Февральская трагедия

Отчего рухнули монархия и империя? В чём заключалась предреволюционная ситуация? Неужели Николай II был обречён? Не ставя перед собой задачи охватить историю России до 1917 года, а также абстрагируясь от анализа всех последующих за отречением событий, мы можем попытаться понять собственно состояние страны, строя и власти непосредственно в момент февральского отречения — события, после которого исторический ритм России оказался нарушен. События, значение которого не осознали современники, но последствия которого ещё не закончились.

РОССИЯ В ВОЙНЕ

Уже в начале своего царствования Николай II предлагал введение практики исключительно мирного разрешения международных конфликтов.

Однако реакция европейских правительств на призыв российского императора была откровенно отрицательной. Французское правительство вынашивало планы реванша за неудачную войну 1870–1871 годов, германское правительство, следуя настроениям своего психически неуравновешенного кайзера, стремилось к абсолютной германской гегемонии в Европе и последующему соперничеству с Великобританией. Союзники Германии — Австро-Венгрия и Турция — также предполагали расширение своего влияния, соответственно, на Балканах и Ближнем Востоке. Японское правительство жаждало господства на Дальнем Востоке. Правительство Великобритании (самой богатой страны в Европе) вообще не рассматривало всерьёз возможности ограничения военно-морских сил. Не помогла и новая инициатива российского императора: не ставя вопрос об уменьшении имеющихся вооружений, договориться хотя бы об ограничении их роста (нота от 30 декабря 1898 года).

Мог ли Николай II уклониться от вступления в войну? Не выказывая сочувствия сербскому народу, предоставить его своей собственной судьбе, проигнорировав при этом общественное мнение в России? Очевидец событий генерал Алексей Брусилов однозначно заключает: «Обвинять Николая II в этой войне нельзя, так как не заступиться за Сербию он не мог, ибо в этом случае общественное негодование со стихийной силой сбросило бы его с престола, и революция началась бы, при помощи всей интеллигенции, не в 1917, а в 1914 году»^[1].

Советские историки любили ставить в вину Николаю II нежелание остановить мобилизацию армии в июле 1914 года  — мобилизацию, с помощью которой он надеялся остудить «горячие головы» в Вене^[2]. Действительно, ястребов в Берлине и Вене это не остановило. Но пытался ли кто-то ещё остановить их? Почему Великобритания с самого начала провокационно не заявила о готовности выступить на стороне России и Франции (об этом в Берлине боялись даже и подумать), хотя имела секретное соглашение на этот счёт? Почему США не выразили протест  агрессивной политике Германии? Почему молчала Франция?

Останавливать войну «партия войны» не хотела, а она брала верх в 1914 году везде: в Берлине, Париже, Лондоне, Вене и даже во втором Интернационале, все делегации которого поддержали свои правительства (за исключением, как известно, делегации РСДРП, желавшей своей стране поражения и превращения «войны империалистической в войну гражданскую»).

Ещё одно обвинение в адрес Николая II, которое постоянно фигурировало в советской историографии^[3], — отсутствие реалистичного плана ведения войны. Так ли это?

Германское командование, например, предполагало (план «Мольтке — Шлиффена»)^[4], сдерживая русских на востоке, молниеносно взять Париж, принять капитуляцию Франции, а затем разделаться с Россией. Французский генштаб, в свою очередь (план «XVII»), грезил прорваться через Эльзас в Германию, окружить основные германские силы и принять их капитуляцию. Австро-венгерское руководство было уверено (план «R») в своей способности разгромить Сербию и повернуть на Россию до того, как она закончит мобилизацию. Обратим внимание: все участники планировали войну исключительно на территории противника и при том рассчитывали на победу ещё до зимы!^[5] А что в действительности? Ни одна из заявленных целей не была достигнута, а армии на четыре года зарылись в окопах.

