Общество потребления

В брежневской концепции «развитого социализма» больше внимания уделялось повышению материального благополучия, чем построению коммунизма. Но в итоге не удалось достичь ни того ни другого

Худ. В. Первов, Ю. Степанов. Издательство «Плакат». Москва, 1981 год

«Весь мир видит, что деятельность нашей партии, ее устремления направлены на то, чтобы сделать все необходимое для блага человека, во имя человека. Именно эта высочайшая, гуманная цель партии роднит ее с народом, соединяет ее со всеми советскими людьми прочными, неразрывными узами», – говорил Леонид Брежнев с трибуны XXV съезда КПСС в феврале 1976 года. Это не просто дежурные слова, а определение приоритетов во внутренней политике, которых он придерживался всегда. В реальности это означало не только повышение уровня жизни, но и снижение требований государства к гражданам. Брежнев отлично понимал, что после войны страна, преодолевшая разруху, нуждалась не столько в твердой руке, сколько в передышке от «чрезвычайщины».

Маленькая сделка

Брежнев начал проводить эту линию с первых дней на посту лидера партии, учитывая свой опыт работы в Днепропетровске и Молдавии, Запорожье и Казахстане. Всюду он видел усталость от сурового государственного прессинга, от решения титанических задач без серьезной материальной мотивации. В воспоминаниях генерал-майора КГБ Михаила Докучаева есть знаковый эпизод: «После заседания Политбюро, на котором его избрали генеральным секретарем ЦК КПСС, он ехал в машине вместе с А.Н. Косыгиным, и прикрепленный А.Я. Рябенко слышал их разговор. Леонид Ильич тогда говорил Косыгину, что главная задача на данном этапе деятельности ЦК партии и советского правительства – обеспечить спокойную жизнь для советских людей. Он сказал, что при Сталине люди боялись репрессий, при Хрущеве – реорганизаций и перестановок, народ не был уверен в завтрашнем дне. "Поэтому, – заключил Леонид Ильич, – советский народ должен получить в дальнейшем спокойную жизнь для плодотворной работы"».

С Яковом Брежневым, своим братом, он был откровенен: «Думаю только о том, как можно больше сделать для народа. Страдалец он великий, потому заслуживает лучшей участи. Нищета наша страшная меня всегда убивала. Разве человек рожден для лишений? Разве русский народ хуже тех же чехов или немцев? Он тоже должен сытно есть, удобно спать, чтобы хорошо работать». Возможно, слова генсека здесь переданы не совсем точно, но круг его жизненных ценностей в них обозначен верно.

Конечно, Леонид Ильич никогда публично не критиковал революционный путь развития, который трудно совместить с «культом стабильности». В его речах звучали громкие, хорошо подобранные помощниками формулы во славу перемен в жизни нашего народа и всего мира: «Началась новая историческая эпоха – эпоха революционного обновления мира, эпоха перехода к социализму и коммунизму. Начался путь, по которому сегодня идут сотни миллионов людей и по которому суждено пойти всему человечеству». Он срывал продолжительные аплодисменты ударными фразами: «Мы, товарищи, были и остаемся революционерами». И многотомник брежневских речей и статей назывался «Ленинским курсом» – не иначе. Но по эволюции, которая происходила в стране, становилось ясно, что это в большей степени дань традициям, чем «символ веры» товарища Брежнева. В народе о нем сложилось иное впечатление: и сам любит пожить, и другим не мешает.

Александр Бовин, журналист, входивший в группу консультантов Брежнева, вспоминал, как генеральный секретарь учил их уму-разуму: «Вы не знаете жизни. Никто не живет на зарплату. Помню, в молодости, в период учебы в техникуме, мы подрабатывали разгрузкой вагонов. И как делали? А три мешка или ящика туда – один себе. Так все живут в стране». Это звучит несколько цинично, но Леонид Ильич относился к людям без иллюзий. Американский экономист Джеймс Миллар назвал сложившуюся систему взаимной адаптации брежневского политического режима и населения little deal – «маленькой сделкой», которая заключалась в том, что государство обеспечивало населению социальную безопасность и определенный уровень благосостояния и при этом закрывало глаза на личное хозяйство колхозников, теневую экономику и невысокую производительность труда в большинстве отраслей.

