Детство, которое не отдали войне

80 лет назад началась Великая Отечественная война. Всё меньше среди нас современников этих грозных событий. И мы буквально по крупицам собираем воспоминания эвакуированных в Сибирь ленинградцев, чтобы поведать о незаметном подвиге самых простых людей.

По свидетельствам многих эвакуированных, слова «Урал», а тем более «Сибирь» вызывали у детей страх: они боялись замёрзнуть в суровом сибирском климате. Но Сибирь стала для них второй родиной, вторым домом. Здесь совершенно незнакомые люди приняли их как родных. И оказалось, что в «холодной Сибири не так уж и холодно...»

Ленинградская городская эвакуационная комиссия была организована уже 27 июня 1941 года. Ведь, как вспоминал военный журналист Евгений Кириченко: «...на немецких картах как военные объекты были обозначены школы, родильные дома, детские сады, больницы…» А в городе в это время находилось более 400 тыс. детей… Но, как свидетельствует президент ассоциации «Историки блокады и битвы за Ленинград», участник обороны Ленинграда, член Академии военно-исторических наук Юрий Колосов, «не все области принимали к себе эвакуированных детей. Секретарь обкома одной из пограничных областей заявил: "Я готов принять детей, но при условии, что вы их обеспечите одеждой, питанием, учебниками"». Одновременно в архивных источниках и документальных свидетельствах того времени не удалось обнаружить ни одного документа, который свидетельствовал бы об отказе городов и областей Урала и Сибири принять ленинградских  ребятишек.

Путь за Урал был непростым. Эвакуированным порой приходилось находиться в дороге по нескольку месяцев, неделями    ожидать отправления на железнодорожных станциях, пропуская эшелоны с заводским оборудованием, которое тоже везли за Урал.

«…нас эвакуировали в 1942 году, сразу после первой суровой блокадной зимы… Ехали мы очень долго, казалось, что целую вечность. Но уже было не так страшно. Все нас приветливо встречали и относились с жалостью. Это и понятно — мы ни на кого не были похожи — просто скелеты и всё…» (Из детских воспоминаний И.А. Виноградовой.)

На этом долгом пути порой случались настоящие чудеса.

«Утром наш эшелон занял путь на станции Пенза. Рядом с нами стоял другой эшелон, но это были настоящие теплушки, из труб которых струилось благостное тепло. То был воинский эшелон с солдатами-сибиряками, шедший в сторону фронта. В полной тишине стояли эти два состава. Вдруг солдаты увидели, что сугробы на открытых платформах "живые", и что это женщины и дети». Сначала солдаты решительно потребовали от начальника станции заменить платформы на вагоны, но вскоре сами приняли решение поменяться с эвакуированными составами. «Нас перевели в теплушки, а они, с вещмешками и винтовками между ног, расселись на наших скамейках на платформах. Их поезд двинулся раньше нашего. Женщины плакали, ребятишки махали руками, а те… отправились навстречу своей судьбе — кто к славе, а кто — к смерти...»

Ввиду своего географического расположения за Уралом первой эшелоны с эвакуированными принимала Омская область. Готовиться к приёму приезжающих начали уже в конце июня 1941 года. На всех крупных станциях Западно-Сибирской магистрали работу перевели на военный график. Омским облисполкомом было принято решение, согласно которому все 49 районов Омской области, которая в те времена простиралась до берегов Карского моря, должны были подготовить  помещения детских домов и интернатов для размещения эвакуированных детей.

На крупных железнодорожных узлах была развёрнута сеть «принимающих» эвакопунктов: там были бани, прачечные, санприёмники. Первый такой эвакопункт в Западной Сибири был создан в Омске и рассчитан на 500–700 человек. Он начал свою работу уже 26 июля 1941 года.  Всего за 1941–1942 годы в Омскую область прибыло 23 956 детей из разных регионов страны и 118 детских учреждений из Ленинграда.

Доктор медицинских наук, Герой Социалистического Труда Валентина Бисярина вспоминала: «Больно было смотреть на искалеченных людей, особенно детей, познавших кромешный ад бомбёжек и артналётов, увидевших смерть родных и знакомых. Из блокадного Ленинграда прибыл эшелон с красными крестами. Из вагонов полился серо-белый поток маленьких детей. Большие, сильные люди выносили невесомых ребятишек… Особенно тревожными были ночи. Услышав гул пролетавших над городом самолётов, дети поднимали отчаянный крик, прятались под стол, цеплялись за одежду взрослых и долго не могли успокоиться. Ночью они просыпались от малейшего стука, вскакивали и искали место, где им было бы спокойнее… Это были маленькие старички, познавшие все жизненные невзгоды… Это было мучительное, опалённое войной детство».