В этом отношении российский план ведения войны, предложенный великим князем Николаем Николаевичем и одобренный Николаем II, совсем не выглядел наивным. Вариант «А» этого плана предполагал лишь проникновение на территорию Австро-Венгрии и закрепление там, а вариант «Г» — нанесение удара по Германии, также с последующим закреплением. И, как нам известно, именно российский план, несмотря на все последующие события, оказался наиболее реалистичным в условиях позиционной войны.

Уже современники, а после и советские историки упрекали Николая II в том, что он для спасения Парижа направил в августе 1914-го две свои лучшие армии в Восточную Пруссию, которые в силу слабого командования оказались затем разгромлены. Но представим себе альтернативное развитие событий: если бы Николай II отказался тогда выполнить свой союзнический долг в таком ограниченном варианте (ведь французское командование настаивало не на ограниченной операции двумя армиями в Пруссии, а на наступлении всеми имеющимися силами на Берлин) и Париж был бы захвачен, а Франция вышла из войны, что ожидало бы Россию в войне с мощным противником? Ответ очевиден: неминуемое поражение либо сразу, либо после длительного отступления. Так являлось ли ошибкой выдвижение в начале войны двух армий в Восточную Пруссию? «В действительности, это было единственно верное решение», — напишет впоследствии один из лучших генералов Первой мировой войны^[6].

В начале войны русская армия оказалась недостаточно обеспечена вооружением, что, скорее, явилось условием объявления Германией войны, а не её следствием или просчётом русского командования (Вильгельм II стремился начать войну до выполнения русской военной программы, рассчитанной до 1917 года). Хотя насколько армия была не обеспечена?

«Пехота была вооружена хорошо соответствующей винтовкой, но пулеметов было у нее чрезмерно мало, всего по восемь на полк… не было, конечно, бомбометов, минометов и ручных гранат, но их в начале войны не было ни в одной армии. Ограниченность огнестрельных припасов была ужасающей»^[7]. В остальном же дела обстояли не так плохо. Возрождённый после Русско-японской войны флот с реформированным управлением (заслуга молодого Александра Колчака — создание морского генштаба) обладал к началу войны возможностями, позволившими ему держать уверенный паритет с противником на Балтийском море и обеспечить господство на море Чёрном (удалось даже заблокировать проливы). Парк русской авиации был больше, чем у любой другой европейской державы, причём только русская авиация обладала бомбардировщиками — у других стран их так и не появилось вплоть до конца войны^[8]. К тому же русская армия являлась самой многочисленной (5,5 млн человек).

И нельзя сказать, что другие европейские лидеры вступали в войну подготовленными лучше — боеприпасов не хватало всем, кроме Германии, развязавшей войну. Однако, как нам известно, наилучшая подготовка к войне не позволила Германии даже отчасти реализовать свой оперативный план. Не помогло Германии и вступление в войну Турции — русская армия после первого же сражения вышла на территорию противника.

В 1915 году германское командование изменило тактику и предприняло попытку одним наступлением на Восточном фронте разгромить русскую армию и вывести Россию из войны. Хотя, несмотря на то что союзники не захотели поддержать Россию отвлекающими действиями на Западном фронте, германской армии удалось лишь оттеснить русские позиции, пусть и серьёзно (до 500 км), но совсем не фатально, — и война для Германии из «молниеносной» превратилась в войну на выносливость, причём на два фронта.

Отчасти находясь под впечатлением от поведения союзников, а отчасти переживая из-за продолжающейся нехватки боеприпасов, в том же году Николай II принял на себя Верховное главнокомандование. С одной стороны, он отстранял от командования великого князя Николая Николаевича, чей талант в полной мере уже проявился в войне. Но, с другой стороны, именно с этого времени переговоры с союзниками о согласовании действий стали более интенсивными, при этом Николай II выступал на них и как император, и как  Верховный главнокомандующий.

И именно с 1915 года начинается мобилизация русской промышленности.

