Война и мир

Что легло в основу Венской системы, какова ее роль и почему Европа все-таки скатилась к противостоянию – в годы Крымской и Первой мировой войн? Об этом в интервью журналу «Историк» размышляет один из ведущих западных специалистов по истории России, профессор Лондонской школы экономики Доминик Ливен

Доминик Ливен (Фото: LEHTIKUVA PEKKA SAKKI / TASS)

– Каковы были мотивы создателей Венской системы, какие цели ставились перед конгрессом?

– Мир и стабильность. Вот две главные цели, которые преследовали великие державы-победительницы. Стабильность в первую очередь в международных отношениях. Она была важнее всего, но не только. Создатели Венской системы исходили из того, и это было вполне обоснованно, что, например, революция – особенно во Франции, конечно, но и в любой другой державе – может стать источником международного напряжения. Они ведь видели то, что случилось в 1790-х, когда Французская революция создала такие силы, такие серьезные трения внутри страны, что они привели к взрыву в половине Европы. И потому для них внутренняя и внешняя стабильность были тесно взаимосвязаны.

Политики-реалисты

– В чем заключалась, с вашей точки зрения, принципиальная новизна Венской системы по сравнению с предыдущими – с Вестфальской в частности?

– Должен сразу сказать, что для меня самое важное – как раз не новизна того, что удалось сделать в Вене. Еще до Французской революции и Наполеоновских войн в Европе сложилась многосторонняя система международных отношений, было достигнуто определенное равновесие между пятью-шестью великими державами. Вся суть наполеоновского дела по большому счету состояла в попытке разрушить эту традиционную европейскую систему, добиться некой гегемонии, возможно, даже создать империю. Тут тоже ничего особенного: в условиях гегемонии единого центра власти существовали Восточная Азия, Америка, Южная Азия. Но для Европы это было чем-то новым. Между тем попытка уничтожить европейскую, скажем так, многополярность провалилась. И послевоенная система в основах своих оказалась схожа с той, что сложилась до войн.

На протяжении практически всего XIX века в Европе распространялся либерализм и параллельно росло идеологическое отчуждение от России. Оно только усиливалось тем фактом, что Российская империя стала самой мощной страной на континенте

Безусловно, определенные – и важные – изменения произошли. Прежде всего система равновесия пяти великих держав стала прочнее, чем до революции, то есть она теперь в большей степени походила именно на систему. Появились некоторые писаные правила, некоторые конвенции, было зафиксировано положение послов, некоторые другие элементы международного права.

– Как бы вы оценили эффективность Венской системы: решала ли она поставленные задачи сохранения мира и стабильности?

– На мой взгляд, в общем и целом да. В том числе потому, что ее создатели были политиками-реалистами. Система была основана на победе над Францией, и для того, чтобы защитить эту систему, они создали военный союз, изначально направленный против любой попытки Франции разрушить новый дипломатический колосс. Этого, к примеру, не сделали страны-победительницы после Первой мировой войны, когда также произошли существенные территориальные изменения, распад империй и все прочее. Но договоры, которые оформили новую систему после 1918 года, были лишены всяких гарантий соблюдения, никакого военного союза создано не было.

Сослав Наполеона на остров Эльба, российский император Александр I, король Пруссии Фридрих Вильгельм III и австрийский император Франц I решали судьбы послевоенной Европы

Характерно, что при этом державы-победительницы начала XIX века не отнеслись к Франции как к завоеванной стране, не наказывали поверженного противника за «грехи». Они не выбросили ее из международных отношений, совсем наоборот. Франция опять стала великой державой, равным членом европейской системы. А с Германией после Первой мировой войны поступили совершенно не так.

Венские триумфаторы не ошиблись ни в том, ни в другом. Они защитили договоры и территориальные изменения от посягательств Франции, заключив военный союз. Но в то же время отнеслись к ней очень справедливо: требовали на самом деле вовсе не много денег в качестве контрибуции, не отбирали никакие исконно французские земли, сохранили за Францией статус великой державы.

– Может быть, так произошло впервые в истории: в основу Священного союза были положены не только интересы стран-участниц, но и некоторый идеологический базис…

– Я бы подчеркнул, идеологический и одновременно этический. После того как целое поколение европейцев выросло в обстановке ужасов войны, страшных страданий, принесенных ею, российский император хотел учредить союз, который основывался бы не только на геополитике, не только на интересах великих держав, но также и на какой-то этической системе. В конечном счете это могли быть лишь принципы христианской веры, других годных для победителей-монархов тогда просто не существовало. Ну не ждать же было, в самом деле, что они построят международную систему на республиканских ценностях или принципах всеобщей демократии.

