Краски и подтексты

16 апреля исполнилось 120 лет со дня рождения Николая Акимова. Живописец, график, книжный иллюстратор, сценограф, режиссёр, педагог, литератор. И, пожалуй, самый выдающийся сказочник советского театра.

Случайно или чудом

Николая Павловича Акимова можно смело назвать фигурой ренессансного масштаба. Он начинал как художник: во ВХУТЕМАСе одним из его наставников был Мстислав Добужинский, обладавший редкостным чутьём в сфере театральной декорации. Долгое время Акимов умудрялся сидеть сразу на двух стульях, занимаясь оформлением спектаклей с тем же азартом, с каким создавал книжные иллюстрации. Однако театр пусть не сразу, но одержал безоговорочную победу. Работая над сценографией спектаклей, он мыслил не как художник-декоратор, а как постановщик. В 1933 году ему доверили поставить в Вахтанговском театре ни больше ни меньше как «Гамлета», и спектакль произвёл настоящий фурор. Правда, он продержался в репертуаре всего один сезон и пал жертвой борьбы с формализмом, которая начинала набирать обороты.

Николай Акимов. Автопортрет

Акимов вернулся в Ленинград. Около двух лет он возглавлял знаменитый Ленинградский мюзик-холл, всеми силами стараясь привить «лёгкому жанру» вкус к достойной драматургии. Кончилось всё это тем, что его вызвали в Управление культуры и предложили реанимировать «самый плохой театр Ленинграда», по иронии судьбы называвшийся Театром сатиры. Условие было одно — вернуть публику в зал. В противном случае театр будет ликвидирован как не отвечающий задачам советского искусства. То, что совершил Акимов, до сих пор называют не иначе как чудом. Основа его была проста — радикальное обновление труппы и репертуара. Среди новых авторов, которых Николай Павлович привлёк под знамёна нового театра, был и Евгений Шварц.  

Если бы не Акимов, Шварц, вероятно, так и остался бы навсегда только сочинителем пьес для детей. Николай Павлович первым разглядел в его драматургии глубокий подтекст, способный разбередить ум взрослого зрителя. Первой шварцевской премьерой театра должен был стать спектакль «Принцесса и свинопас», но практически готовый спектакль запретили. К публике эта пьеса, уже под названием «Голый король», выйдет только в 1960-м на сцене молодого «Современника». Звёздным часом Шварца в акимовском театре стала «Тень», тоже инициированная Николаем Павловичем. Акимов считал, что эта пьеса для его театра то же самое, что «Чайка» для Художественного и «Принцесса Турандот» для Вахтанговского.

Вызовите его на бой!

Историю города, которым правит такой жестокий, гнусный и подлый, но такой «свой в доску» Дракон, Шварц начал писать в конце 1930-х, однако закончить её ему никак не удавалось — слишком хитроумной была игра, которую вели между собой адресаты его сатиры. «Сложные дипломатические отношения с гитлеровской Германией, — вспоминал Акимов, — исключали возможность открытого выступления со сцены против уже достаточно ясного и неизбежного противника». В пьесе была явная отсылка: «кровь мёртвых гуннов» текла в жилах ящера, да и сам драматург не раз подчёркивал, что три головы дракона — это Адольф Гитлер, Иоахим Риббентроп и Йозеф Геббельс. Так что доработать пьесу стало возможным только в 1943 году, когда в ходе войны произошёл перелом.

Но ведь главной проблемой «Дракона» была не тирания, а судьбы её жертв. И характеры, выведенные драматургом, отнюдь не были лишь плодом его воображения. Евгений Львович всячески противился эвакуации из блокадного Ленинграда. Впоследствии, когда его вывезли оттуда практически силой, он напишет в дневнике: «Бог поставил меня свидетелем многих бед. Видел я, как люди переставали быть людьми от страха... Видел, как ложь убила правду везде, даже в глубине человеческих душ».

В 1943 году Театр комедии обосновался в Душанбе (тогдашнем Сталинабаде). Туда Николай Павлович и вызвал Шварца, находившегося в эвакуации в Кирове, чтобы «дожать» пьесу. Железной хватке Акимова сопротивляться было бесполезно, и в ноябре Евгений Львович уже читал «Дракона» труппе. А вскоре Акимов улетел в Москву пробивать постановку. Начиналось всё более чем оптимистично. Комитет по делам искусств принял пьесу без поправок, и она была опубликована тиражом в 500 экземпляров. За ней в очередь сразу выстроились все ведущие театры страны, включая Вахтанговский, имени Моссовета, Камерный театр Таирова и Театр Охлопкова (ныне Театр имени Маяковского). Разумеется, после Акимова.

