Кремлёвский митинг

30 лет назад, 25 мая 1989 года, начал работу Первый съезд народных депутатов СССР — самый демократический орган власти за всю советскую историю нашей страны.

Общественный интерес к Первому съезду народных депутатов был беспрецедентным. Без преувеличения, съезд перевернул сознание десятков миллионов человек, безотрывно следивших за его работой на протяжении целых двух недель — с 25 мая по 9 июня. Многим казалось, что сама История творится буквально на их глазах…

Ожидание исторического перелома возникло задолго до съезда — с начала весны, когда шли выборы депутатов. Это было первое со времён выборов в Учредительное собрание в 1917 году свободное волеизъявление граждан в нашей стране. Избирательная кампания была необычной. В регионах развернулась отчаянная борьба за депутатские мандаты. Сколько же вспыхнуло ярких, одарённых, неординарных личностей! Уже только поэтому жаль, что столь блестящий интеллектуальный потенциал работал такой краткий период — меньше двух лет — и, если быть честным, почти не оставил после себя следа.

«Я условно поддерживаю Горбачёва…»

Подготовку к съезду вёл ЦК КПСС, его Общий отдел. И скроили аппаратчики сценарий по проверенным лекалам: за образец взяли съезды партии. Технология этого пафосного мероприятия была отработана десятилетиями: рассадить делегатов в зале Кремлёвского дворца съездов по географическому принципу, составить список тех, кто займёт места в президиуме, определить круг и порядок выступающих. Единственное — и значительное! — новшество на Первом съезде народных депутатов состояло в том, что члены Политбюро не прошли, как обычно на партсъездах, сразу в президиум, а сели справа в амфитеатр.

После того как закончил своё затянутое, унылое выступление председатель Центральной избирательной комиссии Владимир Орлов, на трибуну поднялся Нурсултан Назарбаев, председатель Совета министров Казахской ССР. Он зачитал повестку дня съезда: избрание мандатной комиссии, председателя Верховного Совета, самого Верховного Совета, Комитета конституционного надзора. Далее — доклад генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачёва и доклад главы правительства Николая Рыжкова, утверждение председателя Совета министров СССР. То есть как бы само собой разумелось, что Горбачёв будет опять избран председателем Верховного Совета — потому ему и выступать с докладом. А Рыжков возглавит правительство.

Вот тут-то и началось! Сценарий был резко сломан. На трибуну поднялся академик Андрей Сахаров: «Я условно поддерживаю Горбачёва…» — и привёл причины, почему условно. И предложил: сначала обсуждение кандидатур, а уж потом выборы.

Андрей Дмитриевич в своём выступлении обозначил техническую проблему: получается, что депутаты сперва изберут председателя Верховного Совета, а вслед за тем он выступит с отчётом. То есть альтернативы Горбачёву нет. А вдруг появится? Вдруг кого другого изберут? Понятно, что на данный момент кандидатура реальная одна — Горбачёв, но теоретически не исключается вариант, что её могут провалить. И тогда что, некий Икс будет зачитывать доклад?

После Сахарова на трибуне — профессор МГУ экономист Гавриил Попов: поддержал Сахарова. Потом инженер Юрий Болдырев… Потом историк Сергей Станкевич… Потом кардиохирург Евгений Мешалкин… Потом ещё депутат и ещё… Сценарий смят напором непрошеных ораторов.

Горбачёв долго крепился. Но не выдержал, стал повышать голос: «Не волнуйтесь, я знаю, что нужно делать!.. Начинаются спекуляции на правовой норме… Кого-то не устраивает моя, что ли, недемократичность?.. Наверное, председательствующего хотят свергнуть…»

Мало кто в зале строил планы свергнуть председательствующего Горбачёва — его авторитет тогда был на уверенном уровне, соперников и близко рядом не рассмотришь. А по поводу «спекуляций на правовой норме»… Сам же Михаил Сергеевич и привёл общество к 1989 году к открытости, к свободе высказываний. И Первый съезд это подтвердил со всей очевидностью.

