«история не простит, если мы окажемся плохими хозяевами»

– , доводилось слышать ваше утверждение, что в России не было романтической национальной историографии и что ее мог бы создать Пушкин. Почему вы пришли к такому выводу? Какой смысл вы вкладываете в это понятие?

– Французская романтическая историография – направление исторической мысли, зародившееся во Франции эпохи Реставрации под влиянием общекультурного романтического направления. Это такие историки, как Тьерри, Гизо, Тьер, Мишле. Для них было характерно рассмотрение истории как проявления духа и традиции народа, внимание к напряженной внутренней борьбе, в которой вырабатывается нация (собственно, они создали теорию классовой борьбы, которую потом подхватил Маркс). В художественном смысле это поиск величественного, яркого, значительного в родной истории. Особенно показателен Мишле, влюбленный во Францию и французский народ.

Егор Холмогоров. Фото Константина Михальчевского. Источник: format-a3.ru

Пушкин был отчасти романтиком по своему художественному направлению, франкофилом – по литературным вкусам и отлично знал этих историков (что он читал Тьерри и Гизо, мы знаем точно). «История пугачевского бунта» написана во многом по канонам французской романтической историографии. При этом тексты Пушкина, такие как отрывок об истории XVIII века и краткая схема русской истории в письме к Чаадаеву, показывают, что у него было очень целостное видение русской истории, базирующееся на этих трех романтических китах: народный дух, социальная борьба и поиск яркого и значительного. Движение Пушкина в сторону исторической науки и социальной политической философии в последние годы было несомненно. У него была весьма яркая собственная концепция аристократического демократизма, противостоящего и примитивной революционности, и деспотизму. У меня нет никаких сомнений в том, что, проживи он дольше, из-под его пера вышла бы работа, которая в смысловом отношении установила бы русскую историографию. И очень жаль, что этого не произошло.

– У нас ведь был еще видный литератор-историк – Михаил Погодин. Были историк-журналист Николай Полевой, историк-губернатор Дмитрий Бантыш-Каменский… Сопутствующая деятельность налагала отпечаток на их мировоззрение и труды в области историографии?

– Историк, который занимается только чистой наукой, – это вообще неправильно. Правильный историк, как Фукидид или Полибий, как позднее Гизо и Тьер, должен сам быть историческим персонажем, быть не только субъектом, но и объектом исторического изучения. Потому что какая это политическая история, если ты не провернул в жизни ни одной политической комбинации? Какая это история идей, если у тебя нет ни одной своей идеи? Какая это история церкви, если ты сам не молился и не совершал крестный ход? Какая военная история, если ты не поднимал в атаку полк? Понятно, что историк силой воображения может, как писатель и художник, воссоздать историю, но собственный опыт, конечно, всегда сильно помогает. Моему историческому пониманию очень помог даже самый небольшой опыт собственного участия в истории.

В.Г.Перов. Портрет Михаила Погодина (фрагмент). 1872

– Вы много писали о Крыме, Дальнем Востоке и Русском Севере. Какими, по-вашему, должны быть отношения центра и периферии? На что опереться России и куда устремиться – в Европу, в Азию?

– России не надо никуда устремляться. Мы уже более 1000 лет в Европе и почти 500 лет в Азии. Нам нужно не устремляться, а стоять. Удерживать свои границы и возвращать то, что от нас было отторгнуто несправедливо, хитростью и насилием, как это было с Крымом.

Меня как-то спросили о национальной идее России. Я ответил, что одна идея на века – созидание Святой Руси. Сделать так, чтобы бесчисленный собор русских святых на небесах пополнялся и пополнялся, потому что этот небесный собор, небесный полк (деятели Майдана не могут ничего сами придумать, они обезьянничают, отсюда «Небесная сотня») – то, ради чего живет нация.

А другая идея – сугубо земная и сиюминутная, но тоже очень важная. Сесть собакой на сене на всех тех бескрайних просторах и ресурсах, которые у нас есть, и никому ничего не отдавать. Это ведь популярная в последнее время идея на Западе: у России слишком мало населения и слишком много ресурсов, она должна поделиться. И надо понимать, что ничем нельзя делиться, только по рыночной цене. Это наше стратегическое преимущество. У кого-то – теплый климат, у кого-то – денег куль, у кого-то – 1,5 млрд жителей. А у нас – невообразимые ресурсы на бескрайних ледяных пространствах. И эти пространства надо беречь и не давать никому расхищать.

– На Руси издавна было несколько важных политико-культурных центров. Почему, с вашей точки зрения, именно Московская Русь усилилась, объединяя земли?

– Есть застарелая вредная мифологема, что Москва поднялась на лизоблюдстве перед ордынскими ханами. Это абсолютная выдумка. Первый московский князь, святой Даниил, всю жизнь выступал в поддержку своего старшего брата Дмитрия против среднего брата, зловещего Андрея Городецкого, который наводил татарские полки на Русь (знаменитая Дюденева рать). Именно эта справедливость, защита права и сделала Даниилу хорошую репутацию в русских землях.

