Забытый главнокомандующий

Традиционно князья Горчаковы считаются Рюриковичами. В «Бархатной книге» общим предком трёх ветвей рода указывается князь Роман Иванович по прозвищу Горчак. Это 15-е колено от Рюрика, праправнук святого Михаила Черниговского. Впрочем, нет никакой уверенности в том, что этот Роман Иванович вообще существовал. Поэтому уже дореволюционные исследователи и знатоки генеалогии весьма скептически относились к древним корням горчаковского рода, которые документально никак не прослеживаются.

Горчаковы никогда не были ни многочисленны, ни чиновны, ни богаты. Род князей Горчаковых внесён в V часть (русское титулованное дворянство) родословных книг всего двух губерний — Московской и Калужской. Просто для сравнения: князья Голицыны обозначены в V части десяти родословных книг — Московской, Тверской, Курской, Владимирской, Нижегородской, Полтавской, Рязанской, Смоленской, Тульской и Черниговской губерний.

Возвышение Горчаковых началось только в XVIII веке, ближе к его концу.

Отец нашего героя, князь Дмитрий Петрович Горчаков, представлявший довольно скромную костромскую ветвь рода, на пике своей карьеры, в 1816–1819 годах, состоял костромским вице-губернатором. Более он прославился как стихотворец, ныне напрочь позабытый. Любопытная деталь: в 1807–1810 годах Дмитрий Горчаков служил в Таврической губернии, в Крыму, и здесь написал стихотворение «Русский у подошвы Чатырдага» (1807), кстати, как говорили, запрещённое к печати по настоянию тогдашнего министра полиции Александра Балашова.

Дмитрий Горчаков был женат на Наталье Фёдоровне, урождённой Боборыкиной, и у Михаила Дмитриевича Горчакова имелся старший брат — князь Пётр Дмитриевич (1789–1868), также активный участник Крымской войны, генерал от кавалерии. По оценке академика Евгения Тарле, Пётр Горчаков был «абсолютно не способен к сколько-нибудь самостоятельной роли».

Здесь важны два момента. Во-первых, Дмитрий Петрович Горчаков приходился двоюродным братом Михаилу Алексеевичу Горчакову, отцу Александра Михайловича Горчакова (1798–1883), товарища Пушкина по лицею, крупнейшего русского дипломата, министра иностранных дел, канцлера Российской империи (с 1867-го) и светлейшего князя (с 1871-го). Канцлер Горчаков прославился тем, что (знаменитая Циркулярная депеша от 19 октября 1870-го) смог сугубо дипломатическими усилиями преодолеть унизительные для России условия Парижского мирного договора 1856 года: Россия снова обрела возможность создать мощный Черноморский флот. Произведя несложные вычисления, можем установить: главнокомандующий в Крыму Михаил Горчаков приходился министру Александру Горчакову троюродным братом.

Во-вторых, дочь князя Михаила Дмитриевича Горчакова (в браке с Агафоклеей Николаевной Бахметьевой на свет появилось пятеро детей — сын и четыре дочери), Наталья Михайловна, была матерью выдающегося российского политического деятеля Петра Столыпина (1862–1911). Уверен, многие понятия не имеют, что в Севастополе, на Братском кладбище, упокоился дед Петра Аркадьевича по женской линии.

На вторых ролях

Чтобы хорошо понять психологию князя Михаила Дмитриевича Горчакова, надо пересмотреть эпизод из «Семнадцати мгновений весны» — знаменитый диалог в поезде между Штирлицем и генералом, командиром корпуса. Когда речь заходит о фельдмаршале Альберте Кессельринге, генерал говорит: «Тот, кто работает под началом какого-нибудь вождя, обязательно теряет инициативу. И ловкость приобретает, аналитиком становится, но теряет способность принимать самостоятельные решения».

Князь весьма достойно показал себя в период Наполеоновских войн, когда был молодым офицером. За Бородино получил крест Святого Владимира IV степени с бантом. Затем — Заграничные походы русской армии: сражения при Люцене, Бауцене и Дрездене, грандиозная Битва народов под Лейпцигом…

А потом на долгие 22 года Горчаков попадает под начало к фельдмаршалу (с 1829-го) Ивану Паскевичу, которого сам государь Николай I называл «отцом-командиром». Да, Паскевич мог воспитать очень хорошего генерала, при этом действительно раз и навсегда отбив всякую охоту к проявлению какой-либо самостоятельности и инициативы. Характером фельдмаршал обладал тяжёлым, военные заслуги имел очевидные, опыт огромный, влияние колоссальное; спорить с Паскевичем было сложно, да и опасно для карьеры.

Скорее всего, князь Горчаков и по природе своей был человек добрый, ответственный, бескорыстный, но достаточно пассивный.

Добросовестный исполнитель, он терялся в роли организатора и верховного командира.