По окончании Первой мировой войны тоже было чувство, что после огромных потрясений нужна стабильность, базирующаяся не только на единстве интересов, но и на общности этических принципов. Но возникли уже две, а потом и три различных идеологии – американский либерализм, советский коммунизм и затем фашизм. Создать международную систему на трех столь разных идеологиях, конечно, невозможно.

После же победы над Наполеоном все великие державы разделяли единые христианские принципы и веру. Я не хочу сказать, что этот момент был ключевым, но он играл важную роль, об этом не стоит забывать.

И безусловно, многое определила личность Александра I. Без него Священный союз просто не возник бы. То есть было бы некое объединение консервативных династий Центральной и Восточной Европы, но без этой примеси идеологии, без опоры на идеалы христианства. Это была, вне всяких сомнений, идея российского императора.

Россия, Британия и другие

– Насколько монолитна была элита в России в своих представлениях о внешней политике?

– Существовали различные взгляды и в обществе, и даже, в общем-то, в правительственных кругах. Была, например, политика министра иностранных дел при Александре I Николая Румянцева и политика самого императора. Последний больше интересовался Европой и европейской проблематикой, а министр ориентировался на отношения со славянскими народами – я бы назвал его славянофилом от дипломатии. И мне думается, что национальная политика для России тогда – это балканское направление, взгляд на юг, это политика, связанная не только с мыслью о русских интересах, но также о русской идентичности. Кстати говоря, многие руководители российской дипломатии были выходцами из Прибалтики, а Карл Нессельроде и вовсе из Германии.

Карл Васильевич Нессельроде – министр иностранных дел России с 1816 по 1856 год

– Британский министр иностранных дел Роберт Каслри как-то назвал Священный союз «образцом утонченного мистицизма и бессмыслицы». Каким было отношение Великобритании к этой системе международных отношений?

– Конечно, Каслри видел и в словах, и в идеалах Александра I мистификацию, а не реальную политику. Но важнее тут отношение Каслри и Великобритании в целом к самому консервативному союзу династий Восточной и Центральной Европы, в котором присутствовала какая-то идеологическая вражда британского либерализма.

Лорд Роберт Стюарт Каслри – министр иностранных дел Великобритании с 1812 по 1822 год

Противостояние русскому деспотизму никогда не было для Великобритании главным, но оно служило хорошей идеологической ширмой, за которой, безусловно, скрывались конкретные интересы и страх перед Россией

Кроме того, очень большое значение имеет стремление Великобритании, которое было всегда, разделить европейские державы, поскольку сплоченная Европа – это, разумеется, до известной степени угроза британским интересам. По крайней мере, она могла бы стать угрозой, возможно, даже существованию Британии. По этой причине последняя старалась разъединять европейские державы и играть с одной страной против другой. Это основа британской внешней политики XIX века с точки зрения представлений о национальной безопасности и собственных интересах.

– Можно ли говорить о том, что результатом разгрома Наполеона, то есть создания Венской системы, стало лидерство России в послевоенной Европе? И что со временем борьба с этим лидерством стала основной заботой других держав, участвующих в Священном союзе?

– Опять же нужно уточнить. Главный победитель эпохи Наполеоновских войн – это Великобритания. Потому что то, что Наполеон начал делать в Европе и не успел, Британия успела сделать в мире вообще. Важно помнить, скажем, что государственные доходы Британской Индии в 1816 году, когда Великобритании принадлежала где-то половина Индостана, были выше, чем государственные доходы Российской и Австрийской империй.

– Вместе взятых?

– Нет, все-таки по отдельности. И Великобритания в то время в военном отношении только укрепила свою всемирную империю. Тогда были сделаны самые важные завоевания в Индии, тогда, после упадка Испанской империи, была создана неофициальная английская империя в Южной Америке. Тогда же было достигнуто доминирование в Юго-Восточной Азии. Значит, это именно Великобритания – великий или самый великий победитель.

Россия в известной мере победитель номер два. И если говорить о континентальной Европе, то, несомненно, Россия – первая из всех. Но крайне значимым для нее был союз с Пруссией, который обеспечивал ее могущество на континенте. Этот союз, между прочим, просуществовал до 90-х годов XIX века, и Пруссия никогда не боролась против первенства России. Совсем наоборот. Даже во время Крымской войны это был единственный оставшийся верный союзник.

Жизнь Европы после Венского конгресса. Сатирическая картинка XIX века. Звероподобный персонаж (справа) с окровавленным ножом – это Россия, наводящая ужас на мирных обывателей

При этом британцы практически с того самого момента, как была побеждена Франция, смотрели на Россию как на главного соперника. Более того, это можно было заметить даже раньше: уже в 80-х годах XVIII века Великобритания начала противоборствовать нарастанию русской мощи. В XIX веке это связано, конечно, с защитой Индии.