Профессор Омского медицинского института Галина Алхутова рассказывала: «Прекрасно помню, как мы встречали детей, вырвавшихся из блокадного Ленинграда. Это было ужасное зрелище. Студенты, санитары, врачи на руках выносили детей из вагонов санитарного поезда, аккуратно и очень осторожно рядами укладывали на телеги, везли по городу и размещали в палаты. Дети были истощены, сначала не могли даже сидеть, они могли только, да и то с трудом, ползать».

В тяжёлое военное время сибиряки проявили удивительное неравнодушие к чужой беде. Студенты медицинского института прямо с лекций бежали на вокзал, чтобы принимать на руки и осматривать обессиленных детей, комсомольцы Называевского района перед приходом эшелона из Ленинграда очистили от снега десятки километров железнодорожных путей... Каждый старался помочь хоть чем-то...

 «Мы — маленькие дети — приехали на станцию Карбышево, раньше она была Куломзино. Нас встретили сотни омичей, а сопровождающий сказал: "Кто может, приютите их как своих детей",  —  и нас всех разобрали. Я была в приёмной семье 17-м ребёнком. Я осталась жить в Омской области, с тех пор считаю себя омичкой». (Из воспоминаний Марии Лазарчук.)

Разумеется, разместить всех эвакуированных ребятишек в Омске было невозможно. Большинство отправляли в сельскую местность. Под интернаты переоборудовали сельские клубы, любые свободные помещения…

Да, ещё одна весьма характерная документальная деталь: принятые в декабре 1941 года решения бюро обкома ВЛКСМ «О детях, эвакуированных из Москвы и Ленинграда» предписывали «установить во всех детучреждениях постоянные бригады комсомольского контроля из 3–5 человек… проверить состав воспитателей и обслуживающего персонала, освободить сомнительных и тех, кто бездушно относится к детям».

Воспитатель Нижнеиртышского детского дома Нина Вейнберг вспоминала: «Бытовые условия были сложными, но шла война, и иначе не могло быть. Спали дети на железных кроватях, матрасы набивали соломой (за соломой ходили сами на совхозную ферму), подушки, правда, были перьевые, одеяла грубые, солдатские. На воспитанниках были одинаковые шинели военного образца, которые зимой согревали очень слабо. Отопление в клубе было печное, печь топилась круглые сутки, возле печи постоянно находилась дежурная няня. Для освещения использовали самодельные коптилки, которые давали мало света, но много копоти. Учебников не было, вместо тетрадей для письма использовали старые газеты и книги, чернила делали сами из сажи».

Причём эти оказавшиеся так далеко от родного дома ребята не просто ждали, когда же закончится война. Они пытались сделать хоть что-то, чтобы приблизить победу.

«Дети понимали, что идёт война, многие из них сами видели войну, пережили обстрелы, бомбёжки, потеряли родных и близких, поэтому вели себя по-взрослому серьёзно. Старались помогать фронту. Но как помочь, когда собрать посылку было не из чего, но выход нашли: писали на фронт письма, много писем: и родным, и близким, и даже незнакомым солдатам и офицерам. С интересом и гордостью читали ответы с фронта. Очень помогали ребятам эти письма выстоять в годы войны морально и духовно».

 Каждый был уверен: победа близка. Нужно только немного потерпеть…

«Тогда и самые маленькие умели любить родину. Мальчишки на уроках рисования изображали танки, самолёты с красными звёздами, они рисовали, как мы победили врага. Девочки вместо цветочков и домиков рисовали санитаров и подписывали: "моя мама"...» (Из воспоминаний жительницы села Корнеевка А. Дик.)

Детские дома обеспечивали себя сами: «Шла война, надеяться было не на кого, поэтому при детском доме было организовано подсобное хозяйство: коровы, лошади, свиньи. Всю работу выполняли дети со своими воспитателями, девочки доили коров, работали в кастелянной: гладили, чинили бельё. По выходным заменяли поваров, готовили сами, давая кратковременный отдых взрослым, а также занимались рукоделием: вышивали салфетки, мережили полотенца и скатерти. Мальчики заготавливали дрова, сено, убирали в загонах, а также работали в своей небольшой мастерской, где учились подшивать валенки, подбивать ботинки». (Из воспоминаний воспитателя Крутинского детского дома Людмилы Батушенко (Алфимовой.)