Акимов был не просто выдающимся режиссёром и художником, но и тонким стратегом. Приближалось время возвращения театра в Ленинград, но выпускать там премьеру было рискованно. Тамошние ревнители искусства имели на него зуб, а в Москве Николай Павлович приобрёл немало союзников. Ему удалось пробить гастроли в столице, столь продолжительные, чтобы успеть отрепетировать и «узаконить» спектакль там. Невероятно, но факт: председателю Комитета по делам искусств Михаилу Храпченко пьеса понравилась, и он как-то сумел заручиться поддержкой первого секретаря московского обкома Александра Щербакова, одного из самых свирепых идеологических церберов того времени.

Пока шли репетиции, в мастерских МХАТа и Театра Вахтангова в обстановке строжайшей секретности изготавливали костюмы, бутафорию и инженерное оснащение спектакля. По воспоминаниям тех, кому посчастливилось видеть спектакль, он весь был одним грандиозным аттракционом, где сценические чудеса сменяли друг друга с невероятной скоростью. Чего стоили стулья, принявшие облик людей, из года в год просиживавших их на бесконечных заседаниях! Акимов был столько же режиссёром, сколько и художником, и любая метафора у него сублимировалась в поражающий воображение трюк. Сам драматург был ошарашен их концентрацией на единицу сценического времени.

Мои люди очень страшные

Единственный открытый показ «Дракона» состоялся 4 августа 1944 года. В этот день вечером должен был идти репертуарный спектакль, но его отменили и назначили генеральный прогон. Видимо, кто-то из причастных к постановке сообщил куда следует, что Акимов хочет познакомить советского зрителя с чем-то, что тому категорически противопоказано.

На обсуждении никто, естественно, не упомянул имени Иосифа Сталина. Все претензии к постановке носили обобщённый, максимально завуалированный характер. Борис Мочалин, возглавлявший в те времена Главрепертком, был предельно дипломатичен: «Слишком много толкований. Многое неясно, завуалировано. Театр не помог автору. Если спектакль выпустить сейчас, это было бы бестактно по отношению к зрителю». Ему вторил Александр Солодовников, заместитель председателя Комитета по делам искусств: «…нельзя согласиться с прогнозами автора [насчёт того], что будет после Гитлера».

Нельзя сказать, что Акимов был перед этим тщательно задекорированным судилищем одинок. «Я говорил о том, что "Дракон", — вспоминал Илья Эренбург, — удар по моральной стороне всех закамуфлированных покровителей фашизма. Защищал пьесу Николай Погодин, страстно говорил Сергей Образцов. Никто из присутствовавших ни в чём не упрекал Шварца. Председатель комитета, казалось, внимательно слушал, но случайно наши глаза встретились, и я понял тщету всех наших речей». Режиссёр с горечью резюмировал: «Исторический анекдот с "Драконом" в том, что некоторые обобщённый фашизм приняли на свой счёт. Спектакль был запрещён с ужасом».

Евгений Шварц предпринял отчаянную попытку спасти дорогую ему пьесу — переписал два последних акта, «усилив» роль трудящихся масс, хотя воспитанные своим драконом стражи были неумолимы. Спустя без малого два десятка лет — в 1962 году — Николай Акимов выпустил новую редакцию спектакля, но просуществовал он только год. «Дракон» умер, однако «Бургомистр», искусно разыгрывавший при прежнем правителе роль шута, занял опустевший трон. Постановка, выпущенная в том же году Марком Захаровым в Студенческом театре МГУ, выдержала 17 представлений. И до нач. 1980-х на отечественной сцене «Дракон» если и показывался, то в лучшем случае как кукольный спектакль.

Легендарная пьеса Евгения Шварца парадоксальным образом предопределила судьбу самого Акимова. В 1949 году он был отстранён от руководства театром, и тот снова оказался на грани закрытия. В родные стены режиссёр вернулся спустя семь лет с постановкой «Обыкновенного чуда». До конца своих дней с отвагой и упорством истинного Ланцелота Николай Акимов продолжал отстаивать театр, в который верил, — театр яркой и острой формы и сценических чудес. В 1989 году Ленинградскому театру комедии присвоили имя его создателя.