В перерыве к Сахарову подошёл член Политбюро, «прораб перестройки» Александр Яковлев. Одобрил выступление: «Вы хорошо сказали. Но сейчас главное — помочь Михаилу Сергеевичу. Он принял на себя огромную ответственность, и ему по-человечески трудно. Практически он один поворачивает всю страну». У Сахарова — свой взгляд на перемены, и академик ответил: «Я знаю, что альтернативы Горбачёву нет. Но отношение к нему людей в последнее время перестало быть однозначным. Поддержка слабеет, растёт разочарование в нём». «Вы глубоко ошибаетесь», — сказал Яковлев. И на этом разговор закончился.

Генсек считает голоса

В первые же часы работы съезда стало ясно: организаторы плохо подготовились к гигантскому мероприятию. Полагали, что всё потечёт как на партийном съезде — размеренно, упорядоченно, по расписанию. А здесь на трибуну рвались без приглашения. Здесь выкрики с мест. Здесь шум. Здесь неподчинение. Здесь противостояние.

А ещё надо считать голоса! На партийном съезде все голосования проходили единогласно — так демонстрировали сплочённость. А на съезде народных депутатов нашлись те, кто против и кто воздержался. Их надо как-то сосчитать. Комичная ситуация в первый же день работы. Болдырев выступил с предложением «организовать фиксированное голосование по всем вопросам, чтобы избиратели знали, за что выступает их депутат». Далее — в стенограмме: «Горбачёв М.С. Я думаю, что это предложение — одна из попыток втянуть нас в то, во что не должен втягиваться съезд. (Аплодисменты.)».

Непонятно. Депутат выдвинул разумное и необходимое предложение. Чисто технический момент. И нет даже намёка на то, чтобы втянуть во что-то съезд. Однако вернёмся к стенограмме, Горбачёв продолжал. «Но поскольку поступило такое предложение, то я должен так или иначе определиться с этим. Итак, первое предложение, которое внесено в президиум. Кто за этот механизм голосования, прошу поднять удостоверения. Прошу опустить. Против? Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать… — и так далее, пока не досчитал до тридцати одного. — Тридцать один депутат против. Воздержавшиеся? Раз, два, три… Двадцать человек воздержались. Решён вопрос».

Запомнилась забавная картинка: Горбачёв из президиума высматривает в зале алые удостоверения, тычет пальцем, считает. Смешно. Потом всё-таки выбрали счётчиков: не дело же председательствующего считать голоса. Они ходили между рядами и фиксировали, кто за, против, воздержался. Но это страшно неудобно. А если счётчик ошибётся? А если ошибётся намеренно? На первых порах просчитаться на десяток-другой голосов, даже на сотню особого значения не имело. Потому что перевес при голосовании по любому вопросу был существенный. А если бы перевес решали несколько голосов?

Кроме того, не было предусмотрено, что группам, объединениям депутатов требуются помещения. Хорошо помню картину: в углу Дворца съездов литовские депутаты. Что-то горячо обсуждают. Им было что обсудить: они настаивали на предании гласности пакта Молотова — Риббентропа, но комнаты, где они могли бы выработать тактику действий, для них не нашлось. Та же проблема с помещением у аграриев, у демократов первой волны — членов Межрегиональной депутатской группы, первой после долгих десятилетий легальной советской оппозиции, оформившейся на этом съезде…

«У нас будет другая страна…»

В книге «Жизнь и реформы» Горбачёв написал: «Оппозиция устами своего лидера Сахарова потребовала сменить порядок обсуждения названных в повестке дня вопросов…»

Это фантазия. Сахаров не мог быть чьими-то устами, он всегда говорил от своего и только от своего имени. И лидером оппозиции Сахаров не был. Потому что оппозиция к открытию съезда не сложилась. Существовали депутаты, которые не желали быть в общем строю. Собирались они в Доме политпросвещения на Цветном бульваре, обсуждали, что и как будет на съезде. Я бывал на тех собраниях, познакомился со многими из депутатов, позже мы поддерживали отношения. Встречал там Сахарова, Бориса Ельцина, многих из тех, чьи выступления на съезде потом привлекли внимание. Хорошо запомнил Эллу Памфилову — она скромно сидела в задних рядах. Поначалу она мне представлялась послушной функционеркой (попала в депутаты по профсоюзному списку), но поговорил с ней — выявилась думающая, небанальная натура, настроение явно оппозиционное. В последнем ряду сидел Александр Коржаков, верный телохранитель Ельцина.

