Проповедник коммунизма

О том, что в «научном коммунизме» было научным, а что нет и как идеи Маркса — Энгельса легли на русскую почву, в интервью «Историку» рассказал доктор философских наук Александр Ципко. 

Наследие двух немецких мыслителей и революционеров XIX века всегда интересовало Александра Ципко: их труды он штудировал со школьной скамьи — с чем-то соглашался, с чем-то спорил. На заре перестройки, в 1985-м, он даже защитил докторскую диссертацию по теме «Философские предпосылки становления и развития учения Карла Маркса о первой фазе коммунистической формации». Эту работу в штыки встретили партийные ортодоксы, но тем не менее ее заметили на самом верху, ибо, как говорит Александр Ципко, «в ней была скрытая реабилитация рынка, товарного производства и кооперации». Об их развитии в тот период задумывался и новый генсек Михаил Горбачев. В итоге год спустя доктор наук Ципко перешел из академического института в аппарат ЦК КПСС. Потом были крах социализма и распад СССР, сильно скорректировавшие отношение к учению Маркса — Энгельса, а заодно и Ленина и в нашей стране, и во всем мире. Что сегодня думает об этом учении философ с марксистским прошлым, помянет ли добрым словом нынешнего юбиляра и его незадачливых продолжателей? 

Мечта несчастного пролетария 

— Почему сын успешного фабриканта Фридрих Энгельс стал проповедником коммунизма? И вообще — почему состоятельные люди так охотно шли в революцию? 

— Я вижу в этом два мотива. Во-первых, стремление к построению более гуманного общества. За этим стоит не только традиция европейского гуманизма, но в целом христианская традиция — отклик на страдания других людей. Энгельс в этом смысле не исключение: положение рабочего класса в тот период было чудовищным. Особенно, конечно, это было характерно для развитых стран: Англии, Франции, Германии. С одной стороны, феодализм и связанное с ним рабство вроде бы ушли в прошлое, а с другой — им на смену пришла новая, еще более мучительная кабала — капиталистическая. У совестливых, рефлексирующих людей это вызывает моральный протест. 

Но есть и второй очень сильный мотив — это личный интерес. В революцию шли те, кто мог реализовать себя только таким образом — создавая теорию и участвуя в практике освобождения этих несчастных людей, внедряя в их сознание веру в возможность свержения старого строя. Думаю, именно так — через ощущение себя исторической личностью, которая может переделать мир, — пришел в революционное движение наш Владимир Ульянов-Ленин. И этот личностный мотив играл громадную роль. Они таким образом нашли способ самореализации, в этом выражалась их тяга к мессианству. И в этом есть, на мой взгляд, что-то сугубо аморальное. 

— Почему? 

— Что такое марксизм с точки зрения будущего? Это голубая мечта несчастного пролетария, простого люмпена, который сознательно шел в тюрьму на зиму, чтобы его там прокормили. Что он имел? Отсутствие денег, отсутствие торговли, ну и, естественно, отсутствие принадлежности к тому или иному классу. За этим проектом стояла идея непосредственного продуктообмена, отрицания денег, торговли, товарно-денежных отношений, частной собственности, отрицание наций, национальных чувств, отрицание семьи. Не будем забывать: Маркс и Энгельс, особенно в своих ранних работах, вслед за Руссо настаивали на отказе от традиционной семьи как таковой и общественном воспитании детей! То есть это была концепция, которая разрушала все, на чем основана цивилизация! 

Надо сказать, что Карл Маркс, который в своем «Капитале» очень тонко исследовал современный ему капитализм, так и не дал никакого научного обоснования своей главной идее — о неизбежном перерастании капитализма в коммунизм. Его мысль о том, что кризисы капитализма неизбежно приведут к разрушению и самоисчерпанию этой системы, ничем не подтверждена. Да, капитализм вырастает из феодализма, тут одна форма собственности заменяет другую. Но Маркс, используя логику перерастания одной формы собственности в другую, говорит совершенно об ином — о грядущем отмирании собственности как таковой. Однако ни одного факта, подтверждающего отмирание этой собственности, он так и не приводит. Остается слепая вера… 

Опиум для народа 

— Вера во что? 

— В то, что кризисы капитализма неизбежно ведут к появлению новой формации и новым производственным отношениям. Но еще при жизни Маркса кризисы капитализма начинают происходить примерно каждые 10 лет. Они циклические и, напротив, ведут к новому подъему производительных сил. И Ленин все это видел. Он видел, что не умерли национальные чувства, что нигде нет объективных предпосылок для перехода к коммунизму. И тем не менее жестко и твердо звал многомиллионный русский народ к революции, к эксперименту, который обошелся такой страшной ценой! 

