Таинственная карта

190 лет назад во втором номере петербургского журнала «Библиотеки для чтения» вышло, возможно, самое загадочное произведение Александра Сергеевича Пушкина – повесть «Пиковая дама».

«Пиковая дама» окутана невесомым флёром тайны. Как известно, рукопись повести не сохранилась - за исключением трёх крошечных черновых набросков по две-три строки каждый. Пушкиноведы сходятся на том, что написала она в октябре-ноябре 1833 года. В Болдине. Сохранилось письмо лицейского друга поэта – Василия Комовского, датированное декабрём, в котором тот сообщает, что Александр Сергеевич, вернувшись из деревни «…привёз с собою по слухам три новые поэмы… и написал какую-то повесть в прозе…». О работе над ней Пушкин никому ничего не сообщал. Первая публикация в «Библиотеке для чтения» была анонимной – в конце стояла только одна буква – «Р.».

Выдающийся советский пушкинист, историк и писатель Натан Эйдельман писал: «Известна мистика "Пиковой дамы", которая, в частности, и в полном отсутствии автографов. Как будто Пушкин специально позаботился об этом (запомним слово "специально"). Для большинства произведений автографы есть, здесь же – только отдельные фрагменты, которые делают повесть еще загадочнее… Где хотя бы небольшое упоминание о ходе работы над повестью? А сам замысел? Как, когда возникает он – вот что не дает покоя пушкинистам!»

Известно, что Александр Сергеевич был весьма азартным, но отнюдь не удачливым картёжником. В одной из редакций второй главы «Евгения Онегина» поэт сделал довольно откровенное признание:

Страсть к банку! Ни дары свободы,
Ни Феб, ни слава, ни пиры
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры.

Впрочем, эта его страсть не была большим секретом. В «Списке картёжных игроков и шулеров на 1827 год» фамилия поэта значилась за № 99 с пометой московского обер-полицмейстера – банкомёт, сильный игрок в штосс.

Среди карточных приятелей Пушкина числился князь Сергей Голицын, приходившийся внучатым племянником Наталье Голицыной. Молодой князь, душа любой компании и известный балагур и весельчак и рассказал однажды поэту, как бабушка выручила своего отпрыска, открыв три верные карты, позволившие ему отыграть огромный долг  и остаться с прибылью. Саму княгиню, по словам Сергея Григорьевича, в молодости из такой же ситуации спас сам граф Сен-Жермен. Пушкин держал про запас этот любопытный анекдот почти пять лет. Ещё неопубликованную повесть Александр Сергеевич прочёл одному из своих ближайших друзей – Павлу Нащокину, и рассказал, как родился её сюжет. Правда, Павел Воинович отметил тогда, что у старой графини гораздо больше сходства не с Голицыной, а с другой гранд-дамой екатерининских времён – Натальей Кирилловной Загряжской. Пушкин признался, что писать графиню с Натальи Кирилловны ему было легче, поскольку он знал её довольно близко – прекрасная Натали приходилась ей внучатой племянницей. А достоверных свидетельств о личном знакомстве поэта с княгиней Голицыной до сих пор не обнаружено.

В апреле 1834 году Пушкин записывает в дневнике: «Моя Пиковая дама в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семёрку, туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной Голицыной и, кажется, не сердятся». До сих пор княгиню Голицыну считают прообразом Пиковой дамы. Её особняк на Малой Морской, 10, именуют не иначе как «дом Пиковой дамы», водят по нему экскурсии, показывая, каким путём вероломный Германн проник в спальню старой графини. Красивой легендой восхищаются новые и новые поколения читателей. Восхищались бы и впредь. Вот только не могла Наталья Петровна пленить своей красотой Сен-Жермена, известного алхимика…   

Все так верили Пушкину, что никому и в голову не пришло выяснять, а когда именно живала Наталья Петровна в Париже. Установила это известный историк литературы Вера Мильчина. «Старая графиня жила в Париже в 70-е годы XVIII столетия (см.: VIII, 231, 245) и была в ту пору красавицей, кружившей голову парижанам, причем замужней дамой. Наталья Петровна Голицына была в Париже дважды: в первый раз — двадцатилетней девушкой, в течение трех лет (1760–1763), когда её отец граф Петр Григорьевич Чернышев был русским посланником в столице Франции; во второй раз — в 1784–1790 гг., замужней дамой сорока с лишним лет, матерью почти взрослых детей. Легко заметить, что обстоятельства обоих ее посещений Парижа не совпадают с биографией старой графини», – пишет Мильчина в «Записках Пиковой дамы».

Выходит, перед нами гениальная мистификация? Но кто кого мистифицировал? Восьмидесятипятилетняя княгиня Голицына своего двадцатипятилетнего внучатого племянника? Сергей Голицын – своего карточного приятеля Пушкина? Пушкин – Нащокина? Первое – практически исключается: Натальям Петровна была дамой суровой, к шуткам не расположенной. Третье – маловероятно: Александр Сергеевич слишком дорожил дружбой Павла Воиновича. Пикантную историю почти наверняка придумал князь Сергей, которого его кузен Владимир Соллогуб аттестовал как «умного и весёлого собеседника, но шутника и шалуна легендарного».

Но это не единственная тайна «Пиковой дамы».

