"Я солдата на фельдмаршала не меняю"

Этой фразы Сталин никогда не произносил. Для чего она понадобилась режиссёру Юрию Озерову?

Цикл фильмов под общим названием «Освобождение Европы» решено было снять как ответ потоку американских картин, в которых решающая роль в победе над нацистской Германией приписывалась исключительно армии США. Во многих из них – например, в «Самом длинном дне» (1963) и «Битве в Арденнах» (1965), демонстрировавшихся чуть ли не по всему миру – об участии во Второй мировой советской армии вообще никак не упоминалось. Поэтому решение о съёмках принималось на самом верху и имело чёткую политическую подоплёку. Что, впрочем, не облегчало, а усложняло художественные задачи. Нужно было ярко и убедительно показать не только «окопную правду» – таких картин хватало, но и правду принятия решений, то есть будни штабов войсковых соединений.

Для создания сценария были приглашены писатели-фронтовики Оскар Курганов, всю войну прошедший спецкором газеты «Правда», и Юрий Бондарев, лейтенант-артиллерист, ушедший на фронт со школьной скамьи, воевавший под Сталинградом и на Курской дуге. Третьим соавтором сценария стал режиссёр Юрий Озеров, закончивший войну в Кенигсберге. Им предстояло отразить большое в малом и малое в большом, что само по себе непросто, а руководство к тому же было категорически против упоминания Сталина. Нужно было обладать смелостью Озерова и его даром убеждения, чтобы этот запрет в конце концов был снят.

Сохранилась стенограмма заседания худсовета «Мосфильма», где Озеров настаивал: «В этой картине мы хотим сказать, что исход войны решили советские солдаты. Но в этой картине нельзя обойтись без Сталина, Гитлера и других». Поддержал коллегу и Оскар Курганов, отвечавший как раз за историческую линию в цикле: «Эта работа – первая и трудная попытка восстановить историческую правду войны. Мы встречаемся с неслыханными трудностями как внутри студии, так и вне её стен. У нас масса врагов, недоброжелателей. Мы работаем как под обстрелом. Естественно, что такое положение вызывает тревогу. Мы просим художественный совет быть нам союзником и помощником в этом деле».

Но союзников у создателей эпопеи было немного – ХХ съезд КПСС сделал Сталина персоной non grata, и занимавшие руководящие кресла опасались, что, нарушив табу, лишатся своих тёплых мест. Однако нарушить его всё-таки пришлось, поскольку, как ни крути, а ход военных действий определялся в Ставке Верховного главнокомандующего. Отдельные фрагменты сценария приходилось переписывать по пять-шесть раз, а ведь речь шла о цикле из пяти полуторачасовых фильмов! Во всей непростой истории советского кино не нашлось бы другого фильма, сценарий которого принимался бы так долго и трудно. Однако, даже уже утверждённый и согласованный во всех инстанциях, включая ЦК, он, как потом оказалось, не гарантировал фильмам эпопеи «Освобождение» беспрепятственного выхода на экраны. Впрочем, в начале съёмок об этом ещё никто не знал.

Вопрос о том, кто будет играть Сталина, имел для создателей эпопеи первостепенное значение. Об этой роли мечтал замечательный грузинский актёр Серго Закариадзе – фильм Резо Чхеидзе «Отец солдата», где он сыграл главного героя, снискал ему поистине всенародную любовь. Но худсовет студии его не утвердил, сославшись на не слишком заметные дефекты внешности. По словам Диляры Керимовны Озеровой, работавшей на картине мужа художником по костюмам, у Серго Александровича был несколько сбит набок нос и слишком глубоко посаженные глаза. Для артиста отказ стал настоящей трагедией. Но ещё более тяжёлым ударом стало для него утверждение на роль его родного брата Бухути, схожесть которого с героем была просто феноменальной – даже гримировать не нужно было, только причёску чуть изменить.