Итальянский историк Джузеппе Боффа считал, что большинство советских граждан воспринимали реальность брежневского времени как норму – после многих лет потрясений, когда общество находилось на грани своих сил и возможностей. Брежневская стабильность, по его мнению, «соткана из многих элементов – гордости за результаты, достигнутые после мучительного напряжения прошедших десятилетий; законного желания воспользоваться полученными плодами, какими бы скромными они ни казались; понятной усталости от трагических страданий прошлого и судорожных хрущевских нововведений; наконец, страха, что новые потрясения могут вызвать конфликты, за которые придется дорого заплатить, как уже случалось».

Гонка за благополучием

Брежнев называл свою политику строительством «развитого социализма». В определении этой исторической фазы говорилось о «современном техническом уровне», о «возрастающей роли коммунистической партии». Но генсек явно оживлялся, когда касался более земных тем. На XXV съезде КПСС в 1976 году он отметил: «Лук нельзя заменить картофелем, а растительное масло – томатным соком; на столе советского человека должно быть все». С заметным удовольствием он говорил о росте производства бытовой техники, а тем более – строительства жилых домов. Брежнев возвращал идеологию, а вместе с ней и общество к реальности – вместо утопической идеи Никиты Хрущева за 20–30 лет построить коммунизм. Концепция стала практичней, но у нее обнаружилась и оборотная сторона. Сегодня мы видим, что важным фактором новой политики стал курс на общество потребления, смысл существования которого в условиях дефицита сужался до гонки за благополучием и престижем…

Время идеалистов прошло. «Советской мечтой» в брежневские годы становилось уже не «справедливое общество», а триада «квартира – машина – дача». Реализация этой мечты требовала не только денег, но и блата, с торжеством принципа «ты – мне, я – тебе». Уже тогда просматривались надвигавшиеся проблемы: благополучие росло быстрее, чем эффективность экономики, и рано или поздно это должно было привести к кризису.

К середине 1970-х отдельные квартиры уже не были редкостью. А садоводческие участки – шесть соток – могли получить практически все желающие, причем бесплатно. Дачные домики окружили все крупные города страны. Правда, построить такое жилище было непросто. Стройматериалы считались дефицитом высокой категории. В открытой продаже легко было приобрести только гвозди и молоток. И все-таки (как правило, с помощью предприятий) семейным людям удавалось возвести щитовые летние домики, отдельно санузел и душ, а вокруг этих построек реализовать свою мечту о собственных огурцах и кабачках, клубнике и малине, сливе и вишне, укропе и петрушке. Отдавалось должное и картошке, хотя она и в магазинах, и на рынках стоила недорого. Именно в брежневское время дачи стали массовым явлением, а не только частью образа жизни директоров, генералов, крупных ученых и творческой элиты.

Человек, всерьез говоривший об общественном благе, выглядел белой вороной. Собственнический дух побеждал

Один из главных символов брежневской эпохи – Юрий Деточкин, герой фильма Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» (1966 год), решивший по-своему бороться с нетрудовыми доходами

В моду вошли предметы роскоши, и их скупали, даже когда они росли в цене, – ювелирные изделия, ковры, а также сервизы и хрусталь, которые гордо выставляли в новеньких сервантах, не боясь упреков в мещанстве. Причина состояла не только в стремлении к красивой жизни, но и в том, что в СССР отсутствовал рынок акций, сберегательные кассы предлагали непритязательный выбор депозитов (2–3% годовых) и нельзя было неограниченно приобретать недвижимость. Поэтому, чтобы сохранить и приумножить накопления, многие скупали товары, не столь нужные в быту, но постоянно дорожавшие в те годы. Самые отчаянные приобретали даже запрещенную Уголовным кодексом иностранную валюту. Важно было и другое: во всех сферах жизни граждане энергично проявляли желание жить не только с комфортом, но и с престижем, то есть демонстрировать свое материальное превосходство над другими. Это противоречило коммунистической идее равенства. Приобретательскую этику критиковали и в учебниках, и в кинокомедиях, но она брала свое. Человек, всерьез говоривший об общественном благе, выглядел белой вороной. Собственнический дух побеждал. Можно было только вспоминать реплику героя революционной пьесы Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия»: «И во сне держимся за свое барахло! Моя гармонь, мои портянки, моя жена, моя вобла! <…> Этакая маленькая штучка – "мое". На этой вот штучке не споткнуться бы». Споткнулись.

