Cоветский солдат в освобожденной европе

«Было очень неожиданно, что русские обращаются с нами по-человечески…»

Даже в суровые дни начала Великой Отечественной войны, когда гитлеровские войска, преодолевая сопротивление частей Красной Армии, быстро продвигались вглубь Советского Союза, вставшие на защиту Родины наши деды и прадеды не теряли веры в то, что враг всё-таки будет разбит. Это уверенность возросла многократно после того, как они перешли довоенную границу СССР и стали освобождать государства Европы. Той самой Европы, которая не нашла в себе сил отразить натиск «белокурых бестий» с берегов Одера и Эльбы.

Какой увидели Европу герои-красноармейцы, и какими сами представили перед европейской публикой? Рассказывает Олег Назаров, доктор исторических наук

Ш. Эк. "Освобождение Будапешта"

Как встречали освободителей Европы

«Большая часть населения румынской столицы встречала Красную Армию с восторгом. Бойцов засыпали цветами. Их встречали, как освободителей от немецкого засилья, от террора и коррупции режима Антонеску», - так описал реакцию граждан Румынии на вхождение советских войск в Бухарест А. Ерусалимский («Красная звезда». 1944. 18 ноября).

И это была правда. Чтобы не говорили сегодня прозападные фальсификаторы истории, подобная картина в 1944 – 1945 годах была типичной для Европы. В августе 1944 года политотдел 28-ой армии 1-го Белорусского фронта докладывал: «За 15 дней, прошедших с начала вступления 28-й армии на территорию Польши, политические органы провели значительную работу по изучению настроений польского населения... Собранный материал даёт возможность сделать определённые выводы о поведении поляков, их отношении к Красной Армии.

Подавляющее большинство населения встречает Красную Армию не только лояльно, но и дружелюбно. Сдержанность, наблюдавшаяся в первые дни по отношению к Красной Армии, постепенно сменяется пониманием великой освободительной роли, которую выполняет армия Советского Союза, во многих населённых пунктах население встречает входящие туда части с цветами, хлебом-солью, целует бойцов и офицеров. Однако имеются определённые лица среди польского населения, которые проявляют сдержанное и даже враждебное отношение к Красной Армии».

Часть населения оказывала советским солдатам реальную помощь в проведении боевых операций. 29 октября 1944 года «Красная звезда» поместила заметку «Словацкие крестьяне помогают Красной Армии»: «Часть получила приказ выйти в тыл группировке немцев, засевших в населенном пункте. Предстояло преодолеть горы и трудно проходимые леса…

Жители словацкого села Шарбов Анрей Бобак и Михаил Кохонен вызвались проводить наших бойцов в расположение противника. Проводники избрали им одним известный путь, по которому можно было тащить пулемёты и миномёты. К рассвету подразделение достигло намеченного пункта и овладело северной окраиной села. С тыла ударили советские миномёты, пехотинцы атаковали командные пункты врага. Одновременным ударом с фронта и тыла высоты были очищены от немцев».

Ни официальные документы, ни советская пресса не могли отразить всю палитру людских мнений и эмоций, а советский солдат не мог быть, и он не был, всегда только приятным во всех отношениях. Историк Альбина Носкова писала: «Историей человечества подтверждена неизбежная дегуманизация любой армии в ходе боевых действий, особенно столь длительного и кровавого характера… В 1944 - 1945 гг. в Европу вступали солдаты, многие из которых провели годы в окопах и ожесточённых боях. По пути они оставляли в земле своих товарищей по оружию. На востоке за ними лежала разрушенная страна и сотни тысяч расстрелянных, повешенных, сожжённых заживо, отравленных газом русских, белорусов, украинцев, находившихся на оккупированной гитлеровцами территории СССР. Душевное состояние многих из этих солдат выразил известный советский поэт-песенник М. В. Исаковский: «"Враги сожгли родную хату, убили всю его семью. Куда теперь идти солдату? Кому нести печаль свою?"»

