Канцлер Советского Союза

115 лет назад родился Андрей Громыко — выдающийся дипломат, сыгравший яркую роль в истории ХХ века. Решающий год в его жизни — 1939-й. В январе Громыко, которому ещё не было и тридцати, пригласили в Комиссию ЦК, занимавшуюся подбором молодых кадров для дипломатической работы. Войдя в кабинет, он сразу узнал Вячеслава Молотова и Георгия Маленкова. Весной он уже заведовал американским отделом Наркоминдела. А через несколько месяцев его вызвали в Кремль. Ту встречу дипломат в деталях запомнил на всю жизнь: «Разговор начал Сталин:

— Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в посольство СССР в США в качестве советника».

В США он добирался через Геную. Первая поездка за границу — и сразу несколько стран. Он побывал у Везувия, увидел Помпеи. Вместе с Андреем Андреевичем путешествовал восьмилетний сын Анатолий. На пароходе «Рекс» они достигли Нью-Йорка.

Началась война. Вместе с Максимом Литвиновым Андрей Громыко работал над первой декларацией антигитлеровской коалиции. Громыко оказался цепким переговорщиком. Правительства государств, подписавших эту декларацию, обязались употребить все свои экономические и военные ресурсы для победы над врагом, сотрудничать друг с другом и не заключать сепаратного мира или перемирия с общими врагами. Завязалась дружественная переписка между руководителями СССР и США. Громыко всё чаще беседовал с президентом Франклином Рузвельтом, к которому испытывал уважение.

Андрей Андреевич без преувеличений истинный основатель ООН с советской стороны. Именно он представлял СССР на конференции 1944 года в Думбартон-Оксе, где был подготовлен проект устава организации. Тогда Советский Союз добился «принципа единогласия пяти держав» в Совете Безопасности ООН: это было право вето, не позволявшее буржуазному большинству принимать решение вопреки воле Советского Союза. Добился того, что наша страна в ООН была представлена тремя членами: СССР, УССР, БССР. Всю жизнь Громыко будет оберегать авторитет ООН. В апреле 1946 года Андрей Андреевич стал представителем СССР в ООН и заместителем министра иностранных дел. Он тут же выступил с предложением о всеобщем сокращении и регулировании вооружений. Шла «холодная война», её первый этап, который в СССР называли «ядерным шантажом».

В августе 1947 года журнал «Тайм» писал: «Как постоянный представитель Советского Союза в Совете Безопасности Громыко делает свою работу на уровне умопомрачительной компетентности».

В апреле 1953-го Громыко вернётся на Родину в кресло первого заместителя министра иностранных дел. Четыре года он был вторым человеком в МИДе. Сначала — после Вячеслава Молотова, потом — после Дмитрия Шепилова. На июньском пленуме 1957-го рухнула карьера Шепилова, «примкнувшего» к группировке Молотова. Кого поставить во главе МИДа?

На Смоленской площади не было более компетентного руководителя, чем первый заместитель Шепилова и Молотова Громыко. Никиту Хрущёва Громыко устраивал. Его знает и уважает весь дипломатический мир, статус «фундатора» ООН значил многое. В отличие от Шепилова и Молотова Громыко не был партийным деятелем и не мог влиять на внутреннюю политику. Он и членом ЦК-то стал всего лишь год назад. Бунтарских склонностей не имел, Хрущёв мог рассчитывать на громыковскую деловитость и привычку к субординации. Хрущёв и не собирался приближать Громыко к партийному ареопагу. За шесть лет работы с Хрущёвым он не стал даже кандидатом в члены Президиума ЦК. Хрущёв сделал правильный ход: МИД обрёл профессионального руководителя. Громыко умело скрывал антипатию к неистовому реформатору, был вполне исполнителен, старался сделать извилистую хрущёвскую дипломатию осмысленной, целенаправленной.

Ему пришлось подстраиваться под эксцентричный стиль Хрущёва. 12 октября 1960 года он даже постукивал кулаками по пюпитру в зале ООН, когда Хрущёв проводил самое известное из своих карнавальных выступлений. Консервативный Громыко играл эту роль исподволь, со священным ужасом. Но потом в кулуарах то ли в шутку, то ли всерьёз объявил, что готов был стучать и ботинком, да не успел развязать шнурки. Эту выходку Громыко считал позором советской дипломатии.

