Без страха и упрёка
12 Июня 2019
Каким широкому кругу современных читателей представляется Виссарион Григорьевич Белинский? Наверное, прежде всего «неистовым» автором знаменитого «Письма к Гоголю». Но это лишь один из аспектов его многогранного облика, один из этапов его жизненного пути, хотя и недолгого, но такого яркого. Каким человеком был Белинский? «Одно из самых чутких сердец, ...самый подвижный, беспокойный, пламенный ум, страстно, мучительно и искренно искавший истины», — сказал о нём Владимир Короленко. Иван Тургенев назвал Белинского «центральной натурой», «одним из руководителей общественного сознания своего времени».
Юный Виссарион приехал в Москву, где ему суждено было начать свою литературную деятельность, из Пензенской губернии, из города Чембара, в котором жила вся его семья. Его отец Григорий Никифорович был штаб-лекарем. Он, в частности, принимал участие (как врач) в одном из сражений 1812 года, которые велись против наполеоновских войск, за что был награждён медалью. Поэтому Виссарион Григорьевич, появившийся на свет в эти неспокойные, «роковые» времена в 1811 году, родился в русской военной крепости Свеаборг (ныне Суоменлинна, Финляндия).
Пребывание семьи Белынских (именно такой была изначально его фамилия, которую он сам потом смягчил, записавшись при поступлении в университет Белинским) в армейской среде внесло в жизнь Виссариона Григорьевича неожиданную особенность. Его крёстным отцом согласился стать великий князь Константин Павлович, родной брат императора Александра I, участвовавший в военных действиях тех лет (при крещении он лично, разумеется, не присутствовал, его заменяло там другое лицо). Это было основанием для получения Белинским потомственного дворянства, каковое Виссарион Григорьевич и получил, правда, гораздо позже — через много лет.
Кажется, суровость места и времени рождения Белинского наложила неизгладимый отпечаток на его натуру, отличавшуюся прежде всего силой духа, бойцовским темпераментом, невероятной энергетикой. Весьма точно выразил Владимир Короленко суть личности Белинского: «Это был истинный рыцарь духа, без страха и упрёка».
А корни рода Белынских были далеко отсюда — в Пензенской губернии. Здесь, в селе Белынь Чембарского уезда, служил священником в местном храме дед Белинского, человек в своём роде замечательный. Он в своём служении тоже был «неистовым» (как потом и его внук Виссарион). На склоне лет он фактически принял схиму: вырастив детей, удалился от семьи и вёл затворническую жизнь в посте и молитве. В семье его считали праведником. Этот внутренний огонь передался и Виссариону Григорьевичу, который замечал в письмах к друзьям: «Я солдат у Бога: Он командует, я марширую», «Как попристальнее и поглубже всмотришься в жизнь, то поймёшь и монашество, и схиму», «Мы живём в страшное время, судьба налагает на нас схиму, мы должны страдать, чтобы нашим внукам было легче жить». Самопожертвование в служении своему делу было свойственно и ему.
В этих местах, в городе Чембаре (ныне — город Белинский) и поселилась семья Белынских, когда Григорий Никифорович вышел в отставку и стал уездным врачом. Здесь будущий великий критик провёл свои юные годы, и здесь теперь находится единственный в стране музей-усадьба Белинского.
Жизнь Белинского в родительском доме беспроблемной не назовёшь: и отец, и мать отличались сложным, неуживчивым характером, поэтому атмосфера в семье нередко была конфликтной. Да и в окружающей действительности имелось немало ранящих его душу отвратительных проявлений несправедливости, жестокости, унижения человеческого достоинства, что и неудивительно: ведь в то время существовали крепостное право, телесные наказания, огромное социальное неравенство. А натура Белинского всегда отличалась душевной тонкостью и отзывчивостью к чужому горю. «У меня такая несчастная натура: истерзанный, убитый, исколесованный собственными горестями, я ещё могу терзаться и мучиться чужими», — признавался Белинский в одном из писем. Однако его природная тяга к знаниям, свету, добру и недюжинная сила характера брали верх, и его жизнь — это пример торжества духа, торжества творческих сил над всеми жизненными трудностями.