Бухути Закариадзе вместе со старшим братом работал в самом знаменитом театре Грузии – Тбилисском драматическом, носившем имя Шота Руставели. Причём Серго занимал там пост главного режиссёра и имел полное право не отпустить подчинённого ему актёра на съёмки. Чем Закариадзе-старший и воспользовался. На все вызовы от режиссёра картины Озерова он отвечал, что не может отпустить артиста без ущерба для работы театра. Юрию Николаевичу приходилось менять рабочие планы. Время шло, приближались съёмки в Ливадийском дворце, где проходила знаменитая Ялтинская конференция. В этих эпизодах, в отличие от сцен в Ставке, было занято огромное количество артистов плюс массовка. Дворец был в то время правительственной резиденцией, что жёстко регламентировало сроки съёмок. Ни отменять, ни переносить их было невозможно. В Тбилиси одна за другой полетели телеграммы за подписью директора «Мосфильма» Владимира Сурина. Наконец, Владимиру Николаевичу пришлось напомнить строптивому главрежу, что срыв съемок чреват убытками для киностудии, которая является советским государственным учреждением, как и вверенный Закариадзе театр. Серго Смирился, но брата так и не простил. Люди, близко знавшие обоих, утверждали, что они друг с другом не разговаривали до конца дней.

Бухути Закариадзе был и рад, и не рад свалившейся на него роли: «Если плохо сыграю, меня в Грузии зарежут». Сложность была и в том, что Бухути Александрович не очень хорошо говорил по-русски – в театре он играл на родном языке, а в кино его дублировали. Роль Сталина не предполагала большое количество текста, но давалась артисту с трудом и требовала долгих, почти театральных репетиций. Те эпизоды, в которых помимо генералиссимуса, было мало персонажей, приходилось снимать ночами – пока остальные отсыпались, Озеров и Закариадзе отрабатывали каждую реплику и каждый жест. 

В «Огненной дуге», первом фильме эпопеи, есть сцена в немецком концлагере Заксенхаузен, где Якову Джугашвили предлагают написать письмо отцу с просьбой обменять его на фельдмаршала Паулюса, взятого в плен под Сталинградом. Здесь впервые в истории советского кино на экране появился генерал Власов. Имя предателя тоже было предано забвению, но Озеров хотел снимать по правде, и считал своим долгом хотя бы упомянуть о власовщине. Нашли компромисс: Власов стал единственным историческим персонажем, не поименованным ни в общих титрах картины, ни непосредственно в кадре (все остальные реальные лица такой титр имели).  Для эпизода в концлагере выстроили типичные бараки по кадрам сохранившейся хроники, то есть вполне достоверно. В кадре на одном из бараков видна надпись «BLOK». Казалось бы – надпись и надпись, барак вообще служил фоном для сцены, но после премьеры на студию пришли письма от бывших узников Заксенхаузена. Они обнаружили неточность: должно было быть написано «BLOKS». Одну букву заметили! Не зря Озеров добивался достоверности.

Есть в фильме и ещё одна знаковая сцена, та самая, где Сталин произносит знаменитое «Я солдата на фельдмаршала не меняю». Никаких документальных свидетельств о том, что Иосиф Виссарионович сказал именно так, нет. Озеров знал, что это легенда, причём весьма живучая, как знал и то, что легенда порой бывает достовернее правды. Потому и вставил эту сцену, чтобы подтвердить правдивость всего фильма в целом.

К соблюдению достоверности Юрий Николаевич относился очень серьёзно и максимально ответственно. Натурные съемки по возможности проводились в тех же местах, где происходили реальные события, а там, где это было по каким-либо причинам невозможно, с помощью фотографий и воспоминаний очевидцев искалась натура, наиболее близкая к подлинной. Так же точно восстанавливались и исторические помещения. В кабинете Сталина происходит немало важных событий. Как он выглядел в действительности установить было очень сложно: в Кремле его не сохранили, фотографий почти не осталось. На знаменитый фильм Михаила Чиаурели «Падение Берлина», снятый при жизни вождя надежды тоже не было – там кабинет был воссоздан весьма приблизительно. А Озеров требовал предельной точности.

И тогда художники, работавшие на картине, бросились искать тех, кто бывал в нём и мог описать. «Служили ещё охранники, помнившие тот чрезвычайный кабинет – вспоминала ассистент художника Татьяна Лапшина. – Мы записывали их рассказы, кто-то даже нарисовал по памяти обстановку. Панели для кабинета московский завод точь-в-точь сработать не сумел. В кабинете Сталина были изящно изготовленные вставные, то есть, утопленные филёнки. Для нашей декорации сделали из натурального дерева более простые накладные – технологию потеряли. Но с портретами была точность: в кабинете Сталина портреты менялись, лишь портрет Ленина, читающего правду, висел постоянно. В сорок втором он повесил портреты Суворова и Кутузова. За его рабочим столом стояли стеллажи с библиотекой, но какие там были книги – не доискались, поэтому стеллажи решили не ставить. Зато люстры были совершенно такие, как в кабинете, и стулья, и кресла сталинские, со складов Министерства обороны добытые. Пришёл к нам как-то в павильон главный консультант, генерал армии Сергей Матвеевич Штеменко. Ходил в декорациях кабинета Сталина, вздыхал: «Да… всё точно, много раз я тут был, и сколько переживаний было…»

