Тайна гибели ивана горемыкина

«Основной действительной силой государства, какова бы ни была его форма, есть развитая и окрепшая к самостоятельности личность; выработать в народе способность к самоустройству может только привычка к самоуправлению, развитие же бюрократии и правительственной опеки создает лишь обезличенные и бессвязные толпы, людскую пыль». Трудно поверить, что эти строки написаны человеком, которому при распределении ролей в трагедии «Русская революция» выпало играть маразматирующего, выживающего из ума от дряхлости бюрократа, ко всему равнодушного вельможи, с обликом, как выразился один известный мемуарист, «мороженого леща».

Иван Логгинович Горемыкин (1839–1917), вне всякого сомнения, вовсе не являлся карикатурным персонажем. Опытнейший юрист, администратор, знаток «крестьянского вопроса», он в завершение своей долгой карьеры поднялся на самую высшую ступень государственной службы Российской империи: сенатор, член Государственного совета, статс-секретарь, министр внутренних дел (1895–1899), дважды председатель Совета Министров — в апреле — июле 1906 года и с января 1914-го по январь 1916-го. Отправляя Горемыкина в отставку с поста премьера в 1916 году, Николай II пожаловал Ивану Логгиновичу ранг действительного тайного советника I класса, равный воинскому званию генерал-фельдмаршала. За всё время существования в России классных чинов это было лишь 13-е пожалование столь высокого отличия.

Мы оставим за чертой нашего повествования оценку государственной деятельности Горемыкина на его высоких постах, ограничившись замечанием, что у основной массы наших историков эта самая оценка невысока. В центре нашего внимания будет тот короткий период жизни экс-премьера, который последовал за падением империи. Пережить трагический для России 1917 год нашему престарелому герою не было суждено.

Последний год существования монархии, с января 1916-го по февраль 1917-го, Горемыкин, оставаясь сенатором и членом Государственного совета, прожил, надо полагать, безбедно. Крушение империи сделало его, андреевского кавалера и действительного тайного советника, жалким арестантом. В числе прочих высших чинов рухнувшего режима Ивана Логгиновича, видимо, совершенно деморализованного и в состоянии глубокого шока, доставили прямо из дома в «министерский павильон» Таврического дворца, где заседала Дума.

Современник пишет: «...старый бюрократ сказался в нем и в эту тяжелую минуту. Он приехал в Государственную Думу с пером в руке; как застали его дома пишущим что-то за столом, так с пером, без шапки, в солдатской шинели приехал он на грузовике в цитадель русской революции». К этой картинке хотелось бы сделать два замечания. Во-первых, что значит «приехал»? Старика арестовали, не разрешили одеться (а холодно в Петрограде!), бросили в грузовик и привезли в Думу явно против его воли. Во-вторых, народ ещё до конца тогда не озверел, дали дедушке шинель, а что было под шинелью? Пижама?

4 (17) марта 1917 года Временное правительство создало «Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так военных и морских». Возглавил сию организацию опытный юрист Николай  Муравьёв (1870–1936), получивший статус товарища (то есть заместителя) министра юстиции, коим тогда являлся Александр Керенский.

Прорвавшиеся к власти масонские демократы хотели узнать: а за что, собственно, они свергли императора и посадили под арест его министров? Задним числом следовало найти причины переворота. Сразу скажем, ничего они не накопали. Да и нельзя сказать, чтобы как-то особо усердствовали. Керенский прямо признавал, что факты шпионажа высших чинов и лично императрицы в пользу Германии, какие-то вопиющие примеры коррупции в императорских правительствах последних лет обнаружить не удалось. Даже, казалось бы, такая «благодатная» тема — распутинщина — и та не дала ничего ощутимого.

Старый Горемыкин следователей интересовал мало. Кажется, его и допрашивали всего один раз — 15 мая 1917 года. При этом Муравьёв, проводивший допрос экс-премьера, видимо, и сам не слишком хорошо понимал, что можно тому вменить в вину. Когда Николай Константинович, увлёкшись, вдруг начал читать старику мораль, Иван Логгинович не без ехидства поинтересовался: «Простите великодушно, это допрос или лекция?».

Однако большая часть его ответов на вопросы Муравьёва выглядит так: «Я затрудняюсь ответить на все эти вопросы, потому что я решительно теперь ничего не могу соображать и не могу припомнить». Или так: «Я не могу вам ответить по всем этим обстоятельствам, потому что память мне теперь не служит. Таким образом, я не могу ничего сказать». И даже ещё проще: «Я ничего не помню». Эта тактика себя оправдала. Не сомневаюсь, что бывший премьер империи кое-где просто лукавил и актёрствовал: хотите маразматика? — сыграю вам маразматика. И его отпустили.

Горемыкин с женой и старшей дочерью уехал на юг, в Сочи. На Кавказе было тепло, спокойно и комфортно. Сначала семейство поселилось на правом берегу речки Верещагинка — там располагалась дача-пансионат «Эйренэ» («Мир» по-гречески). Беда пришла ночью 22 октября. На дачу ворвались какие-то конные бандиты, может, местные большевики, сказать трудно, размахивали некоей бумагой — якобы приказом из Петрограда — об обыске у бывшего премьер-министра. Забрали всё ценное, попутно обобрали  хозяина дачного посёлка... и скрылись во тьме. Кстати, телефон на даче не работал с утра, что примечательно. Поймать, ясное дело, никого не удалось. Да и кому было ловить?

Горемыкины перебрались на другую дачу — в Катково-Леонтьевском урочище. Там ночью 11 (24) декабря, по иным данным, ещё 8 декабря, их убили. Иван Логгинович и Александра Ивановна, его супруга, оказались удушенными. Дочь, тоже Александра Ивановна, получила пулевую рану в голову и вскоре скончалась в больнице, её мужа, зятя экс-премьера, генерал-лейтенанта (или полковника?) Ивана Овчинникова сразили пулей в висок.

Отпевал Горемыкиных настоятель Свято-Никольского собора отец Евгений Ивановский (1879–1926). Многие прихожане во время заупокойной службы зажигали свечи и дома их огнём выжигали кресты на дверях... Увы, и храма того уже нет (на его месте построили пивзавод), не сохранились и захоронения Горемыкиных.

Большевики взяли власть в Сочи в январе 1918 года. Теперь им требовалось доказать, что зверское убийство семьи российского экс-премьера не является политической расправой, что это  чистой воды уголовщина.  Докопаться до истины в этом деле очень трудно. Наверное, уже и невозможно. На выбор предлагается два варианта финала.

Первый. Большевики вышли на след отпетого уголовника по фамилии Моисеенко. При обыске у него в доме нашли золотое кольцо с бриллиантом, принадлежавшее младшей Александре Ивановне. Сам Моисеенко тогда сбежал, хотя потом его выследили и пристрелили при задержании. Выяснилось, что убийство Горемыкиных — дело банды некоего Лорченко, с которой покончили в сентябре 1922 года.

Второй. Он изложен в книге эмигранта Николая Вороновича «Между двух огней». Якобы горничная Горемыкиных опознала на городском рынке убийц своих хозяев, которые сбывали награбленное добро. Горничная подняла шум, и толпа, устроив самосуд, растерзала бандитов.

Вообще же эти версии не исключают одна другую. Вряд ли на рынке «светились» главари банды, те же Лорченко и Моисеенко. Понятно, что на «мокрое дело» брали и «шестёрок»...