Те же качества в ещё большей степени понадобились ему в дальнейшем. Всю жизнь его преследовала бедность: и когда он учился в университете, и когда уже стал известным литератором. Порой в молодости он оказывался просто на грани нищеты, когда ему не на что было купить хлеб или тёплую одежду на зиму, заплатить в холодную погоду за отопление жилища. Это рано подорвало его здоровье. В один из таких моментов он писал своему другу Михаилу Бакунину: «Знаешь ли ты, что иногда, принимаясь с жаром за какое-нибудь хорошее дело, за изучение чего-нибудь, за сочинение, я бросаю его с отчаянием, когда мне говорят о пришедшем кредиторе или о том, что хлеба нет, и бегу куда-нибудь, как будто бы надеясь убежать от самого себя? Знаешь ты, что, пиша к тебе эти строки, я беспрестанно бросаю перо, чтобы у печки отогревать мои окоченевшие руки, потому что в комнате хоть волков морозь, а в кармане хоть выспись?»
Посетивший в сер.1830-х годов его квартиру, находившуюся рядом с кузницей и прачечной, Иван Лажечников был поражён: «Сердце моё облилось кровью... я спешил бежать от смраду испарений, обхвативших меня и пропитавших в несколько минут моё платье; скорей, скорей на чистый воздух, чтобы хоть несколько облегчить грудь от всего, что я видел, что я прочувствовал в этом убогом жилище литератора, заявившего России уже своё имя!»
С Москвой связаны и многие значительные работы Белинского, и первый его литературный успех, оказавшийся невероятно ярким, ошеломляющим. «Вдруг налетела буря Белинского», — вспоминал Аполлон Майков впечатление публики от его первой крупной статьи «Литературные мечтания. Элегия в прозе».
Иван Панаев так описывал своё восприятие «Литературных мечтаний»: «Начало этой статьи привело меня в такой восторг, что я охотно бы тотчас поскакал в Москву познакомиться с автором её и прочесть поскорее её продолжение, если бы это было можно. Новый, смелый, свежий дух её так и охватил меня. "Не оно ли, — подумал я, — это новое слово, которого я жаждал, не это ли тот самый голос правды, который я так давно хотел услышать?" ...Как ничтожны и жалки казались мне после этой горячей и смелой статьи пошлые, рутинные критические статейки о литературе, появлявшиеся в московских и петербургских журналах!»
Ещё более широко его литературно-критические выступления развернулись в Петербурге, в журнале «Отечественные записки». И в результате ему удалось сделать нечто невиданное в истории русской литературы. Благодаря и своему тонкому вкусу, и философскому складу ума, и невероятному энтузиазму «неистовый Виссарион» придал литературной критике такой масштаб и такое значение, какого у этого скромного жанра никогда не было ни до, ни после него. Его статьи знала и с нетерпением ждала вся читающая публика: студенты и профессора, гимназисты и учителя, литераторы, журналисты, чиновники, купцы, помещики и т. д. — в общем, все, кто имел возможность читать журналы.
Александр Герцен вспоминал в «Былом и думах»: «Статьи Белинского судорожно ожидались молодёжью в Москве и Петербурге с 25-го числа каждого месяца. Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли "Отечественные записки"; тяжёлый номер рвали из рук в руки. "Есть Белинского статья?" — "Есть", — и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами... и трёх-четырёх верований, уважений как не бывало».
Иван Аксаков свидетельствовал: «Много я ездил по России: имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому, жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. Нет ни одного учителя гимназии в губернских городах, который бы не знал наизусть письма Белинского к Гоголю. ..."Мы Белинскому обязаны своим спасением", — говорят мне везде молодые честные люди в провинциях. ...И если вам нужно честного человека, способного сострадать болезням и несчастиям угнетённых, честного доктора, честного следователя, который полез бы на борьбу, — ищите таковых в провинции между последователями Белинского».