Великий князь Московский Симеон Гордый

Его сын Юрий Даниилович, которого часто рисуют злодеем, приобрел влияние не как ханский прихлебатель, а, напротив, как амбициозный властитель, который постоянно выходил из повиновения, не платил дань, не подчинился приказу вернуть ярлык тверским князьям. Так же и Иван Калита: он подчинялся Орде, когда нельзя было не подчиниться, подкупал, интриговал. Но ханы ему не доверяли и старались препятствовать сосредоточению всей власти в его руках, постоянно делили суверенитет между якобы покорной Москвой и якобы бунтующей Тверью.

Думаю, что ситуация была как раз обратной: не Москва выслуживалась перед ханами и тем усиливалась, а ханы, видя объективную силу Москвы, вынуждены были с нею считаться и на нее опираться.

Михаил Николаевич Тихомиров в своей книге «Средневековая Россия на международных путях» высказал очень интересную точку зрения. По его мнению, стратегическим преимуществом Москвы было то, что она располагалась на пути к Крыму и Византии, шедшему по Дону. С Оки по волокам переходили в бассейн Дона – и это был самый ближний путь до Царьграда.

Соответственно, когда Русь была разгромлена монгольским нашествием и осталась только Северо-Восточная Русь, именно Москва была ближе остальных к живительному источнику нашей цивилизации – Византии. И если посмотреть внимательно, то связи Москвы с Царьградом были постоянными, буквально кипели. И византийцы, в свою очередь, ставили на Москву – об этом знаменитая монография отца Иоанна Мейендорфа «Византия и Московская Русь».

Именно в Царьграде придумали титул «всея Руси»: он постоянно присутствует на патриарших и императорских грамотах, обращенных к московским государям. Император Иоанн Кантакузин в своей грамоте называет Симеона Гордого «мегас рикс пасис Росиас», то есть «великий король всей России». Симеон начал и в русских актах писать свой титул так же, и в конце концов он вошел в московскую практику официального титулования.

Аполлинарий Васнецов. Москва при Иване Калите

Покровительство византийцев доходило вот до чего. Святитель митрополит Алексий был фактическим регентом при молодом Дмитрии Донском, главой правительства и внешней политики. И однажды в разгар борьбы с другими князьями патриарх Филофей Коккин дал ему грамоту для этих супротивных князей, где написал прямо: патриарх Константинопольский – представитель Бога на земле, а митрополит – представитель патриарха, поэтому если вы не покоряетесь митрополиту, то вы не покоряетесь самому Богу. «Ибо ты носишь мои собственные права, и если будут покоряться и оказывать честь и любовь твоему святительству, то будут чтить меня, имеющего на земле права Бога. А так как ты по благодати Христовой от меня поставлен митрополитом, то и права имеешь мои, и всякий покоряющийся твоему святительству мне покоряется».

Это делалось в интересах московской политики, а не в чисто церковных. Фактически в этой риторике патриарха получалось, что Московское княжество – политическое представительство Бога на земле. Византийские исихасты рано осознали, что, когда их империя умрет (а они видели, что ей осталось недолго), только Москва может стать настоящей преемницей. И не ошиблись.

– Недавно мы отметили год с Крымом – это пока единственное несомненно важное деяние современной России. Какие наметившиеся за год тенденции в отношении Крыма (или в самом Крыму) вас радуют, а какие – беспокоят?

– Совсем недавно я в очередной раз побывал в Крыму. Внимательно рассмотрел Симферополь – прекрасный губернский город, который мы обычно не замечаем, устремляясь скорее на юг, к морю. По-моему, это город с большим потенциалом.

Радует, что все крымчане говорят: с возвращением в Россию появилось ощущение будущего. Появилось ради чего жить и работать. Они там сейчас очень много работают. Раньше с Украиной поленивались, а теперь работают от зари до зари. Потому что есть ради чего. Думаю, за 10–15 лет Крым превратится в настоящую жемчужину.

Башня Зенона

А не радует прежняя безалаберность тех, кто не понимает значения исторического и культурного наследия Крыма. Точки сборки нашей культуры. Точки древности. Когда забираешься на византийскую башню Зенона в Херсонесе, ты одним взглядом окидываешь 25 веков – от IV века до нашей эры до XXI века. Такого нет даже в Риме. Там максимальный размах – 21 век. Только в Афинах, но там непрезентабельная современность.

И когда пытаются ликвидировать Херсонесский музей-заповедник, сливая его с остальными музеями, авторы таких прожектов вообще ничего не понимают в значении места, которое Владимир Путин справедливо назвал нашей Храмовой горой.

Или Неаполь Скифский в Симферополе. После войны ему на короткое время уделили большое внимание, когда пытались найти посредствующее звено между скифской и славянской эпохами истории. Была специальная выездная сессия Академии наук, где обсуждалось историческое наследие Тавриды. Потом эту тему решили забыть, и памятник, уже раскопанный, начал разрушаться. Ценнейшие фрески, которые на отшибе, пришлось засыпать, чтобы они не были разрушены. Там есть директор-энтузиаст, но его фактически никто не поддерживает. А тем временем выдумываются некомпетентные маниловские проекты, как бы просадить на какую-нибудь роскошь деньги, выделяемые на археологию. Это не может не тревожить. История нам не простит, если мы, вернув Крым, окажемся в нем недостойными хозяевами. Будем верить в лучшее.

Беседовала Татьяна ШАБАЕВА