Собрания в Доме политпросвещения оставляли воодушевляющее впечатление. Казалось, что наконец-то зарождается здравая оппозиция. Никакого ложного оптимизма, надутой деловитости. Люди разные, в расцвете творческих сил, способные мыслить, действовать, вести за собой. Лица думающие, глаза живые. Все трезво настроенные на то, чтобы, как ни легла бы карта, сделать максимум из того, что возможно.

Там-то, в Доме политпросвещения, и сформировалась Межрегиональная депутатская группа — приблизительно 200 человек.

Многим из них взгляды Сахарова казались слишком радикальными, поэтому при выборах пяти сопредседателей группы он получил наименьшее число голосов — 69 (для сравнения: Ельцин — 144). Главным в этой группе стал не Сахаров и даже не Ельцин, а Гавриил Попов (сам он позже признался: «Сахаров и Ельцин были совершенно несовместимыми людьми»). Именно Попов был мотором нарождающейся оппозиции — и её основным идеологом, и её организатором. Но демократы при всей особости своей позиции, которая обозначилась твёрдо, были разобщены. Тянулись друг к другу, однако каждый считал себя независимым. Независимым даже от того, кто близок по духу.

«Я думаю, большую роль сыграло предложение Сахарова, — вспоминал Попов. — Когда обнаружилось, что общих идей и программ у членов оппозиции нет, он предложил самую плодотворную идею. Не искать то, что нас позитивно объединяет. На это годы уходят. <…> Выделить только то, что нас объединяет в отрицании. Все мы против власти КПСС. Вот такую объединительную идею мы и выдвинули. Нет — 6-й статье Конституции. На этой базе объединили всех: монархистов, анархистов, левых коммунистов, социал-демократов…»

Была выработана тактика: представлять съезду краткие основополагающие акты, а в случае (после) их отклонения апеллировать к народу за прямой поддержкой. Сахаров предлагал действовать просто: «Неизвестно, сколько вся эта оттепель продлится. Нужно под любым предлогом выходить к микрофону и говорить правду. Если мы сможем делать это хотя бы несколько дней, у нас будет другая страна…»

Они выходили, говорили. И страна действительно стала другой, но совсем не такой, о которой грезил Сахаров.

Куда гнать лошадей?

Всем запомнилась фотография: Сахаров потрясает руками на трибуне Первого съезда народных депутатов. И типичный комментарий: «Один против большинства». Академик представлялся титаном, противостоящим репрессивной машине. В президиуме за спиной Андрея Дмитриевича — Горбачёв. Со снисходительной улыбкой смотрит на него. Сахаров явно надоел Горбачёву. Но он охотно давал ему слово, вряд ли вдумываясь в то, что тот говорил.

Из дня сегодняшнего видно: какого-то особого смысла в том, что декларировал Андрей Дмитриевич с трибуны, не просматривается. Перечитываешь стенограмму съезда, выступления академика — банально, пафосно, назидательно. Тогда-то мы были очарованы этой фигурой, думали, что слышим откровения, а теперь кажется: в общем-то, пустота, мыльный пузырь.

Через неделю после начала съезда Сахаров вызвал Горбачёва на откровенный разговор. Встреча состоялась. Академик попытался объяснить, что он, Горбачёв, должен выбрать: или максимально ускорить процесс изменений, или сохранить административно-командную систему. Понятно, какой вариант предлагал выбрать Сахаров — первый. Генсек терпеливо выслушал, а потом сказал: «Андрей Дмитриевич, у вас детские представления о политике. А мы на этом собаку съели. Если бы вы знали, что такое борьба… Это вам не обращение к мировой общественности. Вам просто говорить. А мне… Не буду себя хвалить, но я всё же заканчивал юридический факультет. И имею представление, что такое политика, что такое демократия…»

Похожий разговор состоялся у Горбачёва с Сергеем Станкевичем. Тот сидел в шестом ряду, прямо напротив трибуны. Он был одним из самых молодых, самых активных, а вокруг него в креслах — консервативная публика, заслуженные люди с сединами, орденами. Когда звучала яркая перестроечная речь, депутаты демократической ориентации вставали и аплодировали. Вставал и Станкевич — соседи на него возмущённо шикали. Голосовали поднятием мандатов. И на вопрос, кто против, поднималась одинокая рука Станкевича — это бросалось в глаза. Однажды Горбачёв, не выключив микрофона, сказал своему заместителю по Верховному Совету Анатолию Лукьянову: «Смотри, Сергей опять против».