Не считая Сталина, в киноэпопее так или иначе фигурирует ровно полсотни исторических персонажей. Одних только советских военачальников больше двух десятков. Многие из них ко времени создания картины были ещё живы, так что выбору актёров приходилось подходить с большой осторожностью и даже, что называется, менять коней на переправе. На закрытом просмотре в Министерстве обороны к Озерову подошёл Маршал Конев и не скрывая иронии спросил: «Юрий Николаевич, скажите, почему вы на роль маршала взяли артиста с глазами сержанта?» И в остальных трёх картинах роль Конева играл Василий Шукшин, которому пришлось бриться налысо, а когда это было невозможно из-за занятости актёра в других картинах, гримёрам приходилось по нескольку часов клеить ему «голый череп».

Михаил Ульянов в роли маршала Георгия Жукова 

Для Василия Макаровича роль Конева знаковой не стала, а вот для Ульянова «Освобождение» стало звёздным часом. Озеров с самого начала предлагал ему роль маршала Жукова. «Признаться, я растерялся – вспоминал впоследствии Михаил Александрович. – Жуков – гордость нации, легенда народа, личность недюжинная, вобравшая в себя лучшие качества русского человека. Как у Алексея Толстого в знаменитом рассказе: «Русский характер – поди-ка, опиши его…» А ну, как не распознаю какую-то из граней этого характера, не ухвачу что-то важное в этом выдающемся человеке? Судьбина-то трагическая, фигура размаха эпического. Ответственность велика. Оробел я и отказался». Но Озеров умел быть настойчивым. Он переговорил с Георгием Константиновичем, а тот, заядлый театрал и поклонник Вахтанговского театра, где служил Ульянов, кандидатуру его одобрил. Вот этот козырь он при следующей встрече с Михаилом Александровичем и вынул. И Ульянов понял – отступать некуда.

Найти исполнителя на роль Гитлера было не меньшей проблемой. Озеров перебирал в голове разные варианты, но кто-то из коллег предложил ему посмотреть фильм «Замёрзшие молнии» студии «Дефа», только что вышедший в советский прокат. Увидев Фрица Дица на экране, режиссёр понял – актёр найден. К тому времени Диц успел сыграть безумного Адольфа в двух картинах подряд (съёмки картины «Я, справедливость» только-только закончились). И вот ему опять предлагают играть фюрера. Диц отказался, и тогда Озеров пошёл на хитрость, предложив ему приехать на пробы другой роли – фельдмаршала Манштейна. Тот согласился, а Юрий Николаевич после проб сокрушённо признался Дицу, что они получились не слишком удачными и вот если бы он согласился снова примерить мундир фюрера… На этот раз сопротивление было недолгим. Скорее всего актёру не хотелось оказаться за бортом такой масштабной картины, да и талант режиссёра для него был очевиден.

Все, кто общался с Дицем, поражались преображению, происходившему с артистом, когда он входил в кадр. В жизни весёлый и очень добрый, он в мгновение ока превращался в настоящего монстра, а когда начинал кричать, многим, в том числе и коллегам-артистам, буквально хотелось забиться в самый дальний угол. Казалось, он может испепелить человека одним только звуком своего голоса.

Подбирая актёров на роли исторических персонажей Озеров искал не столько портретного сходства, сколько таланта точного попадания в характер героя. Сходство иногда было довольно близким: Владислав Стржельчик действительно похож на генерала Антонова, Роман Ткачук – на Алексея Епишева, Клеон Протасов – на Сергея Штеменко, а Иван Переверзев – Василия Чуйкова. Чего не скажешь, к примеру, о Петре Шербакове в роли генерала Телегина или Юрия Дурова в роли Черчилля. А румынский актёр Флорин Пьерсик на Отто Скорцени вообще не похож, даже шрам не помог. Но и в этой непохожести была своя правда – правда характера, правда судьбы. Советские, немецкие, польские артисты работали, что называется, по Станиславскому. И первые зрители, которым было с чем сравнивать, если бы их спросили, единодушно сказали бы «Верим!». Конечно, их никто не спрашивал. Да и необходимости в этом не было. достаточно было услышать гром оваций, взрывавшийся на каждом сеансе при финальных титрах.