В свою очередь, Франция становится противником России после падения Бурбонов в 1830 году. А окончательно – когда вернулись Бонапарты. И Крымская война в какой-то степени – это бой-реванш против Российской империи за 1812 год, война и началась отчасти из-за внутриполитических задач нового бонапартистского режима во Франции.

Единственный существовавший способ мирного разрешения кризиса конца XIX – начала ХХ века – это союз между Германией и Россией. Но представить такой союз было крайне трудно

История с Австрией – самая важная и самая трагичная. Ведь Россия последовательно оказывала поддержку австрийской монархии до 1848 года и во время Венгерской революции. А концом Венской системы, основной причиной ее краха явилось то, что Австрия поддержала французов и британцев в Крымской войне против России.

Можно предположить, что и без того Венская система была бы сокрушена уже следующим поколением политиков из-за соперничества между Пруссией и Австрией в немецком вопросе, но на практике получилось так, что именно Крымская война подтолкнула процесс объединения Германии.

Восточный вопрос

– А какова связь между Крымской войной и объединением Германии?

– До нее существовал союз России, Пруссии и Австрии, в котором Петербург играл первую скрипку и служил гарантом «неединства» Германии. То есть именно Россия защищала не только внутреннее, как в 1849 году, но и международное положение Австрийской империи. Но после Крымской войны они, естественно, стали врагами. И в значительной степени как раз из-за позиции России Австрия в 1866-м боролась одна против Пруссии и проиграла, а в 1870 году, в свою очередь, Пруссия осталась наедине с Францией и выиграла, потому что австрийцы знали, что, если они пойдут войной против Пруссии, Россия немедленно нападет на них.

– Почему именно восточный вопрос и вообще проблема проливов и Константинополя оказались камнем преткновения между Европой и Россией?

– Как я уже говорил, для французов и Наполеона III лично эта война была прежде всего символом реванша. То есть сами по себе проливы роли не играли, не были причиной для конфликта с Россией – это был вопрос престижа бонапартизма, вопрос внутриполитического развития. Одновременно Франция желала, чтобы на нее снова смотрели как на первую страну в Европе.

У Великобритании своя история, для нее это более важный вопрос. Оттоманская империя, борьба за проливы для Британии в известной мере связаны с глобальным соперничеством с Россией в Азии, с защитой Индии. Конечно, все это было несколько преувеличено, но действительно серьезно. Кроме того, для Великобритании в большей степени, чем для Франции, это еще и идеологический вопрос противостояния русскому деспотизму. Такое противостояние никогда не было для Британии главным, но оно служило хорошей идеологической ширмой, за которой, безусловно, скрывались конкретные интересы и страх перед Россией.

Теперь самое важное – Австрия. Для нее завоевание Российской империей проливов означало повышение российского престижа на Балканах, появление русского флота в Восточном Средиземноморье и, возможно, в Адриатике. Ей нужно было выбирать: либо поддержка в немецком вопросе, либо проливы без русских. И она свой выбор сделала.

– Складывается впечатление, что многие стереотипы, связанные с негативным восприятием России, возникли как раз в середине XIX века – начиная с «жандарма Европы» и так далее.

– Именно так.

– Почему?

– Я бы подчеркнул прежде всего, что в Европе довольно давно распространилось мнение, что Россия – страна нецивилизованная, что она не принадлежит к европейскому дому. Это еще XVI век. Жители Западной Европы смотрели на русских примерно так же, как на турок. Да, христианская, но это православие, это не наше христианство. Странные нравы и обычаи. Было чувство, что Россия вне Европы или по крайней мере только отчасти Европа, что это некая «другая» Европа в лучшем случае.

Бой на Малаховом кургане в Севастополе в 1855 году. Худ. Г.Ф. Шукаев. 1856. С Крымской войной закончилась эпоха Венского конгресса

Несомненно, европеизация русской элиты в XVIII веке несколько уменьшила это чувство, но оно никогда не исчезало полностью. После Французской революции, на протяжении практически всего XIX века, в Европе распространялся либерализм и параллельно росло идеологическое отчуждение от России, поскольку она оставалась форпостом деспотизма. Причем отчуждение лишь усиливалось тем фактом, что Российская империя стала самой мощной страной на континенте. Подавление Польского восстания 1830–1831 годов и интервенция в Венгрию в 1849-м, разумеется, также способствовали нарастанию враждебности.