Власть видела эти проблемы. В сентябре 1968 года Совет министров СССР принял постановление о недопущении роста зарплаты, если он опережает повышение производительности труда, но этому указу не удалось переломить тенденцию. В 1970-м, обсуждая собственный доклад к столетию со дня рождения Владимира Ленина, Брежнев отмечал в узком кругу спичрайтеров: «Потребительские тенденции растут быстрее космоса». А в 1971-м во время подготовки отчетного доклада XXIV съезду КПСС сказал своим помощникам: «Надо серьезно удовлетворять потребности народа, но я задаю себе вопрос: где грань этим потребностям?» И получил ответ от Бовина: «Ее нет…» Брежнев и сам видел: зарабатывать люди стали больше, партия это обеспечивает, «а стремления, просьбы, желания все время возрастают». Вместе с ними возрастали и противоречия с коммунистической идеологией.

Гастроном на первой линии ГУМа. Москва, 1965 год

Казалось бы, в те годы моральное стимулирование труда достигло апогея: как никогда много присваивалось почетных званий, передовиков производства щедро награждали орденами и медалями. Занесение на Доску почета, борьба за звание бригады коммунистического труда и за переходящее Красное знамя, новые рабочие почины, например «корчагинские вахты», когда молодежные бригады бесплатно выполняли план дня или недели. Все это тоже факты брежневского 18-летия. Но такие «трудовые подвиги» явно ушли на второй план по сравнению с финансовым стимулом.

Со школьной скамьи маленьких советских граждан приучали к коммунистическим ценностям, к тому, что материальное благополучие играет второстепенную роль и гонка за ним недопустима. А вырастая, они видели, что в стране слишком многое решают деньги и связи, причем дефицитные товары возводятся в ранг культа. Это порождало недоверие к государственной идеологии, а в конечном счете и к стране, вырабатывало привычку к двойной морали.

Достаток и дефицит

Большинство советских людей в брежневские годы достигли достатка, о котором раньше могли только мечтать. Другое дело, что эти блага не шли ни в какое сравнение с теми, какие предполагались в случае построения коммунизма. Приходилось довольствоваться сравнительно скромным «изобилием» и стабильностью. При этом опасной болезнью роста стал для брежневского СССР товарный дефицит. Во многом даже он свидетельствовал о повышении уровня жизни. Если в сталинские и хрущевские времена в Москву из соседних областных центров и поселков приезжали за сушками и повидлом, то теперь гости столицы отважно вставали в длинные очереди за дорогими сапогами, с боями старались достать «твердую» колбасу, дефицитные консервы, покупали мясо, апельсины, шоколадные конфеты и ветчину. Прежде они просто не могли себе позволить таких покупок.

Госплан не справлялся с изменением конъюнктуры спроса. Не хватало мощностей пищевой промышленности, не помогал и импорт. Почти невозможно стало купить в магазинах мясо, сливочное масло. И то, что раньше большинству было не по карману, теперь приобреталось только по талонам или по заказам на предприятиях. Правда, в рабочих столовых калорийность обедов соблюдалась. И реальный уровень жизни рос – в 1970-е по сравнению с 1960-ми и даже в 1980-е. Вместе с тем пустые прилавки настроения людям не поднимали.