В Артынском детском доме дрова приходилось заготавливать силами старших воспитанников и их педагогов, подвозили наколотые дрова на коровах. Воду доставляли в большой бочке на быке по имени Ванька. Хлеб возили из Большеречья на коровах, чаще всего его привозили ближе к вечеру, поэтому дети обычно целыми днями сидели без хлеба.

«Помню одну маленькую девочку, её звали Зыкова Оля. Она в ожидании своей краюшки обычно усаживалась на пол и заводила свою бесконечную песню: "Хлеба надо и ладно", и её нельзя было успокоить до тех пор, пока она не получала свою заветную четырёхсотграммовую пайку. Хлеб всегда был чёрным. Зимой его привозили замороженным, поэтому куски приходилось не резать, а рубить». (Из воспоминаний воспитателя Артынского детского дома Анны Юрковой.)

Скудный рацион позволяли разнообразить дары сибирской природы. Воспитанница детского дома, находившегося в селе Ярославка, Маргарита Александрова вспоминала: «За школой находилась берёзовая роща, берёзы старые, толстые, огромные! Каждой весной мы пили берёзовый сок. За рощей — болото с огромными кочками, на этом болоте росли маленькие осины и берёзы. Весной там селились утки, откладывали яйца, а мы, детдомовцы, собирали из гнёзд утиные яйца, а потом повара варили их для всех детей на кухне. Осенью на кочках было очень много подберёзовиков. Мы их собирали всей оравой, а потом наша повариха Устя варила в двухведёрном баке грибную похлёбку, которая съедалась всеми с большим удовольствием. Съедобными казались не только ягоды и грибы, но ели мы какие-то корни болотных растений и молодые стебли».

Случалось всякое. Однажды весной воспитанники одного из интернатов пошли на огороды и нарыли корней ядовитого растения (в сибирской флоре ленинградцы разбирались плохо). Очистили белые сладковатые корни, поели их и отравились. Срочно пришлось везти их в райцентр. К счастью, всё обошлось благополучно.

«Надо было подготовить и провести новогоднюю ёлку. В западно-сибирской почти степной полосе нельзя было её достать, и нам привезли две берёзки. Мы их связали, поставили в группе. С радостью дети делали игрушки из бумаги и яичной скорлупы. Я намыла целый тазик моркови, и дети повесили её на ёлку. Это было одно из вкуснейших лакомств того времени. Неожиданно во время игр у ёлки нам принесли шоколад, по дольке на каждого ребёнка, и когда я резала, то кто-то спросил: "А вам?" "Взрослым не положено", — ответила я.

После ёлки в лунную морозную ночь я возвращалась домой. Когда достала из кармана носовой платок, посыпались мелкие крошки. Оказалось, каждый ребёнок отломил от своей дольки крошку и положил мне в карман. Я собирала их на снегу и плакала». (Из воспоминаний ветерана педагогического труда, заслуженного учителя РСФСР Евгении Олейниковой, работавшей в Сорочинском интернате с 1941 по 1945 год.)

В сибирских детских домах нашлось место и для китайских ребятишек, чьи родители бежали с территорий, занятых Квантунской армией. Воспитатель Крутинского детского дома № 21  Евгения Рассказова вспоминала: «Беженцы с детьми оказались в Советском Союзе. Многие из взрослых погибли, а те, которые остались живы, порой не могли содержать своих детей. Вот эти дети и находились в нашем детском доме. Китайские дети не помнили своего языка, все вместе учились в русской школе. Бывали случаи, когда родители разыскивали своих детей. Вот один из таких примеров: я ехала из Омска через Называевск, там ко мне обратился китаец. Он подал мне бумагу с написанным на ней адресом нашего детского дома. Стало ясно, что он разыскивает своих детей, потом показал фотографию, на которой я узнала Фун Мен Вень Вадика. Стала ему объяснять, но он не мог меня понять. Не доезжая 14 км до Крутинки, была наша делянка, где мы заготавливали дрова. Состав на полустанке остановился. Там мы увидели мальчика, который просил, чтобы его довезли. Отец узнал в нём своего сына и заплакал, а Вадик не мог понять, что происходит. Отец говорил с ним по-китайски и показывал фотографию, а его сын не понимал китайского языка. Все, кто это видел, плакали. Когда мы прибыли в детский дом, Михаил Иванович помог отцу объясниться с сыном».