Крупнейшая победа Громыко в хрущёвские годы — Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой, подписанный 5 августа 1963 года после пятилетних переговоров. Мир узнал невозмутимого мистера Нет — истинного джентльмена дипломатии, который был сдержан, как английский лорд из легенды. И прагматически умел выжимать из любой позиции в худшем случае гроссмейстерскую ничью. Вот таких русских мир боится — расчётливых шахматистов, которые так не похожи на безрассудных купчиков с «загадочной русской душой»! У Хрущёва, который не всегда по-доброму посмеивался над мрачностью Громыко, наготове была родственная кандидатура на пост Громыко — Алексей Аджубей, которого дорогой Никита Сергеевич уже не раз демонстрировал международному сообществу. В воспоминаниях Андрея Грачёва промелькнула реплика царя Никиты: «Вот скажу я — Громыко, сядь задом на лёд, и сядет!» Но даже Хрущёв не нашёл повода для отставки Громыко.

Когда Леонид Брежнев и Александр Шелепин втайне готовили отставку Никиты Хрущёва, Андрей Громыко оставался в стороне. Он не имел отношения ни к партийной, ни к управленческой элите, оставался узким профессионалом в советском истеблишменте. Самым известным в СССР политиком из нечленов Президиума (Политбюро) ЦК. Отставку Хрущёва он приветствовал от всего сердца, узнав о ней на решающем заседании ЦК. Если у новых вождей СССР и была идея сменить министра иностранных дел, то Громыко удалось быстро доказать свою незаменимость. МИД под руководством Громыко уже двигался к подписанию будущего Договора о нераспространении ядерного оружия, который станет главным событием международной жизни в 1968 году. Громыко являлся искренним противником войны: на Великой Отечественной он потерял двоих родных братьев. И не раз говаривал, что лучше десять лет переговоров, чем один день войны.

В 1964−1970 годах в СССР в известной степени правил дуумвират. И глава правительства Алексей Косыгин играл первую скрипку в международных делах за исключением отношений внутри «социалистического лагеря», который оставался епархией партийной власти. В те годы международной политикой в советской империи ведали три инстанции: Косыгин; Международный отдел ЦК и МИД. Сложный узел, неминуемая конкуренция. Громыко понадобилось десять лет, чтобы взять контроль над всеми рычагами советской дипломатии.

МИД был исполнителем воли Политбюро. Министр действовал в соответствии с инструкциями, осуществляя лишь тактическое руководство процессом. Громыко иногда приглашали на заседания Политбюро, выслушивали его как эксперта, но ни членом, ни кандидатом в члены главного органа партийной и государственной власти он не был. Только в апреле 1973-го Громыко стал полноправным членом Политбюро, избежав (единственный случай в то время!) кандидатского статуса. Брежнев решительно повысил роль Громыко, во многом для того, чтобы оттеснить из внешней политики Косыгина. Теперь Громыко прислушивался лично к генсеку, даже Международный отдел ЦК отныне не был ему указом. Возглавлял отдел Борис Пономарёв, старый соратник Михаила Суслова, один из немногих аппаратчиков Коминтерна, оставшихся в большой политике к 1970-м. В 1972 году Пономарёв стал кандидатом в члены Политбюро. С апреля 1973-го партийный статус Громыко вырос.

На заседаниях Политбюро Громыко чаще всего держался линии генерального. Однако бывал и своенравен. В таких случаях переспорить советского канцлера было непросто. Его считали упрямцем. Громыко гордился, что имеет отношение к ста миролюбивым инициативам Советского Союза. Переговоры о сокращении наступательных вооружений тоже начались по предложению советской стороны.

В ноябре 1974-го, накануне встречи Брежнева с президентом США Джеральдом Фордом во Владивостоке, обсуждение Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений на Политбюро получилось жарким. Гречко и Косыгин заняли жёсткую позицию против уступок американцам. И Громыко не вполне поддержал Брежнева, который стремился к разрядке. Во время переговоров Брежнев сообщил оставшимся в Москве членам Политбюро о новых предложениях американцев. Министр обороны Андрей Гречко  предложил прервать переговоры, не идти на уступки. Благодаря поддержке Громыко Брежневу удалось благополучно завершить переговоры, на которых были определены принципы сокращения вооружений.

Штаты в 1974-м были травмированы Вьетнамом. Американская дипломатическая хватка несколько ослабла. Под Владивостоком Джеральд Форд и Генри Киссинджер отказались от невыгодного для СССР требования сократить львиную долю тяжёлых баллистических ракет. «Открылась перспектива для согласования Договора СНВ-2», — утверждал Громыко.