Осенью 1851 году судьба свела Нащокина с выпускником Московского университета Пётром Бартеневым. Юноша, решивший посвятить жизнь собиранию свидетельств о жизни Пушкина, воспринял это как знак судьбы. Уговорив Павла Воиновича поделиться воспоминаниями, Бартенев завёл особую тетрадь, куда тщательно заносил их беседы. Записям предшествовало примечание: «Вообще степень доверия к показаниям Нащокина во мне все увеличивается и теперь доверие мое переходит в уверенность. Он дорожит священною памятью и сообщает свои сведения осторожно, боясь ошибиться, всегда оговариваясь, если он нетвердо помнит что-либо». Бартенев опубликовал часть этих записей, но предать гласности отважился далеко не всё.

В 1922 году выдающийся пушкинист Мстислав Цявловский опубликовал статью «Пушкин и графиня Д.Ф. Фикельмон», написанную на основе черновой тетради Бартенева. При чтении «Пиковой дамы» Пушкин под большим секретом признался другу, что в повести «есть целая автобиографическая сцена». Речь шла о свидании, которое некая светская дама, имя которой поэт открыл другу не сразу, назначила ему в своём доме. Дама эта известна была безупречной репутацией. Вечером Александру Сергеевичу удалось войти незамеченным в дом. Как было условлено, он расположился в гостиной, спрятавшись за диваном, чтобы дождаться хозяйку, приглашённую в тот вечер на какой-то приём. Ждать пришлось долго, но терпение пылкого поэта было вознаграждено – свидание вышло бурным, детали его, узнанные от Нащокина, Бартенев никогда не предавал гласности. Когда страсть улеглась уже рассвело, слуги встали, и дама не без труда вывела гостя из дому. Поэт открыл другу имя дамы – Долли Фикельмон.

Дарья Тизенгаузен приходилась внучкой Михаилу Кутузову. Семнадцати лет Долли была выдана замуж за австрийского дипломата графа Карла-Людвига Фикельмона. Он был старше жены на двадцать семь лет, но брак этот и сами супруги, и все, кто их близко знал считали счастливым. Весной 1829 года граф получил назначение посланником в Петербург, чета обосновалась в столице, в особняке австрийского посольства на Дворцовой набережной, 4. Судя по дневникам, которые вела прекрасная посольша, знакомство с Пушкиным состоялось той же осенью. А зимой он уже стал своим человеком в этом кругу: «…их салон был также европейско-русский, – вспоминал Пётр Андреевич Вяземский, – в нем и дипломаты и Пушкин были дома». О встречах с Пушкиным, а затем и с Натали, в дневнике Долли Фикельмон написано  немало. 

Дарья Фёдоровна была незаурядной женщиной – умной, тонкой, образованной. «…Она высоко ценила и горячо любила гениального поэта, – писал Бартенев, – и, как сообщил мне Нащокин, не в силах была устоять против чарующего влияния его». Не верить этой романической истории у Цявловского не было никаких оснований: «…ни с кем из своих приятелей Пушкин не был так интимно близок, как с Нащокиным; с ним одним делился он всеми своими радостями и горестями, его одного посвящал во все треволнения своей жизни последних лет. В свою очередь Нащокин питал к Пушкину чувство глубокой бескорыстной любви, прямо-таки боготворя его…»

За давностию лет Павел Воинович мог позабыть детали, но не стал бы говорить о том, чего не было. Более того, тетрадь Бартенева читал ещё один близкий друг Пушкина – Сергей Соболевский. Некоторые записи сопровождают его комментарии на полях, в том числе и те, которые вызывали сомнения в точности. Однако история свидания с очаровательной женой австрийского посла никаких замечаний у него не вызвала. Следует ли из этого, что он тоже был в неё посвящён? Большая часть исследователей исследователи считает, что это всего лишь ловкая мистификации Пушкина. Многие добивались внимания графини Фикельмон, но ни один из её поклонников, включая самых пылких, не добился успеха. Современники единодушны – она была воистину безупречна. В день своей серебряной свадьбы Дарья Фёдоровна напишет сестре Екатерине: «Двадцать пять лет безоблачного счастья». Возможно, Пушкину захотелось хотя бы в глазах немногих избранных стать счастливцем, удостоенным награды, о которой мечтали столь многие?

Возможно, но… О том, что Пушкин бывал в особняке Голицыных на Малой Морской доподлинно неизвестно. Значит, расположения комнат, тем более, внутренних покоев, он знать не мог. Зато путь Германна довольно точно прослеживается по залам посольского особняка на Дворцовой набережной. В середине 1960-х, тогда в здании размещался Ленинградский институт культуры им. Крупской, этой дорогой с помощью старожилов прошел исследователь жизни окружения поэта Николай Раевский. Ему удалось обнаружить и «спальню графини», и «кабинет» и даже следы винтовой лестницы, ликвидированной в начале ХХ века.

22 ноября 1832 года в дневнике Дарьи Фёдоровны имя Пушкина упоминается в последний раз – в связи с балом, который давался в посольстве. Известно, что и после этой даты Александр Сергеевич продолжал бывать и на официальных приёмах в австрийском посольстве, и в салоне Долли на приватных вечерах. Но она не напишет об этом ни слова. Только гибель поэта заставит её снова вывести его имя на этих страницах…