Непредвзятая статистика свидетельствует, что за последующий год построили двадцать новых военных заводов, производство винтовок увеличилось в три раза, орудий — в восемь раз, боеприпасов — в восемь!^[9] Кроме того, в 1916 году Антанта наконец-то начала проводить более-менее скоординированную деятельность, что позволило вымотать Германию на западном фронте, а по Австро-Венгрии нанести такой удар (знаменитый Брусиловский прорыв, при котором неприятель потерял полтора миллиона человек убитыми и ранеными). После этого удара она не оправилась уже до конца войны. Терпела поражение и Турция (войска генерала Николая Юденича взяли Трапезунд).

Таким образом, неоднозначное решение Николая II принять на себя Верховное главнокомандование явно не пошло фронту во вред. Как свидетельствует об этом участник событий боевой офицер Антон Деникин: «Я по непосредственному опыту, а не только по цифрам имею полное основание утверждать, что уже к концу 1916 года армия наша… обладала все же вполне достаточными боевыми средствами, чтобы начать планомерную и широкую операцию на всем своем фронте»^[10]. Черноморский флот под руководством Александра Колчака готовил десант для захвата проливов.

Ресурсы Германии и её союзников были на исходе. Ресурсы Антанты, напротив, возрастали. Проведённая Николаем II в нач. 1917 года в Санкт-Петербурге конференция союзников определила наступающий год решающим для разгрома стран Центрального блока. Россия при этом прекрасно подготовилась к новому наступлению: «На сей раз моему фронту были даны сравнительно значительные средства для атаки противника: так называемый "ТАОН" — главный артиллерийский резерв верховного главнокомандующего, состоявший из тяжелой артиллерии разных калибров, и два армейских корпуса того же резерва должны были прибыть ранней весной»^[11].

1917 год нёс победу для Николая II и России. И катастрофу — для Германии.

Когда в России разразилась революция, германский генерал Эрих фон Людендорф так написал в своём дневнике: «Я часто мечтал об этой революции, которая должна была облегчить тяготы нашей войны. Вечная химера! Но сегодня мечта вдруг исполнилась непредвиденно. Я почувствовал, что с меня спала очень большая тяжесть»^[12].

НАСТРОЕНИЯ В ТЫЛУ

«С наступлением лета 1916 года бодрый дух, царивший на нашем, теперь хорошо снабженном всем необходи­мым, фронте, представлял разительный контраст с на­строениями тыла. Армия мечтала о победе над врагом и усматривала осуществление своих стремлений в молние­носном наступлении генерала Брусилова. Политиканы же мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось по моей должности сравнительно часто бывать в Петербурге, и я каждый раз возвращался на фронт с подорванными моральными силами и отравленным слухами умом.

"Правда ли, что царь запил?". "А вы слышали, что государя пользует какой-то бу­рят, и он прописал ему монгольское лекарство, которое разрушает мозг?". "Известно ли вам, что Штюрмер, которого постави­ли во главе нашего правительства, регулярно общается с германскими агентами в Стокгольме?". "А вам рассказывали о последней выходке Распутина?".

И никогда ни одного вопроса об армии! И ни слова радости о победе Брусилова! Ничего, кроме лжи и спле­тен, выдаваемых за истину только потому, что их рас­пускают высшие придворные чины. Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдет восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар. Я испытывал страшное раздражение. Я горел желанием отправиться в Ставку и заставить Ники тем или иным способом встряхнуться. Если государь сам не мог восста­новить порядка в тылу, он должен был поручить это ка­кому-нибудь надежному человеку с диктаторскими пол­номочиями. И я ездил в Ставку. Был там даже пять раз. И с каждым разом Ники казался мне все более и более озабоченным»^[13], — красноречиво свидетельствует главком русской авиации великий князь Александр Михайлович.

В чём же были причины такого контраста настроений на фронте и в тылу?