Поводов для печали у наших солдат было с избытком. В 1943 году председатель ЧГК, секретарь ВЦСПС Н. М. Шверник и член ЧГК, митрополит Киевский и Галицкий Николай (Ярушевич) побывали в только что освобождённых городах Смоленской области – Вязьме, Сычёвке и Гжатске (ныне Гагарин). Вот только некоторые факты, установленные ими:

«При отступлении немцев от деревни Драчево Гжатского района в марте 1943 года помощник начальника немецкой полевой жандармерии лейтенант Бос согнал в дом колхозницы Чистяковой 200 жителей из деревень Драчево, Злобино, Астахово, Мишино, закрыл двери и поджёг дом, в котом сгорели все 200 человек. Среди них были старики, женщины и дети: Платонов М. П., 63 года; Платонова П. Л., 59 лет; Платонов Василий, 35 лет, и его дети: Вячеслав, 5 лет, Александр, 3 года; Васильева П. И., 42 года, её дочери: Мария, 11 лет, Анна, 9 лет, и сын Аркадий, 5 лет; мать Васильева М. С., 72 года; Чистякова К. Г., 64 года, её сын Иван, 13 лет, и внук Юрий, 4 года; Смирнов М. И., 63 года, и его жена Смирнова Е. М., 58 лет, их дочь Смирнова А. М., 27 лет, с детьми 3 года и 1,5 года, дочь Смирнова М. М., 15 лет, и другие.

В деревне Степаники Гжатского района немецкие захватчики посадили в баню Елену Фёдоровну Ильину, 35 лет, и 7 дней мучили её, истязали плетью, палками, обливали холодной водой.

8 января 1943 г. они согнали всех жителей деревни Степаники присутствовать при казни и повесили Ильину на дереве.

В деревнях Куликово и Колесники Гжатского района фашисты сожгли в избе всех жителей от мала до велика».

И это только некоторые преступления, совершённые гитлеровцами в одном из районов области. По неполным данным, собранным ЧГК, на Смоленщине были расстреляны, повешены, сожжены, закопаны живыми и убиты иными способами 433 тысячи человек. В самом Смоленске, где до войны проживало 185 тысяч человек, осталось 30 тысяч, а из 7900 домов уцелело 300. «В радиусе тридцати миль вокруг Смоленска четыре из каждых пяти деревень превратились в пепелища», - подсчитал американский журналист и писатель Эдгар Сноу.

«Производство» пепелищ оккупанты и их пособники поставили на поток. Обер-ефрейтор 9-й танковой дивизии Арно Швагер свидетельствовал: «При отступлении из Курска мы получили приказ все оставляемые нами пункты сжигать. Если городское население отказывалось оставлять свои дома, то таких жителей запирали и сжигали вместе с домами».

Празднование освобождения Праги. Старший лейтенант советской армии с чешским ребенком на руках. Май 1945-го. Автор: С. Печова.

Быт и нравы европейцев глазами красноармейцев

Оказавшись заграницей, советские воины-освободители не только воевали, но и получили возможность узнать быт и нравы западных соседей. Увиденное в Европе вызывало разные эмоции и оценки.

Поэт-фронтовик Борис Слуцкий писал о румынской Констанце: «Она почти совпадает со средней мечтой о счастье и о "после войны". Рестораны. Ванные. Кровати с чистым бельём. Лавки с рептильными продавцами».

В Германии наших солдат впечатлили дороги. «В Германии мы увидели, что такое цивилизация. Даже к самому маленькому немецкому поселку вела асфальтированная дорога. Все деревья вдоль дорог были пронумерованы. Кругом чистота. Сельские сортиры были выложены кафелем. Поразили имперские дороги. На обочинах не было телеграфных или электрических столбов. Лента дороги использовалась немецкой авиацией как взлетная полоса, и мы от немецких самолетов в конце войны лиха натерпелись немало. Дома с роскошной, по нашим понятиям и представлениям, обстановкой», - рассказывал миномётчик Наум Орлов.

Его однофамилец, артиллерийский разведчик-наблюдатель Владилен Орлов и много лет спустя хорошо помнил обстановку немецкого крестьянского дома: «Несколько комнат, обставленных по-городскому. Аккуратные крашеные полы и белые стены. Деревянная мебель. Аккуратная кухня с чистенькой плитой, напоминающей газовую, но отапливаемая угольными брикетами и короткими, почти одинаковыми поленцами. Брикеты и поленца сложены в стенном шкафу столь же аккуратно. В других шкафах полотенца, кухонная одежда. Множество кастрюль, посуды, столовых приборов (ложки, вилки, ножи...) и прочей утвари. Никакого сравнения с бытом нашей деревни. Коптильня. Большой крытый скотный двор... Вот это живут! Опять вопросы: зачем полезли к нам, чего не хватало и когда у нас будет что-то похожее?»