Проблема состояла еще и в том, что в СССР поступало все больше информации о жизни на Западе. Причем у многих особое доверие вызывали не корреспонденции советских журналистов, а американские и французские кинофильмы, в которых демонстрировался достаточно высокий уровень жизни. Конечно, там человек человеку волк, но мир джинсов Levi’s, виски со льдом, неоновых реклам, супермаркетов с десятками сортов колбасы, рок-фестивалей и пестрых дискотек для многих выглядел привлекательнее брежневской стабильности. Надо сказать, что в СССР встречались поклонники западной жизни и в 1930-е, и в 1950-е. Но это был узкий круг. Его «выкрутасы» высмеивал журнал «Крокодил», и большого влияния на общество они оказать не могли. А в 1970-е улучшение бытовых условий советских людей стало одной из главных задач партии – и трудно было скрыть или чем-то оправдать наше отставание в этой области.

В стране «развитого социализма» на черном рынке цена американских джинсов превышала среднюю зарплату. Приняв правила игры, присущие обществу потребления, советская система проигрывала западной. Возникла специфическая ситуация: заметное место отвоевала прослойка «потребителей в условиях дефицита», для которых главным стало слово «достать». Идейная прививка коммунистической аскезы уже не действовала – во многом благодаря не церемониальной, а реальной политике Брежнева.

Доходы и расходы

Косыгинские реформы дали возможность миллионам людей получать к скудным зарплатам существенный приварок – премии, прогрессивки, «аккордные выплаты». О повышении уровня жизни в брежневское время говорят и коренные перемены на селе. Долгие годы колхозники были самой бесправной частью населения. Знаменательно, что с 1968-го они стали выходить на пенсию в 55 лет (женщины) и 60 (мужчины), как и рабочие и служащие, а до этого у них пенсионный возраст наступал на 5 лет позже. Со временем среди колхозников появились владельцы автомобилей, мотоциклов. За все время правления Брежнева средняя зарплата по стране выросла с 87 до 125 рублей в месяц.

На всех предприятиях, в госучреждениях и колхозах люди записывались в очередь на приобретение автомобиля, путевок в дома отдыха и санатории, а также бытовой техники (стиральные машины «Вятка», пылесосы «Вихрь», холодильники ЗИЛ и «Минск» и др.) и мебельных гарнитуров (польские, финские, югославские, румынские). Надо упомянуть и цветные телевизоры, производство которых началось в 1967 году и которые стали, как говорилось в одном мультфильме, «главным украшением стола». Все это стоило весьма дорого и, конечно, далеко не все советские люди могли себе позволить, скажем, вместительную «Волгу» ГАЗ-24. Тем не менее спрос превышал предложение. Получение талона на приобретение такого товара по госцене считалось льготой. А у спекулянтов все, разумеется, было много дороже. С перекупщиками боролась милиция, но меньше их не становилось.

В брежневские годы стабильными оставались цены на хлеб, молоко, мясо, картофель, сигареты, плата за квартиру и коммунальные услуги; практически не увеличивалась стоимость проезда в городском общественном транспорте. Росли цены на золото, хрусталь, автомобили, мотоциклы, ковры, мебель, в 1972-м подорожали поездки в такси (с 10 до 20 копеек за километр).

Больше всего за время правления Брежнева поднялась в цене водка – с 2 рублей 87 копеек до 5 рублей 30 копеек. Отчасти это объясняли борьбой с алкоголизмом, хотя важным фактором здесь было и пополнение государственного бюджета. Ведь продажи беленькой все равно с каждым годом увеличивались, правда и численность населения СССР за 18 лет выросла с 226,7 до 270 млн человек. В народе сочинили стишок:

Было три, а стало пять – все равно берем опять!

Даже если будет восемь – все равно мы пить не бросим!

Передайте Ильичу: нам и десять по плечу.

Ну а если будет больше – то получится как в Польше!

Ну а если двадцать пять – Зимний снова будем брать!

В конце ХХ века, когда в результате распада СССР и начавшихся рыночных реформ цены ушли в свободное плавание и стремительно взлетели вверх, к этому стишку про водку добавили еще одну строчку: «Вот она уже и двести – Зимний все еще на месте»…