За время войны стала ещё более очевидной одна характеризующая черта Николая II: неприятие насилия. Нам трудно себе это представить, но за всё время войны император не ввёл ограничений свободы слова. Формально существовавшая цензура не запретила ни одного издания, ни одного антивоенного или антиправительственного мероприятия, ни одного антиправительственного выступления парламентария. Депутат Павел Милюков мог позволить себе с парламентской трибуны гневно обвинять августейших особ знаменитой речью «Глупость или измена?» и становиться героем дня, нисколько не опасаясь за свою персону. Ни одна газета не была закрыта Николаем II, ни один политический демагог не был задержан даже на день. И при том — о смертной казни за измену в России Николаю II никто и подумать не мог, и не только в тылу: за всё время войны не расстреляли ни одного дезертира! Подобный гуманизм, если не сказать либерализм, Николая II воспринимался интеллигенцией и аристократией как его слабость и беззащитность.

Его молчание выдавалось за трусость, его деятельность на фронте и в тылу замалчивалась. Для демонизации его образа использовались слухи об измене императрицы, которую он любил больше жизни, и Распутине, который единственный мог облегчить жизнь больному наследнику. Почему слухи? Однако ни следственная комиссия Временного правительства, ни большевики не найдут потом какого-либо подтверждения как государственной измене, так и влиянию Распутина на императора. Но…

Но слухи об императрице-немке раззадоривали малограмотное население империи, а слухи о всесильном Распутине смаковались уже образованным классом.

Председатель Думы Михаил Родзянко, например, мог безбоязненно потребовать от императора отстранения императрицы от власти, причём прямыми словами: «В стране растет негодование на Императрицу и ненависть к ней… Ее считают сторонницей Германии, которую она охраняет. Об этом говорят даже среди простого народа…

— Дайте факты, — сказал Государь, — нет фактов, подтверждающих Ваши слова.

— Фактов нет, но все направление политики, которой так или иначе руководит Ее  Величество, ведет к тому, что в народных умах складывается такое убеждение. Для спасения Вашей семьи Вам надо, Ваше Величество, найти способ отстранить Императрицу от влияния на политические дела»^[14]. Обратим внимание на то, что у председателя Думы «фактов нет», но есть уверенность говорить «за страну»…

Что самое непостижимое, «поучителями» императора выступали даже иностранцы. Посол Великобритании Джеймс Бьюкенен с удовольствием вспоминал слова, которыми он наставлял Николая II: «Все, что народ хочет, — продолжал я, — это правительство, которое довело бы войну до победного конца. Дума, я имею основания говорить это, удовлетворилась бы, если бы его величество назначил председателем совета министров человека, к которому питали бы доверие как он сам, так и народ, и позволил бы ему избрать своих коллег. Император, оставив без ответа это указание, сослался в оправдание на некоторые перемены, которые он недавно произвел в министерстве»^[15]. Император ссылается «в оправдание»? Где же такое было видано? Мог ли русский посол позволить себе вести  подобным образом с английским монархом?

Западные державы вообще проявляли плохо скрываемый интерес к происходящим в России событиям. Разумеется, они не инициировали заговор и революцию — нет никаких оснований утверждать это сегодня. Однако также нет оснований полагать, что они не поддерживали заговорщиков. И если Германия не имела серьёзной агентуры, а, соответственно, и надежды организовать заговор, то представители союзников обладали куда большими возможностями быть в курсе происходящего в столице. Тот же Бьюкенен телеграфировал в Лондон: «Россия настолько богата естественными ресурсами, что не было бы никаких оснований для беспокойства, если бы император вверил ведение войны действительно способным министрам»^[16]. Союзникам требовались ресурсы, но не император, который уже распорядился за счёт личных средств изготовить гвардии специальную стилизованную форму для будущего парада победы в Константинополе (откуда позже появятся, как из-под земли, будённовки).

А ведь при отце Николая II императоре Александре III послы так себя не вели: «На большом обеде в Зимнем дворце, сидя за столом напротив царя, австрийский посол начал обсуждать докучливый балканский вопрос. Царь сделал вид, что не замечает его раздраженного тона. Посол разгорячился и даже намекнул на возможность, что Австрия мобилизует два или три корпуса. Не изменяя своего полунасмешливого выражения, император Александр III взял вилку, согнул ее петлей и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата.

— Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя мобилизованными корпусами, — спокойно сказал царь»^[17]. Но Николай II не был похож на своего отца. И поэтому руководитель французской военной миссии  в 1917 году на конференции союзников в Петрограде мог позволить себе подарить Александре Фёдоровне гобелен с изображением Марии-Антуанетты.

К этому стоит добавить, что, несмотря на тяжёлые условия войны, население в целом не испытывало военных лишений. Напирая на перебои с продовольствием в 1917 году, советские историки как-то не желали обращать внимания на другое обстоятельство: за всё время ведения войны Николаем II не вводились продовольственные карточки. Не вводились, поскольку недостатка в продовольствии не ощущалось. Более того, мы нигде не найдём упоминания о какой-либо инфляции, настолько стабильной была при Николае II экономика, несмотря на проведённую им за год (!) мобилизацию промышленности — тоже, кстати, без жертв, авралов и принуждения. Что и говорить, не закрылся ни один ресторан или театр — тыловая публика отдыхала...

И в результате русская политическая элита стала всё более и более использовать наличие «дарованных свыше» демократических свобод, отсутствие минимального насилия для защиты государственности и благоприятные условия в столице для свержения монарха, создавшего этой самой элите все эти условия.

Заговоры зрели везде: в Думе, в многочисленных земских и общественных организациях и даже среди аристократии^[18]. Стоит ли удивляться тому обстоятельству, что постепенно многочисленные заговорщики начали переплетаться между собой и, что самое страшное для императора, с  высшим генералитетом.

«Генерал Алексеев связал себя заговорами с врагами существовав­шего строя, которые скрывались под видом представите­лей Земгора, Красного Креста и военно-промышленных комитетов… Общественные деятели регулярно посещали фронт якобы для его объезда и выяснения нужд армии. На са­мом же деле они ездили, чтобы завоевать симпатии ко­мандующих армиями. Члены Думы, обещавшие в начале войны поддерживать правительство, теперь трудились не покладая рук над разложением армии. Они уверяли, что настроены оппозиционно из-за "германских симпатий" молодой императрицы, и их речи в Думе, не пропущен­ные военной цензурой для опубликования в газетах, раз­давались солдатам и офицерам в окопах в размноженном на ротаторе виде»^[19].

Заговорщики торопились. В 1917 году должно было начаться решающее наступление, а вслед за ним неминуемо вырос бы авторитет Николая II, и слухи об императрице-предательнице сошли бы на нет. С победой монархия во главе даже с таким молчаливым императором могла обрести второе дыхание. Время работало на Николая II, обещая вскоре продемонстрировать результаты его усилий и как императора, и как главнокомандующего.

В начале года бросили пробный шар: в подвале особняка Юсуповых произошло тайное убийство Григория Распутина. Как отреагировал Николай II? Сослал всех участников — кого в имение, а кого — на отдалённый фронт. Император никого не отдал даже под суд…

ЗАГОВОР И ОТРЕЧЕНИЕ

Николай II ввёл практику ездить на фронт. Штабные поезда на огромных российских просторах — это его изобретение. Это и подсказало заговорщикам технологию свержения.

Обратим внимание: до тех пор, пока Николай II находился в Царском Селе, никаких беспорядков в столице не наблюдалось. Но вот он решает уехать на фронт — от своей Аликс, от центра управления страной.

Оказавшись в Ставке, он узнаёт, хоть и с опозданием, о беспорядках в столице. У него есть возможность вызвать к себе семью и руководить прекращением беспорядков из Ставки командования пятнадцатимиллионной армией. Насколько это было реальным? Вспомним: беспорядки наблюдаются лишь в столице, где бунтуют запасные полки, которым подыгрывает Дума^[20]. Вероятно, было достаточно перекрыть железнодорожное и телеграфное сообщение со столицей, изолировав мятежный город от остальной империи и фронта, и направить туда регулярные части с фронта. А самому вместе с семьёй и наследником руководить всей страной из Ставки, как это и положено императору и главнокомандующему. Какое же решение  принимает он? Самое плохое: уехать из Ставки в столицу.