— Но Ленин все-таки особая статья. Он не только теоретик коммунизма, но и практик, а Маркс с Энгельсом больше теоретики… 

— Конечно, разница есть. Энгельс в конце жизни вообще отошел от многого, о чем они писали с Марксом, в том числе и от идеи о неизбежности гражданской войны. Напротив, он размышлял о возможности использования всеобщего избирательного права для прихода к власти трудящихся без социальной революции. Ленин такого не допускал: он никогда не отходил от Марксовой идеи диктатуры пролетариата, от того, что только путем насилия, путем жертв можно достигнуть желанной цели. 

И если в середине XIX века Маркс и Энгельс верили в возможность (и даже неизбежность) перерастания буржуазной революции в пролетарскую, то потом они отказались от этого. Ленин же идею перерастания одной революции в другую отстаивал вплоть до 1917 года, когда русский пролетариат составлял всего несколько процентов населения страны. Это была абсолютно непролетарская революция — он просто использовал ненависть, как писал генерал Антон Деникин, «бывших крестьян к барам». На этой почве и создал Советское государство, начав невиданный в истории социалистический эксперимент. 

Популяризатор противоречий 

— Можно говорить об Энгельсе как о самостоятельном мыслителе или все-таки он эпигон, продолжатель Маркса, как бы приставка к нему? Если бы не было Маркса, Энгельс был бы заметен? 

— Думаю, нет. Впрочем, «Манифест Коммунистической партии» они писали вместе. К тому же Энгельс в отличие от Маркса был гораздо ближе к жизни, к практической работе, он сыграл гораздо большую роль в организации Первого Интернационала — первой организационной структуры европейских марксистов. 

Железо и уголь. Худ. У.Б. Скотт. 1856–1860 годы

Что же касается его вклада в теорию марксизма, то все, что я о нем прочитал, наводит меня на мысль, что Энгельс просто придал учению своего друга более или менее доступную форму, которую можно было заронить в широкие народные массы. В этом смысле я не думаю, что марксизм был бы таким, каким он стал, если бы не было Энгельса. Если сравнить уровень анализа Энгельса — например, в его классической работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», которую изучали в советской школе и вузах, — и уровень теоретического анализа в «Капитале» Маркса, конечно, это небо и земля. У Энгельса на самом деле не было никакого образования, он всего лишь ходил на курсы младогегельянцев, слушал и читал Маркса, а Маркс все-таки имел классическое высшее образование. 

— В известном смысле Энгельс — переводчик идей Маркса на простой человеческий язык, популяризатор марксизма? 

— Ну, по крайней мере в его сочинениях о положении рабочих — том же «Анти-Дюринге». Он излагает Маркса более простым языком. Но, как я уже сказал, никаких доказательств неизбежности коммунизма не было, и если у Маркса это скрыто в силу наукообразности его языка, то у Энгельса уже видно, что это просто идеология для рабочего класса, видимость науки. Мы имеем дело, с одной стороны, с соавтором, а с другой — с публицистом, который сумел придать марксизму более очеловеченный, более понятный, более близкий к мышлению простого читателя характер. 

— Тем не менее внутренних противоречий у этих мыслителей было достаточно… 

— И очень глубоких. С одной стороны, они сформулировали идеи диктатуры пролетариата, революционного насилия, революции как «повивальной бабки истории». Маркс оправдывал революционный террор, «плебейский терроризм», он жаждал революции. Видимо, эта жажда и заставляла его в конце жизни связывать будущее своей идеологии с Россией. С другой стороны, в «Капитале» Маркс настаивал на том, что необходимы объективные предпосылки для перехода к новому строю, что капитализм должен себя исчерпать, что социалистической революции не может быть без высокого уровня развития производства. Такой подход станет характерным для европейских социал-демократов и наших меньшевиков, для того же Георгия Плеханова. В то же время в конце жизни у Энгельса много высказываний о том, что возможен мирный переход, мирный захват власти путем победы в результате свободных демократических выборов. То есть это были идеи «бархатной революции», если угодно. 

Традиция национального превосходства 

— Что вы можете сказать о русофобии Маркса и Энгельса? Целый ряд их текстов не принято было цитировать в СССР… 

— Я знаю эти тексты. Но я бы не сказал, что это русофобия: просто они оставались европейцами, которые смотрели на все русское свысока. А на русскую политическую власть и вовсе смотрели как на что-то чужое — инородное для Европы, заимствованное чуть ли не от Чингисхана. 

