по-видимому, с оттенком удивления.

– Все! – ответил Свердлов. – А что?

Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.

– А кто решал? – спросил я.

– Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях.

Больше я никаких вопросов не задавал, поставив на деле крест. По существу, решение было не только целесообразным, но и необходимым. Суровость расправы показывала всем, что мы будем вести борьбу беспощадно, не останавливаясь ни перед чем. Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтоб запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель. В интеллигентных кругах партии, вероятно, были сомнения и покачивания головами. Но массы рабочих и солдат не сомневались ни минуты: никакого другого решения они не поняли бы и не приняли бы. Это Ленин хорошо чувствовал: способность думать и чувствовать за массу и с массой была ему в высшей мере свойственна, особенно на великих политических поворотах…