Его поезд блокируется^[21], Родзянко связывается с генералитетом, императору докладывают о том, что «наилучшим решением» для него и России будет отречение в пользу наследника. В столице Дума формирует Временный комитет, который сам себя уполномочил взять власть в столице в свои руки. Насколько это заявление выглядело обоснованным, находим у Павла Милюкова: «На следующий день, 28 февраля, положение окончательно выяснилось. Мы были победителями. Но кто — мы? Масса не разбиралась. Государственная Дума была символом победы и сделалась объектом общего паломничества. Дума — как помещение или Дума как учреждение?»^[22].

Да, это была «победа помещения», никакой власти в столице не существовало вообще. При этом загнанный в ловушку император уже понял, что к своей семье его не пустят его же генералы, а семья к нему из столицы может и не доехать. Дальше у заговорщиков всё складывается как по нотам. Николай отрекается в пользу сына при назначении Верховным главнокомандующим Николая Николаевича. К нему выезжают депутаты Думы (оказывается, что они вполне могут добраться из волнующейся столицы), проводят с ним беседу, и он отрекается уже в пользу своего брата Михаила Александровича.

И здесь ломают до сих пор голову историки, пытаясь объяснить, почему же Николай II изменил текст отречения. Почему после беседы с депутатами он избирает своим преемником не Алексея, а великого князя Михаила Александровича? Ни один участник тех переговоров не признался в своих мемуарах, а сам Николай II воспоминаний не оставил. Хотя, зная беспринципность людей, подготовивших заговор, а также не забывая, что наследник с семьёй находился фактически в их руках, нетрудно догадаться, о чём они намекнули императору. Ситуация в столице неспокойная, мало ли что может случиться с цесаревичем, а учитывая его хрупкое здоровье…

Они рассчитали всё правильно. Николай II никогда бы не рискнул жизнью сына. И он хорошо помнил, что произошло с Распутиным…

Дальше дело оставалось за Михаилом. Отпустив на время Николая, не сообщая о происходящем на фронт, ниспровергатели устремились к нему — и вот неожиданность: он также предпочёл отречься. Михаил мог отказаться, мог приехать в Ставку и возглавить армию, которая не посмела бы не присягнуть ему на верность. Но…

Но Михаил тоже помнил об убийстве Распутина и догадывался о мотивах отречения брата Николая. Расчёт заговорщиков снова оказался верным. Несовершеннолетний Алексей, которого обожала вся страна и армия, отрекаться бы не стал, да и не мог он этого сделать до совершеннолетия. «Родзянко принял меры, чтобы отречение императора и отказ Михаила были обнародованы в печати одновременно. С этой целью он задержал напечатание первого акта. Он, очевидно, уже предусматривал исход, а может быть, и сговаривался по этому поводу»^[23].

Так — в несколько дней — закончилась монархия в России. «Отречение Николая формально еще не было концом династии, оно удерживало парламентарную монархию. Концом монархии стало отречение Михаила. Он хуже чем отрекся: он загородил и всем другим возможным престолонаследникам, он передал власть аморфной олигархии. Его отречение и превратило смену монарха в революцию. (То-то так хвалил его Керенский.) Именно этот Манифест, подписанный Михаилом (не бывшим никогда никем), и стал единственным актом, определившим формально степень власти Временного правительства, — не могли ж они серьезно долго держаться за фразу Милюкова, что их избрала революция, то есть революционная толпа»^[24].

А потом Временное правительство решило арестовать Николая II и всю августейшую семью — для его же безопасности! Они арестовали его, хотя он сам никогда не арестовывал никого из них и тем паче их семьи! Да ещё и после мирной сдачи полномочий, справедливо рассчитывая на такое же отношение к себе!