Брежнев и Громыко, пожалуй, лучше всех в политической истории воплощали сценарий «доброго и злого следователя». Легкомысленный, обаятельный простак Брежнев — и надменный имперский канцлер Громыко. Получалось результативно. Громыко не выносил панибратства, своих сотрудников называл по фамилии, как школьный учитель. Известен его ответ одному западному переговорщику, предложившему перейти на неформальный стиль общения: «Если вы хотите обратиться ко мне неофициально и одновременно вежливо, то называйте меня Андреем Андреевичем». Он любил выступать на пресс-конференциях. Завидная память позволяла ему на любой вопрос отвечать с учётом нюансов. После переговоров он старался первым выйти к журналистам, первым прокомментировать результаты встречи, интерпретируя их в выгодном для СССР свете.

Легенда Смоленской площади — синий карандаш Громыко. Он признавал только синие карандаши московской фабрики имени Сакко и Ванцетти, не прельщался ни американскими, ни чехословацкими, ни немецкими экземплярами. Не признавал и авторучек — пусть и  самых респектабельных. Андрей Андреевич органически не был способен к предательству, постоянство было его сутью даже в карандашном вопросе. Отточенные синие карандаши всегда должны были быть под рукой — и на рабочем столе, и в поездке.

Громыко не любил комиковать, но обладал метким сарказмом. Во многих воспоминаниях осталась такая весёлая история. Андрей Андреевич вёл переговоры с Генри Киссинджером в Кремле, в пышном старинном зале. Над головой Киссинджера нависала огромная люстра. Госсекретарь выразительно поглядел наверх и закрыл ладонями свои бумаги. Громыко уловил этот ход и посчитал возможным сказать: «Думаете, там спрятана камера? Вы правы. Но не волнуйтесь. Эта аппаратура вмонтирована туда ещё во времена Ивана Грозного!»

Громыко в неавральные дни работал по 14 часов в сутки. Сталинская выучка! Была у него манера: в завершение беседы он принимался подводить итоги, пользуясь протокольным бюрократическим языком, и с помощью хитрых формулировок смещал смысл договорённостей в нужную для нас сторону. Виктор Суходрев вспоминает: «Он как бы обрубал, обстругивал их позицию, так что оставался один только остов. И настаивал на том, чтобы этот "остов" был принят в качестве итоговой договорённости. К его чести надо сказать, что по большей части ему это удавалось».

В марте 1985 года Громыко стал повивальной бабкой нового генсека — Михаила Горбачёва. Почему Громыко выбрал именно Горбачёва? Он осознавал, что череда престарелых вождей скверно сказывается на международном имидже СССР. Нужен был молодой, энергичный глава государства, который сможет тягаться с лидерами мирового «правого поворота» — с Рональдом Рейганом, с Маргарет Тэтчер, с Гельмутом Колем, как Брежнев и Косыгин в 1960-е… Громыко не ошибся, оценив обаяние Горбачёва, быстро очаровавшего западную аудиторию.

Кто мог предвидеть, что все эти дивиденды Горбачёв использует далеко не на сто процентов? Громыко скептически взирал на «перестроечные» маскарады. А Горбачёв не пускал дуайена в большую политику, он и не думал прислушиваться к мнению Громыко!

А ведь Громыко уже имел возможность оценить горбачёвскую легкомысленность. Знаменитый горбачёвский визит в Лондон в ранге секретаря ЦК и кронпринца вызвал восторги в западной прессе. Посол СССР в США Анатолий Добрынин направил в МИД аж две телеграммы о том, как американская пресса благосклонна к Горбачёву. По воспоминаниям Горбачёва, Громыко устроил Добрынину нахлобучку: «Вы же такой опытнейший политик, умудрённый дипломат, зрелый человек... Шлёте две телеграммы о визите парламентской делегации! Какое это вообще может иметь значение?»

Громыко не ценил дипломатию улыбок. Действительно, какой смысл в политическом флирте, если никакого политического результата для государства вояж Горбачёва не принёс и не мог принести! И всё-таки, получив известие о смерти Константина Черненко, Горбачёв и Громыко условились о приватной встрече незадолго до заседания Политбюро. Горбачёв вспоминает о той встрече, на которой Громыко был суховат, немногословен, но многозначителен:

«— Андрей Андреевич, надо объединять усилия: момент очень ответственный.

— Я думаю, всё ясно.

— Я исхожу из того, что мы с вами сейчас должны взаимодействовать».

И Громыко поспешил начать заседание Политбюро…

Любители острых политических блюд поговаривают, что, если бы в тот день первым взял слово Николай Тихонов или Виктор Гришин, не быть Горбачёву генсеком. А так почтенные вожди согласно традиции изобразили единодушие. Каждый согласился с Громыко, каждый нашёл добрые слова о Горбачёве. Даже Николай Тихонов, Виктор Гришин и Григорий Романов.