Белинский был не только критиком и теоретиком литературы, открывшим публике глаза на то, что такое искусство, что такое художественная литература и какой она должна быть, чтобы стать истинным выражением народного духа, но он (в отличие от других критиков) ещё и оказал огромное влияние на развитие самой литературы, поддерживая с присущим ему вдохновением новые многообещающие таланты.
Вот характерный пример. Николай Некрасов передал Белинскому рукопись начинающего и никому ещё не известного литератора Фёдора Достоевского, предлагавшего опубликовать её в журнале «Современник», с которым Виссарион Григорьевич тогда сотрудничал. Сам Фёдор Михайлович так вспоминал о своём дебюте: «Некрасов снёс рукопись Белинскому в тот же день... "Новый Гоголь явился!" — закричал Некрасов, входя к нему с "Бедными людьми". — "У вас Гоголи-то как грибы растут", — строго заметил ему Белинский, но рукопись взял. Когда Некрасов опять зашёл к нему вечером, то Белинский встретил его "просто в волнении": "Приведите, приведите его скорее!"
И вот... меня привели к нему. ...Он встретил меня чрезвычайно важно и сдержанно. "Что ж, оно так и надо", — подумал я, но не прошло, кажется, и минуты, как всё преобразилось: важность была не лица, не великого критика, встречающего двадцатидвухлетнего начинающего писателя, а, так сказать, из уважения его к тем чувствам, которые он хотел мне излить как можно скорее, к тем важным словам, которые чрезвычайно торопился мне сказать. Он заговорил пламенно, с горящими глазами: "Да вы понимаете ль сами-то... что это вы такое написали! ...Вы только непосредственным чутьём, как художник, это могли написать, но осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду, на которую вы нам указали? Не может быть, чтобы вы в ваши двадцать лет уж это понимали... Вы до самой сути дела дотронулись, самое главное разом указали. Мы, публицисты и критики, только рассуждаем, мы словами стараемся разъяснить это, а вы, художник, одною чертой, разом в образе выставляете самую суть, чтоб ощупать можно было рукой, чтоб самому нерассуждающему читателю стало вдруг всё понятно! Вот тайна художественности, вот правда в искусстве! Вот служение художника истине! Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..»
Таким образом, Белинский при первой встрече с Достоевским не просто высказал своё одобрение и напутствие, а «передал ему вполне свой энтузиазм», по словам Ивана Панаева.
Достоевский отмечал своё потрясающее впечатление от этого события — от той энергичной, «неистовой», щедрой поддержки, которую оказал ему Белинский, как будто передав ему заряд духовных сил для преодоления многих жизненных испытаний и дальнейшего творческого развития. Через много лет, в конце жизни, Достоевский вспоминал в «Дневнике писателя» о своей первой встрече с Белинским: «Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощущал, что в жизни моей произошёл торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих. ...Я это всё думал, припоминаю ту минуту в самой полной ясности. И никогда потом я не мог забыть её. Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая её, укреплялся духом. Теперь ещё вспоминаю её каждый раз с восторгом».
Действительно, трудно рационально объяснить, что это за сила энтузиазма, что за сила любви должна была быть (к литературе, к истине, к человеку) у «неистового Виссариона», чтобы он сумел своим деятельным участием поддержать на много лет вперёд будущего великого писателя в его многотрудной судьбе. Ведь сколько событий произошло в жизни Достоевского — как трагических, так и счастливых (да и его отношения с Белинским в дальнейшем складывались непросто), но тем не менее для него на всю жизнь именно встреча с «неистовым Виссарионом» осталась «самой восхитительной минутой». В этом есть своего рода загадка. Неслучайно сам Белинский говорил о моментах своего творческого вдохновения: «Я ощущу в себе присутствие Божие, моё маленькое я исчезнет».
Вспоминаются также и примечательные слова из другой повести Достоевского — «Белые ночи» (написанной через два года после той памятной встречи с Белинским, в год его смерти): «Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..»
Ирина Монахова