Как тут не вспомнить слова Александра Керенского: «С глубокой верой в справедливость нашего дела мы начали революцию, стремясь создать новое Российское государство, основанное на любви, гуманности и терпимости»^[25].

ЗАНАВЕС

Временное правительство не просуществует и девяти месяцев. Государственная дума будет вынуждена самораспуститься. Учредительное собрание разгонят.

Ниспровергатели монархии — господа Михаил Родзянко, Павел Милюков, Александр Керенский и другие — сбегут из своей страны и в эмиграции будут влачить жалкое существование, пытаясь опубликовать никому не интересные воспоминания. Генералитет, принявший участие в свержении «ради сохранения армии и успешного продолжения войны», станет свидетелем развала армии, фронта и страны и, провоевав всю войну, так и не окажется в числе победителей. Окончит жизнь на дне шахты не пожелавший принять корону Российской империи Михаил. Большинство великих князей будет также уничтожено. Церковь, так легко принявшая отречение своего главы — императора^[26], очень скоро восстановит патриаршество и изберёт новым Патриархом Тихона. Однако это будет уже церковь в Стране Советов, униженная и бесправная... Таковы судьбы основных участников Февраля.

Примечания:

^[1] Цит. по: А.А. Брусилов. Мои воспоминания. — М., 2001. — С. 71.

^[2]  См. Оранжевая книга: Сборник дипломатических документов. — СПб., 1914.

^[3] См.: Д.В. Вержховский. Первая мировая война, 1954.

^[4] См.: Р. Дюпюи, Т. Дюпюи. Всемирная история войн. — Т. 3. — СПб., 1998.

^[5] См. об этом: Б. Такман. Августовские пушки. — М., 1999.

^[6] Цит. по: А.А. Брусилов. Мои воспоминания. — М., 2001. — С. 65.

^[7] Цит. по: А.А. Брусилов. Мои воспоминания. — М., 2001. — С. 57.

^[8]  См. об этом: The Imperial Russian Air Service. Mountan View, CA., 1995.

^[9] Р. Дюпюи, Т. Дюпюи. Всемирная история войн. — Т. 3. — СПб., 1998. — С. 843.

^[10] Цит. по: А.И. Деникин. Очерки русской смуты. — Т. 1. — М., 2003. — С. 139.

^[11] Цит. по: А.А. Брусилов. Мои воспоминания. — М., 2001. — С. 204.

^[12] Цит. по: А.И. Деникин. Очерки русской смуты. — Т. 1. — М., 2003. — С. 152.

^[13] Цит. по: Великий князь Александр Михайлович. Воспоминания. — М., 2000. — С. 259.

^[14] Цит. по: М.В. Родзянко. Крушение Империи. — М., 2002. — С. 215.

^[15] Цит. по: Дж. Бьюкенен. Мемуары дипломата. — М., 2001. — С. 217.

^[16] Цит. по: Дж. Бьюкенен. Мемуары дипломата. — М., 2001. — С. 228.

^[17] Великий князь Александр Михайлович. Воспоминания. — М., 2000. — С. 67.

^[18] См. об этом: С.П. Мельгунов. На путях к дворцовому перевороту. — М., 2003. 

^[19] Великий князь Александр Михайлович. Воспоминания. — М., 2000. — С. 255.

^[20] См. об этом: Ю. Данилов. На пути к крушению. — М., 2000. — С. 227–242.

^[21] См. об этом: Г.М. Катков. Февральская революция. — М., 1997. — С. 253–407.

^[22] Цит. по: П.Н. Милюков. Воспоминания. — М., 2001. — С. 563.

^[23] Цит. по: П.Н. Милюков. Воспоминания. — М., 2001. — С. 579.

^[24] Цит. по: А.И. Солженицын. Публицистика. — Т. 1. — Ярославль, 1995. — С. 487.

^[25] Цит. по: А.Ф. Керенский. Русская революция. — М., 2005. — С. 45.

^[26] См. об этом: Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви. — М., 2006.