В этом смысле отношение Энгельса ко всему русскому и, шире, славянскому носит черты пренебрежения, этнического превосходства. Когда он писал о революции 1848–1849 годов, то подчеркивал мысль о том, что есть славянские нации, которые созрели для демократии и создания независимого государства. Он там называет венгров и поляков (хотя венгры не славяне), а есть другие, под которыми он имел в виду прежде всего русских, которые еще не доросли. То есть я бы сказал, что это не русофобия в чистом виде как ненависть ко всему русскому. 

— А что тогда? 

— Скорее это представление об этническом превосходстве европейских наций над славянами и особенно над «московитами», как они называли в своих работах русских. 

Были, конечно, факторы, которые способствовали такому восприятию: совершенно архаичное русское самодержавие и сам факт существования вплоть до 1861 года крепостного права — рабства на самом деле. Это, безусловно, влияло на отношение к России. В Европе вся эта архаика уже давно ушла в прошлое. 

Впрочем, надо быть объективным: Энгельс изучил русский язык (он обладал талантом полиглота) и был очень высокого мнения об уровне русской культуры. Так что здесь не все так однозначно… По крайней мере обвинять его в примитивном национализме нельзя: все-таки националистическая идея абсолютно противоречит марксистскому интернационализму. 

«Они бы отвернулись» 

— Какие прогнозы были у Энгельса о перспективах революции в России? 

— У него прогнозов не было в отличие от Маркса. В письме Вере Засулич, написанном им перед самой смертью, Маркс связывал будущее социализма и коммунизма с русской общиной. То есть он полностью ушел от самого себя прежнего и в этом смысле точно был предшественником Ленина. 

— Как вы считаете, если бы Маркс и Энгельс увидели, как реализовались идеи марксизма в Советском Союзе, как бы они отреагировали? 

— Конечно, будучи европейцами, они бы крайне негативно к этому относились. Я думаю, что они бы отшатнулись от безумия Гражданской войны, от того насилия, которое сопровождало революцию, не говоря уже о действиях Сталина. Спускать директивно сверху указания о том, сколько надо убить людей (в Смоленской области — столько-то тысяч, в Московской — столько-то), — такого вообще не было в истории человечества! Конечно, от этого они бы отвернулись. 

— Сохраняется ли значение наследия Маркса и Энгельса в современном мире? Или это давно уже относится к истории общественной мысли, сдано в архив и сегодня не имеет сколько-нибудь актуального звучания? 

— Нельзя сказать, что все ушло в архив. Мы с вами являемся свидетелями полевения части нашей интеллигенции, которой становятся близки некоторые марксистские идеи. Сугубо либеральная идея, близкая и мне, в том числе идея прав личности, которая вырастает из христианства (вспомним библейскую заповедь «Не желай другому, чего себе не желаешь»), вдруг срастается с левой идеологией. Что сейчас очень часто происходит на Западе, в Америке например, где левый либерализм начинает превалировать. 

Отсюда же эта жажда перемен любой ценой, перерастающая в жажду войны, гибели, смерти людей, приводящая к равнодушию к человеческой жизни. Все это сидит в европейской культуре. Не русские породили марксизм и идею революции, они лишь развили то, что пришло с Запада. Да и Маркс появился не на пустом месте. Перед его глазами маячили Французская революция, якобинство, террор, атеизм. Это же европейская культура, когда атеизм перерастает в оправдание насилия, террора и так далее. И я думаю, что сегодня эта опасность по-прежнему существует. Другое дело, что прежней социальной почвы уже нет… 

— Пролетариат нынче не тот, что раньше? 

— Конечно! Сегодня в самых разных странах за перемены борется не пролетариат, а образованные молодые люди, которые вовлечены в современное производство, в новые IT-технологии и которые отнюдь не являются бедняками. 

Поэтому я бы не стал исключать возможность какого-то нового взрывного интереса — даже не столько к Марксу, сколько к самой идее социального переустройства. В этом смысле «марксизм» — и здесь это слово я бы взял в кавычки — остается знаменем для той части интеллигенции, которая горит желанием изменить мир, не хочет считаться с реальностью и поэтому начинает верить во все что угодно. 

                                                                                                                                               Беседовал Владимир Рудаков

Фото: РИА «НОВОСТИ», НАТАЛЬЯ ЛЬВОВА, FINE ART IMAGES/LEGION-MEDIA