Однако нравилось красноармейцам далеко не всё. Изучившая сотни писем наших солдат немецкая исследовательница Эльке Шерстяной констатировала: «У многих советских солдат обстановка немецкого быта вызывала отвращение. Как можно заключить из писем, для характеристики того, что они видели в домах немцев, наряду с определением "награбленное добро" часто употреблялось ещё одно - "безвкусица", "пошлость". По мнению многих бойцов, в немецких жилищах "пахло мещанством". Тюли, вазочки, скатерти с узорами и кружевами - всё это воспринималось с презрением и брезгливостью... Вполне понятна реакция красноармейцев, когда среди рюш и ангелочков им попадалась на глаза фотография хозяина дома в военной форме. Обращали на себя внимание "порнографические" карточки».

Что же касается отношения советских солдат к немецкому населению, то по свидетельству старшего сержанта артиллерии Всеволода Олимпиева во многих случаях оно оставалось равнодушно-нейтральным: «Никто, по крайней мере из нашего полка, их не преследовал и не трогал. Более того, когда мы встречали явно голодную многодетную немецкую семью, то без лишних слов делились с ней едой».

Миф об «изнасилованной Европе»

«В Констанце мы впервые встретились с борделями, – продолжим цитировать Слуцкого. – Первые восторги наших перед фактом существования свободной любви быстро проходят. Сказывается не только страх перед заражением и дороговизна, но и презрение к самой возможности купить человека… Многие гордились былями типа: румынский муж жалуется в комендатуру, что наш офицер не уплатил его жене договорённые полторы тысячи лей. У всех было отчётливое сознание: "У нас это невозможно"».

Схожими были воспоминания другого поэта-фронтовика Давида Самойлова:

«В Арендсфельде, где мы только что расположились, явилась небольшая толпа женщин с детьми. Ими предводительствовала огромная усатая немка лет пятидесяти - фрау Фридрих. Она заявила, что является представительницей мирного населения и просит зарегистрировать оставшихся жителей. Мы ответили, что это можно будет сделать, как только появится комендатура.

- Это невозможно, - сказала фрау Фридрих. - Здесь женщины и дети. Их надо зарегистрировать.

Мирное население воплем и слезами подтвердило её слова.

Не зная, как поступить, я предложил им занять подвал дома, где мы разместились. И они успокоенные спустились в подвал и стали там размещаться в ожидании властей.

- Герр комиссар, - благодушно сказала мне фрау Фридрих (я носил кожаную куртку). - Мы понимаем, что у солдат есть маленькие потребности. Они готовы, - продолжала фрау Фридрих, - выделить им нескольких женщин помоложе для…

Я не стал продолжать разговор с фрау Фридрих».

Сохранились свидетельства «цивилизованных европейцев». Один из них ветеран СС Манфред Динер даже на склоне лет продолжал негодовать по поводу того, что «одна венка на вопрос "Что вы будете делать, когда придут русские?" сказала: "Ну, мы раздвинем ноги"».

Примечательно, что венки (и далеко не только они!) охотно раздвигали ноги и после окончания войны. Бывший рядовой фольксштурма Гельмут Харстен вспоминал: «Советские войска стояли у нас 10 лет, крутились романы, австрийки рожали детей, а потом одноклассники дразнили бедняг "ферфлюхтер руссен" - "проклятые русские"».

Вместе с тем нельзя не признать, что 1944 – 1945 годах имели место и изнасилования. Если поверить британскому исследователю Энтони Бивору, то в одной только Германии советские солдаты и офицеры изнасиловали два миллиона женщин и девушек. Однако доказательств у Бивора нет, а верить гнусному клеветнику на слово – последнее дело.

В отличие от генералов Вермахта и СС, советское командование вело с насильниками и грабителями беспощадную борьбу. 1 марта 1945 года заместитель начальника Главного политического управления Красной Армии генерал-полковник И. В. Шикин доносил в ЦК ВКП(б): «Личный состав наших войск на чехословацкой территории ведёт себя хорошо. Многие бойцы и офицеры выражают своё удовлетворение, что они освобождают братские народы Чехословакии от немецкого ига. В некоторых селениях имеют место отдельные случаи мародёрства и насилия. Лейтенант Левинский забирал из квартир местных жителей различные вещи, за что он отстранён от должности. Лейтенант Конопленко пытался изнасиловать крестьянку. На её крик прибежал сын, мальчик 13 лет. Конопленко застрелил его и пытался скрыться, но был задержан. Конопленко расстрелян».

Можно привести и другие примеры жёсткой реакции советского командования на преступления солдат и офицеров Красной Армии.