«Одаренный с избытком всеми прекрасными качествами, свойственными человеку, он не вполне удовлетворял тому высокому званию, в которое был облечен, — писал о нашем герое русский военный историк Николай Дубровин. — Военная искра, находчивость, смелость и быстрота соображения не составляли принадлежности князя Горчакова. Он был человек нерешительный. Окруженный многими советчиками, он ко всем относился с доверием и поэтому не всегда сосредоточивал в себе единство действия».

Чёрная речка и Малахов курган

Сменив в феврале 1855 года светлейшего князя Александра Меншикова на посту главнокомандующего в Крыму, Горчаков, скажем прямо, энтузиазма не испытывал, но и пораженческих настроений у него не наблюдалось. Императору Александру II он писал: «Случись что, будем отбиваться как можем. Впрочем, я нисколько не теряю надежды, что с Божьей помощью нам удастся отбиться со всех сторон». Чуть позже, практически следом, Горчаков пишет военному министру князю Василию Долгорукову: «Ход дел в Крыму издавна весьма испорчен» — и добавляет, что даже с приходом обещанных подкреплений «я буду несравненно слабее неприятеля», «который стягивает сюда огромные силы».

Однако подчеркнём ещё раз: вплоть до гибели Павла Нахимова (28 июня 1855-го) князь и не помышлял о сдаче Севастополя. С этого же момента Михаил Дмитриевич считал, что защитники черноморской твердыни сделали всё возможное, и южную часть города русской армии придётся покинуть.

Но Александр II поддержал мнение генерал-адъютанта барона Павла Вревского, сформулированное так: «Общую атаку для поддержания гарнизона (Севастополя. — Ред.) следует предпочесть гибельной эвакуации без боя, и мы можем еще рассчитывать на шансы решительного удара, чтобы заставить неприятеля снять осаду».

Однако Федюхины высоты, которые предстояло атаковать русской армии, оказались практически неприступны…

Князь Михаил Горчаков полагал «…более благоразумным продолжать пассивную защиту до прибытия в Крым ополчений и гренадерских дивизий». При всём том спорить с императором Горчаков не мог.

Лев Толстой с едким сарказмом писал в своей «Песне про сражение на Чёрной речке»:

Барон Вревский, генерал,

К Горчакову приставал,

Когда подшофе:

«Князь, возьми ты эти горы,

Не входи со мною в ссору,

Не то донесу».

Итак, 4 (16) августа 1855 года — битва на Чёрной речке. Против русских сражались французы и оперативно прибывшие к разделу пирога сардинцы.

«Сражение, которого можно было избежать, которое практически ничего не решало, привело русских, как и ожидалось, к поражению, к катастрофе: более 8 тысяч убитых и раненых, гибель трех генералов — Н.А. Реада, П.В. Веймарна, П.А. Вревского. Потери французов оказались значительно меньше — около 2 тысяч человек», — писал севастопольский историк Владимир Шавшин.

Ещё 12 мая англо-французские войска захватили Керчь и разграбили город. Полуостров с востока был отрезан от материковой России.

Не по-августовски холодная суббота, 27 августа, стала последним — 349-м — днём великой обороны Севастополя. Пал Малахов курган. «Русские дрались как львы, — свидетельствовал современник и участник событий, французский офицер, — если они и потеряли дело, то они в полном праве могут сказать: не потеряли чести».

С британским высокомерием рассуждал историк Иэн Флетчер: «Возможно, Горчаков и не является военным гением, впрочем, таковых в этой трагической войне трудно обнаружить, но он не был так глуп, чтобы не распознать заведомое поражение, которым обернулась бы для русских длительная оборона Севастополя после захвата французами Малахова кургана».

Всю ночь с 27 на 28 августа и весь день 28 августа русские моряки топили свои оставшиеся корабли, взрывали пороховые погреба и склады. Когда последний русский воин перешёл на северную сторону, плавучий мост был уничтожен. Город буквально объяло пламя, два дня союзники не рисковали даже нос сунуть на южную сторону…

Лев Толстой свидетельствовал: «Выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам».

Сам глубоко потрясённый, император Александр II пытался утешить князя Горчакова, может, на наш нынешний вкус, и несколько неуклюже: «Севастополь — это не Москва, а Крым — не Россия. Через два года после сожжения Москвы наши войска маршировали по улицам Парижа. Мы — все те же русские, и Господь по-прежнему с нами».

Последние строки

Крымская война завершилась Парижским мирным договором, запретившим России укреплять берега Чёрного моря и иметь сильный Черноморский флот. С этим крайне неприятным условием, как мы уже знаем, разобрался другой князь Горчаков, Александр Михайлович, дипломат.

А генерал князь Михаил Дмитриевич Горчаков ещё послужил Отечеству, сменив своего умершего «отца-командира» генерал-фельдмаршала Паскевича на высоком и ответственном посту наместника царства Польского.

Каким он был, Горчаков? Не довольно ли будет указать, что в армии Михаил Дмитриевич получил прозвание «честный князь» — за простоту, прямоту, бескорыстие? Можно ли это сравнить с тем, как называли Александра Меншикова — «князь Изменщиков»? А русский народ — читайте Николая Гоголя — зря не скажет…