Несмотря на все тяготы военного времени и спартанский быт, в детских домах готовили концерты и ставили спектакли: «Учителя семилетней школы, сотрудники нашего детдома, медики — вся интеллигенция деревни — под руководством режиссёра Екатерины Алексеевны Полиловой с увлечением репетировали, а потом давали спектакли в клубе. Мы, детдомовцы, тоже были зрителями, сидели в первых рядах. Настоящая сцена, декорации, костюмы, свет от нескольких керосиновых ламп — всё поражало воображение. Эти спектакли были радостными событиями в нашей жизни. Самодеятельные артисты поставили "Свадьбу" Чехова, а потом был спектакль по пьесе А. Корнейчука "Платон Кречет". Я сейчас вспоминаю эти спектакли с радостным чувством изумления. Кажется, деревня в Сибири, глубинка, а какая любовь к театру!

В детдоме много внимания уделяли эстетическому воспитанию. К каждому празднику готовили специальную программу: хор, художественное чтение, танцы. Зимой в селе Крутихе проводился смотр художественной самодеятельности школ и детских домов. Наши талантливые старшие ребята ездили на этот смотр. Я даже завидовала им! Мне тоже хотелось, как наши старшие, закутаться в тулуп и мчаться ночью, в метель и мороз куда-то в неведомую Крутиху...

 Екатерина Алексеевна была назначена директором детского дома № 61 (такой номер был дан нашему детдому), но продолжала заниматься с нами театральным искусством. Для районного конкурса мы поставили сказку «Колобок», я играла в ней старика. В новом составе подготовили спектакль «Любовь к трём апельсинам», в котором я играла министра без портфеля Бригеллу. Этот спектакль даже передавали по местному радио». (Из воспоминаний Маргариты Александровой.)

Дети даже писали стихи. В Историческом архиве Омской области хранятся очень трогательные стихи о родном Ленинграде, написанные детьми, эвакуированными в Омскую область.

Ветерок промчался над полями,

Прошумел по веткам, по земле.

А мечта моя несётся неустанно —

В бой, где грохот выстрелов во мгле.

Поскорей бы взять винтовку в руки,

Шапку нахлобучить на глаза.

Поскорей бы мне помчаться в битву

И в отряде заменить отца.

Отомстить за море русской крови —

Вот о чём мечтаю я всегда.

Знайте же, фашистские бандиты,

Нас не победить вам никогда!

Юра Г., 11 лет

И вот, наконец, наступила долгожданная Победа. Пришло время расставаться.

 «Навсегда осталось в памяти трогательное расставание, когда ребятишки возвращались домой, на берега Невы, из далёкой Сибири. Не только учителя и воспитатели, но и все присутствующие не могли сдержать слёз. Женщины плакали, у мужчин ком стоял в горле. Не провожали — отрывали от себя что-то очень близкое. Но все провожающие были горды тем, что дети возвращались в родной Ленинград выросшими, поздоровевшими, и что в их сердцах навсегда останется тёплое чувство благодарности к сибирякам. Кроме большого общего нашего Дня Победы у этих детей остался свой военный праздник — день возвращения в Ленинград. Это ли не победа — детство, которое не отдали войне?!» — вспоминала потом работавшая в войну медсестрой в детском доме в селе Сорочино Омской области Екатерина Кривошеева.

А выросшие дети сохранили самые тёплые воспоминания о Сибири. Известный учёный и бард Александр Городницкий называет Омск своей второй родиной. В 1941 году, когда началась война, его отца — инженера-картографа — срочно направили на омскую картографическую фабрику. Семья осталась в Ленинграде. А через год мама с маленьким Сашей была эвакуирована в Омск.

На иртышском постою причале,

Вспомнив позабытые года,

Где меня от смерти откачали,

Привезя из Питера сюда.

И в краю, где медленные реки

И лесная северная тишь,

Связывает нас теперь навеки

Ленинградский мост через Иртыш.

А ещё именно в этом городе фактически определился дальнейший жизненный путь Саши Городницкого: «В эвакуации, в Омске, я почти полгода проболел и не мог ходить в школу… На чердаке нашего деревянного дома каким-то образом оказались подшивки старых журналов "Вокруг света". Надолго прикованный к постели, я перечитывал их по многу раз, наивно мечтая о дальних путешествиях. Может быть, именно поэтому география стала моим любимым предметом, и я выбрал потом в жизни профессию, связанную с экспедициями».

Историко-архивный сборник «Дом детства моего» (редактор-составитель Ирина Гладкова) — это не научная монография. Это книга о жизни, о силе, вере и мужестве, силе духа, созданная волонтёрами на основе архивных документов и личных свидетельств участников событий военных лет. Подлинные факты из жизни реальных людей призваны помочь каждому из нас оценить в полной мере невероятный по своему мужеству подвиг наших соотечественников в годы Великой Отечественной войны.