В один из перерывов Горбачёв махнул Станкевичу рукой: подойди. Диалог был краткий, жёсткий. Горбачёв — со злостью: «Ну куда вы гоните лошадей?! Вы что, не понимаете, что, может быть, мы хотим одного и того же? Я больше вас понимаю, как это нужно делать. Уймитесь наконец! Ты-то как историк должен понимать, что происходит?!» — «Да, я как историк понимаю, как вам сложно. Но ещё немного, и вы утратите контроль над событиями. Времени у вас крайне мало. Чтобы успеть чего-то добиться, нужно действовать гораздо решительнее! Нельзя дальше быть и лидером партии, и лидером реформ одновременно. Пора делать выбор, Михаил Сергеевич!» — «Если я не буду контролировать партию, то она с вами быстро разберётся, охнуть не успеете».

Не вытерпели ни те, ни другие. После съезда стала туго закручиваться спираль противостояния… Не представлял Горбачёв, что такое демократия. Или даже так: у него были детские представления о том, как устроено демократическое общество. Впрочем, тогда все мы иллюзорно смотрели на демократию, полагали, что перейти к ней легко и просто — для этого достаточно отодвинуть КПСС подальше от власти. Наивные были. Горбачёв, Сахаров, Станкевич, другие депутаты — как демократы, так и консерваторы — тоже были в тот момент наивные…

«Ну, Михаил, всё!»

С Сахарова, по сути, начался Первый съезд — Сахаровым и закончился.

9 июня. Последний день работы. Депутатами принято постановление «Об основных направлениях внутренней и внешней политики СССР». Лукьянов с облегчением говорит Горбачёву: «Ну, Михаил, всё!»

И в этот момент Сахаров кинулся к президиуму. Стал возбуждённо доказывать: «Михаил Сергеевич, это прямое нарушение демократических процедур». Горбачёв обратился к залу: «Товарищи, просит слово Андрей Дмитриевич Сахаров. Дадим ему слово?» В зале шум, крики: «Хватит! Мы его уже слышали! Надо заканчивать!»

Но Андрея Дмитриевича не смутишь. Он начал говорить. Говорил, что съезд не выполнил своей главной задачи — передать власть Советам. Что Горбачёв был выбран председателем Верховного Совета без широкой дискуссии. Что многие не готовы к законодательной деятельности. Что в стране поднимаются опасные процессы, самый значимый из которых — нарастание недоверия народа к руководству страны.

Он говорил, говорил, говорил. В зале — шум, гам, крики. Но и аплодисменты: демократическая часть зала его поддержала.

Горбачёв настаивал: «Всё, товарищ Сахаров. Заканчивайте. Товарищ Сахаров, вы уважаете съезд? Отключите микрофон».

Микрофон отключили.

Сахаров продолжал говорить, хотя его голос достигал в лучшем случае первого ряда. Но его слышали телезрители: трансляция не прерывалась. Наконец он собрал листки бумаги на трибуне, подошёл к Горбачёву, положил их перед ним. Начал спускаться со ступенек. Горбачёв резко отодвинул от себя стопку, три листка соскользнули со стола и плавно закружились.

Грянул гимн Советского Союза.

Сахаров выступал на съезде, будто он на учёном совете института физики разъясняет свои представления о барионной асимметрии Вселенной, — запинаясь, сбивчиво, перескакивая с мысли на мысль. В научном сообществе это допустимо: все люди свои, понимают друг друга с полуслова. Иное дело — аудитория Кремлёвского дворца съездов: тут слушали того, кто чётко, напористо излагал идеи. Сахарова сгоняли аплодисментами с трибуны даже не потому, что были с ним не согласны, а потому, что просто не понимали, о чём он говорит, что пытается доказать…

Сейчас-то понимаешь: и Горбачёв, и Сахаров на тот момент были деятелями уходящей эпохи. Хотя на съезде оба вели себя как победители.