Однако нельзя забывать о главном. «Допускавшиеся советскими солдатами эксцессы носили случайный, а не преднамеренный характер, - констатировал британский военный историк Алан Кларк. - Подобные проступки, чреватые нарушением военной дисциплины, периодически сурово карались советской военной полицией. Нельзя забывать, что советские солдаты перенесли в годы лишений и физической опасности, что они научились ненавидеть врага и многие из них имели глубокие личные мотивы для мщения немцам».

Но после того, когда враг был повержен, мстить немцам были готовы уже не многие. Самойлов верно заметил, что «народ Германии мог бы пострадать ещё больше, если бы не русский национальный характер - незлобивость, немстительность, чадолюбие, сердечность, отсутствие чувства превосходства, остатки религиозного и интернационалистического сознания в самой толще солдатской массы. Германию в 45-м году пощадил природный гуманизм русского солдата…»

И. Петров. "Освобождение Софии"

«Я не мог в это поверить!»

Разительно отличало советских людей от немцев и отношение к военнопленным. Красноармеец Яков Бурлаков, попавший в плен в 1942 году, вспоминал, что первые три дня немцы военнопленных вообще не кормили: «Наконец на 4-ый день начали кормить. На первое - жменя полупрелых семечек подсолнуха, на второе — кипяток. А получать-то не в чего: котелки отобраны, ложки тоже, настоящий кошмар! На 5-ый день был приварок, Вы не представляете, как можно придумать глупее: немытые корни капусты с землёй, подмутнённые полупрелым комбикормом - это фюрерский ужин. А во что получать? Повар орёт, хочешь жрать - найдёшь в чего… И мы получили это месиво со жмыхом, кто в полу шинели, я в пилотку - такой сказки ещё на свете не было».

Воспоминания бывшего эсесовца Фрица Виттмана оказались совершенно иными: «Когда мы ехали на фронт, один 16-летний новобранец спросил у фельдфебеля, что мы делаем с пленными. Фельдфебель ответил, что мы пленных не берём. Тут мы задумались: а что, если и они пленных не берут?

Хорошо, что мы попали в плен не в горячке боя, а далеко от линии фронта. Русские были миролюбивы. Солдаты привели нас в штаб. Мы смотрели и не понимали, куда мы попали, - это было совсем не то, что говорила пропаганда. Солдаты были чистые, в красивой форме, они отдавали друг другу честь. Порядок был почище пруссацкого!.. Я отвечал на все вопросы, рассказал, что у нас были большие потери от бомбардировок. Это была правда. Мы приняли летящие с запада русские самолеты за свои и даже махали им рукой, пока не посыпались бомбы. Это мне пришлось пересказать дважды, поскольку они смеялись. Я был этому рад, потому что враги, которые смеются, не убивают… Было очень неожиданно, что русские обращаются с нами по-человечески… Русские солдаты обедали. Они ели макароны из огромных мисок. Видимо, мы смотрели такими голодными глазами, что они предложили нам поесть то, что осталось. Я не мог в это поверить! Некоторые из них отдали нам свои ложки! Начиная с этого момента меня ни разу не били, ни разу не ругали, я ни разу не ночевал под открытым небом, я всегда имел крышу над головой».

Клаус-Александр Диршка был задержан советскими солдатами через несколько дней после окончания войны. Он вспоминал: «Поскольку документы я показать не мог, меня как гражданского отправили на сборный пункт в Торгау. Некоторое время я там жил в казарме. Однажды ночью пришёл пьяный русский. Я как раз умывался и был по пояс голый. Он выстрелил из пистолета в воздух и спросил: "Ты, ты был солдатом?" Я не мог соврать, поскольку на теле были шрамы от ранений. – "Да". – "В России?" - "Да. Демянск". Он ушёл, вернулся с бутылкой, и мы должны были выпить за наше здоровье. С русскими никогда нельзя угадать, что произойдёт в следующую минуту. Этот русский мог меня застрелить, просто чтобы развлечься, но в итоге мы просто выпили водки».

Гюнтер Куне оказался на фронте в восемнадцатилетнем возрасте в составе дивизии Ваффен СС «Гитлерюгенд». В конце войны попал в плен. После войны работал во Владимире. Через много лет на вопрос: «Что Вас в России больше всего поразило?», он ответил: «Весёлость и сердечность простых людей. В Германии были русские пленные, им определенно было хуже, чем нам. Гораздо лучше быть немцем в русском плену, чем русским в немецком… У русских доброе сердце. Я не хочу представлять, что бы было, если бы было наоборот, если бы мы выиграли войну и русские были бы в немецком плену».

Это сказал немец, несколько лет проведший в советском плену. Он хорошо знал то, о чём говорил…