Таким образом, геополитика оказалась тесно связанной с идеологией. При этом и в том и в другом аспекте в центр противостояния попала Великобритания.

– Если резюмировать, каковы были причины распада Венской системы?

– В первую очередь политика Австрии, которая привела к Крымской войне в той форме, которую мы знаем. Но сыграло свою роль и внутреннее развитие европейских стран. Это, в частности, как я уже говорил, возвращение к власти во Франции Бонапартов и политика бонапартизма. Но в более общем смысле важен рост национализма в Европе, особенно в Германии.

В конечном счете союз, сложившийся между прусской монархией и германским национализмом, стал роковым для Венской системы. Потому что Венская система – это прежде всего объединение династий, а в Европе уже торжествовал национализм и давление общественного мнения становилось все сложнее сдерживать. Очень характерно, что уже объединившаяся Германия, после всех перипетий, выбрала в качестве главной союзницы Австрию. Это во многом было связано именно с внутренним идеологическим развитием нового немецкого общества.

Россия же долгое время оставалась в категориях династической политики. В итоге разразилась Первая мировая война со всеми ее катастрофическими последствиями.

Единственный существовавший способ мирного разрешения этого кризиса – союз между Германией и Россией. Без него война была почти неизбежна, но и представить такой союз было крайне трудно.

– Вообще у нас бытует мнение, что чуть ли не главная историческая ошибка российской политики конца XIX – начала XX века состояла в том, что ставка в итоге была сделана на союз с Англией и Францией, на Антанту, а не на Германию…

– Я только что опубликовал книгу об этом на 400 страниц. Знаете, очень непростой для меня вопрос. В целом я согласен, но были и весьма серьезные причины, почему российско-германский союз провалился. И тут вина не одних лишь русских государственных деятелей.

– Каковы же эти причины?

– Во-первых, Германия после объединения – с ростом своей экономики – стала самой мощной страной в континентальной Европе. И понятно, что опасность германской гегемонии была одной из очень важных причин для союза России с Францией.

Во-вторых, сама политика Германской империи была далеко не миролюбивой по отношению к России.

В-третьих, напомню, что растущее влияние национализма и усиление роли гражданского общества в целом – что в Германии, что в России – оказались в результате не в интересах мира. Династическая политика в русско-германских отношениях была более мирной, более разумной, чем популистская. Но защититься от таких мощных течений в обществе было крайне сложно – как германскому, так и российскому правительствам.

И в-четвертых, я бы просто сказал, что падение Оттоманской империи и угроза распада Австрийской империи положили начало огромнейшему кризису всей системы международных отношений. Особенно в Восточной и Центральной Европе, но и в Европе вообще. И в таких условиях сохранить мир было невероятно трудно. Эти процессы привели к слишком сильной дестабилизации.

– Как вы считаете, внимание России к восточному вопросу, к Константинополю и проливам, было оправданно, учитывая, что всего через несколько десятилетий после окончания Первой мировой войны фокус международной политики совершенно сместился?

– Безусловно, проливы были очень и очень важны для России. И в стратегическом, и в экономическом смысле. Я хочу подчеркнуть, что проливы были для России важнее, чем Суэцкий канал для британцев и Панамский канал для американцев, потому что и у британцев, и у американцев существовали другие возможности выйти в мировой океан, а у России альтернатив фактически не было.

Ведь юг России, Украина – это центр русской экономики до Первой мировой войны, экспорт шел и не мог не идти через проливы.

И все же, даже несмотря на это, не стоило преувеличивать их значение, поскольку в конечном счете проливы – это выход в закрытое море. Средиземное море – закрытое. Не случайно Муссолини говорил, что без Гибралтара и Суэца Италия никогда не будет великой державой, потому что она выходит только к закрытому морю. И значит, даже если бы все мечты русских славянофилов, русских великодержавников сбылись, если бы Россия захватила проливы и Константинополь, ее международное положение на самом деле не сильно улучшилось бы. И конечно, британцы не так боялись завоевания Россией проливов, как она этого завоевания желала.

Да, в геополитическом смысле Российская империя была в гораздо более неблагоприятном положении, чем другие страны Европы, потому что весь ее экспорт можно было заблокировать в течение нескольких минут передвижениями британского флота. И можно, разумеется, кричать, что это несправедливо, но ведь геополитика и справедливость – это совсем разные истории. Знаменательно, что в русских министерствах это понимали, только вот в обществе игнорировали данный факт, проливам продолжали придавать преувеличенное значение и мечтать о них. Что в конце концов обернулось трагедией для страны.

Беседовал Дмитрий Карцев

ЧТО ПОЧИТАТЬ?

Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. М., 2007

Ливен Д. Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807–1814. М., 2012