Несколько часов спустя, на пленуме ЦК, снова первым выступал Громыко. Он от имени Политбюро предложил кандидатуру Горбачёва на пост генерального секретаря. Громыко говорил без шпаргалки, без записей. У присутствовавших в кремлёвском зале было ощущение исторического момента.

Новый генеральный секретарь не замедлил показать, кто в доме хозяин. Громыко пришлось оставить кабинет на Смоленской площади, как и кремлёвский кабинет заместителя предсовмина. Уходя, он дал понять Горбачёву, что возглавлять МИД должен опытный дипломат. Горбачёв предпочёл проигнорировать совет профессионала. Начиналось время дилетантов. Они так безобидны с виду, эти златоусты. Но после них остаются безобидные руины…

27 октября 1986 года, когда только-только обозначалась антисталинская пропагандистская кампания, Громыко взял слово на заседании Политбюро: «Нужно действовать прежде всего силой убеждения и разъяснения. Но всё же нельзя проходить мимо того, что у нас не перевелись люди, которые хотят, чтобы мы вернулись к переоценке прошлого, снова поставили бы под вопрос Сталина, индустриализацию, коллективизацию. Это просто недопустимо...

Я согласен, что, видимо, жестковато поступили в своё время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом. Но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы. Ленин вообще умел работать с интеллигенцией, и нам надо у него учиться. Можно напомнить, как, например, мудро Ленин учил Горького, доказывая ему, что мы не можем быть добренькими. И мы, конечно, не можем быть добренькими. Тут сомневаться нечего...»

Здесь Громыко несколько сбивчиво прошёлся по болевым точкам «перестройки», по точкам слома советской идеологии. Интеллигенции был навязан комплекс вины за поруганных поэтов, который быстро перешёл в желание мстить бесчеловечному режиму. 

Надо ли говорить, что к словам Громыко Горбачёв не прислушался. Прошло полтора года. Разоблачения сталинизма и брежневского застоя оставляли от советской идеологии выжженную землю. Было ясно, что продолжение курса на гласность и «перестройку» — это путь к пропасти. Появление супротивников «перестройки» оказалось неминуемым.

13 марта 1988 года, когда Горбачёв пребывал в Югославии, советские охранители организовали публикацию статьи Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами» в «Советской России». Да, это был манифест антиперестроечных сил, первый опубликованный манифест честных охранителей, не желавших мириться с уничтожением державы. В отсутствие Горбачёва на заседании Политбюро председательствовал Егор Лигачёв, и он предложил коллегам обсудить статью ленинградской большевички. Лигачёв не скрывал, что солидарен с идеями Андреевой. Члены Политбюро высказывались с жаром и все поддерживали Андрееву.

Слово взял и Громыко. Осторожный, избегавший конфликтов с руководством Громыко чётко высказался в поддержку статьи Нины Андреевой. Он тоже не мог поступиться принципами… Они долго терпели художества Горбачёва и вот наконец решились на противодействие. Громыко видел, что большинство обитателей Ореховой комнаты одобряет публикацию Андреевой. Значит, это не оппозиция, это воля большинства, а Брежнев перед ней всегда пасовал. Они не намеревались снимать с должности Горбачёва, как Молотов со товарищи в июне 1957-го. Однако Громыко рассчитывал, что Михаил Горбачёв не пойдёт против большинства, в котором числились и второй человек в партии Егор Лигачёв, и энергичный, влиятельный Виталий Воротников, и он, Андрей Громыко, старейшина партийного ареопага. Одобрив статью Нины Андреевой, они надеялись на корректировку курса, на приведение реформ в андроповское или, если угодно, дэнсяопиновское русло. На политдне в Доме политпросвещения и ещё в десятках таких домов по всему Союзу андреевскую публикацию официально назвали директивной.

23 марта заговорщики встретились с Горбачёвым в кулуарах съезда колхозников. Лигачёв уверенным тоном хвалил статью Андреевой. Воротников и Громыко давали понять генеральному, что большинство уже решило вопрос, и ему выгоднее присоединиться. Может быть, с оговорками, со взаимными компромиссами, но присоединиться! Горбачёв дал им высказаться. И как ни в чём не бывало сказал, что статью в «Советской России» он читал, и она ему не понравилась. Воротников выдал общую эмоцию — удивление, разочарование, крах надежд, — воскликнув: «Ну и ну!»

Горбачёв с тех пор то и дело попрекал Воротникова этим «ну и ну». Ни Лигачёв, ни Громыко, ни Воротников не могли представить, что Горбачёв уже готов переместить центр власти из Политбюро в новый парламент. Политбюро было для него «вчерашним днём». В октябре 1988 года завершилась государственная служба Громыко. В отставке он прожил меньше года.