Победители застоя. Ни один из них не сомневался, что властен и имеет право диктовать обществу свои правила жизни. Ну, победили они застой — и что дальше? Ни тот, ни другой не предложили жизненной программы преобразований. У одного — перестройка и ускорение, у другого — права человека, но это всё настолько было далеко от реалий, что в результате закончилось распадом гигантской страны.

Народ выкричался

С надеждой всматривался я в новые лица. Вслушивался в новые речи. С первого появления на трибуне привлёк внимание депутат из Ленинграда Анатолий Собчак. Броский, подтянутый. Ироничная улыбка. Юрист. Не боялся брать слово, и слово его звучало убедительно. Острый на язык, с хорошей реакцией, он многих очаровал.

Проявились Станкевич, Болдырев, Галина Старовойтова, Константин Лубенченко, Илья Заславский, Андрей Себенцов, Александр Щелканов, Николай Фёдоров, Александр Крайко, Юрий Левыкин, Алексей Казанник, Юрий Андреев — можно назвать ещё с десяток имён. Казалось, вот они, будущие штурманы новой страны. Помню в какой-то газете заголовок «Политики XXI века» и выразительный снимок: Горбачёв и Станкевич, настоящее и грядущее государства.

На дворе давно уже XXI век — где эти политики? Где наши надежды? На политической сцене совсем другие лица, которых и близко не было на Первом съезде народных депутатов. Станкевич иногда мелькает в политических ток-шоу. Да, Собчак стал заметной фигурой. Заметен и Николай Фёдоров — сначала министр юстиции России, потом президент Чувашии, ныне первый вице-спикер Совета Федерации. Вот и всё. Где остальные? Где эти надежды? Рассеялись.

Причин несколько. Первый съезд народных депутатов СССР — это не что иное, как шумное, многоречивое вече, эдакий кремлёвский митинг, выступления на котором слушала вся страна. Многие депутаты стали властителями дум общества, но не политиками, не государственными деятелями.

И ещё одна причина, почему яркие личности, блеснувшие с трибуны Первого съезда, так и не проявили себя. Через два года Советский Союз распадётся. Возникнет Россия. Во главе её — бывший народный депутат СССР Ельцин. У него своя команда, и в неё не вписывались те, кто ораторствовал в союзные времена. Так что и кузницей кадров всесоюзный Съезд Советов не стал.

И вот смотришь из 30-летнего далёка на события мая-июня 1989 года и думаешь: а был ли смысл собирать это громоздкое властное образование? И не нахожу я ни одной позитивной причины. Ну разве что одну — народ выкричался. И всё.

Лично у меня до сих пор ощущение, что я был свидетелем пожара. Огромного, всепожирающего, который при этом завораживает. Прекрасно знаешь, что беда, что горе людское, что гибнет имущество, а всё равно — чувство восторга от пламени. Первый съезд народных депутатов и был началом того катастрофического пожара, который вскоре смёл всё. Осталось лишь пепелище…

Две тысячи двести пятьдесят

В работе съезда, открывшегося 25 мая 1989 года, приняли участие 2250 народных депутатов СССР, избранных сроком на пять лет. Из них 750 депутатов были избраны от территориальных округов (с равной численностью избирателей) и 750 — от национально-территориальных округов (по 32 депутата от каждой союзной республики, по 11 депутатов от каждой автономной республики, по пять депутатов от каждой автономной области и, наконец, по одному от каждого автономного округа). Ещё 750 депутатов представляли общесоюзные общественные организации, будучи избранными по квотам, установленным законом «О выборах народных депутатов СССР» 1988 года. По 100 мандатов получили делегируемые от Коммунистической партии Советского Союза, ВЦСПС и кооперативных организаций (колхозов и потребкооперации), по 75 — от ВЛКСМ, Комитета советских женщин, Всесоюзной организации ветеранов войны и труда, научных обществ, творческих союзов и ещё 75 — от других общественных организаций, имеющих общесоюзные органы (в том числе по одному — от Общества борьбы за трезвость и Общества друзей советского кино).

Всего состоялось пять съездов народных депутатов СССР. Последний проходил в начале сентября 1991 года — сразу после ликвидации ГКЧП, в условиях начавшегося выхода из состава СССР союзных республик.