Первый президент

Девяносто лет назад, 1 февраля 1931 года, родился Борис Ельцин. Мы попросили поделиться своим мнением о нем историков, лично знавших первого президента.

О человеческих качествах, политических достижениях и ошибках Бориса Ельцина в интервью «Историку» размышляет главный редактор журнала «Российская история», доктор исторических наук, профессор Рудольф Пихоя.

Рудольф Пихоя — необычный исследователь «эпохи первого президента»: он лично знал Бориса Ельцина с начала 1980-х годов, когда тот возглавлял Свердловский обком партии и даже во сне не мог представить, что спустя 10 лет станет лидером «новой России». В 1990-м, когда Ельцин возглавил Верховный Совет РСФСР, он пригласил профессора Пихою на пост председателя Комитета по делам архивов при Совете министров РСФСР. Вскоре он стал главой только что созданного Росархива, а его супруга Людмила Пихоя — спичрайтером президента РФ. Так что и о свердловском, и о кремлевском периодах жизни первого президента России собеседник журнала «Историк» знает не понаслышке. 

 

«Только результат, и ничего больше» 

— Так каким человеком был Ельцин? 

— Прежде всего он был человеком дела. Вот это первое и самое главное. Не деловым человеком, но человеком дела. Он воспитывался в той системе, которая признавала только результат, и ничего больше. 

К тому же он был из семьи репрессированных, а с такой родословной выбиться в люди было не очень просто. Обучаясь в Уральском политехническом институте, он сделал для этого все, что мог. Именно в политехе проявились его яркие лидерские качества, его увлечение волейболом, которым он занимался, несмотря на искалеченную руку. Спорт — это умение побеждать, умение работать в команде. Эти навыки сыграли в его жизни важную роль. 

В ряде случаев он шел на довольно острые конфликты с начальством. Тем не менее к 30 с небольшим годам ему удалось сделать блестящую карьеру инженера-строителя, что было почти невероятно в этой системе! 

— После этого его перевели на партийную работу? 

— Да, его заметил Яков Рябов, который был в то время первым секретарем обкома партии. Он взял Ельцина в обком. Рябов был старше на несколько лет, но его биография удивительно похожа на биографию самого Ельцина. Он тоже занимался спортом — был мастером спорта по борьбе (а Ельцин был мастером спорта по волейболу), у обоих было то, что называется умением работать по принципу «расшибись, но свою работу сделай». Кстати, знаете, за что сняли Рябова? 

— Уже когда он работал секретарем ЦК КПСС? 

— Да. За то, что он позволил себе спорить с Брежневым по поводу обороноспособности страны на наших восточных границах — с Китаем. Рябов доказывал, что у нас там нет серьезной системы обороны. Для этого надо было обладать сумасшедшим чувством ответственности и собственного достоинства. Это был прямой подкоп под генерального секретаря, потому что именно генсек отвечал за обороноспособность. После чего Рябова убрали из ЦК… Но это было потом, в 1979-м, а когда в 1976-м Рябова двинули на повышение в Москву, 45-летний Ельцин стал первым секретарем Свердловского обкома партии… 

— Это было серьезное повышение… 

— …и серьезный вызов. Когда уходил первый секретарь, с ним уходили все его связи. И Свердловская область оказалась в тяжелейшем положении со снабжением продовольствием. Москвичи, может быть, не знают, как работала система снабжения в регионах страны. Потому что в условиях постоянного дефицита всего и вся Москва и Ленинград обеспечивались в обязательном порядке, а вот на периферии на 80% все зависело от расторопности начальства. 

— От личных связей фактически? 

— Именно от личных связей. Став главой такого крупного региона, Ельцин начинает их налаживать. Одновременно он заставляет заводы (заводы кряхтят, но соглашаются) создавать систему подсобных хозяйств: каждое предприятие должно было иметь свой свинарник, курятник, парник с овощами и т. д. Какая там себестоимость, никого не волновало, потому что она была чудовищная. Но зато на 8 Марта женщины могли получить огурцы, в продаже появились мясо, курятина. В Свердловскую область народ поехал за продуктами из соседних Челябинской и Пермской областей. Потому что в Свердловске можно было хоть что-то купить, а в Челябинске и Перми нельзя. В итоге Ельцин к концу 1970-х годов стал очень популярной фигурой, и не только в своей области. 

 

«Ельцин на ангела не походил» 

— Потом был перевод в Москву. История о том, как первый секретарь уже Московского горкома партии Ельцин выступил в 1987 году против системы, давно обросла разного рода слухами. Почему он полез на рожон? 

— Вопрос, который вы задали, невероятно важный. Он связан с ощущением Ельциным собственного достоинства. Номенклатурная система истребляла это ощущение. Оно вообще не должно было быть характеристикой личности. В послевоенной истории я знаю двух людей, которые пошли против системы. Это уже упомянутый Яков Петрович Рябов, в 1979-м выступивший против генерального секретаря ЦК КПСС. И Борис Ельцин, который выступил против Горбачева в 1987-м. 

— Вы говорите про достоинство, но есть воспоминания о том, как Ельцин, возглавив Московский городской комитет партии, вел себя очень жестко, порой унижая достоинство других людей… 

— А он так вел себя и в Свердловске. Одно другому не противоречит. То, о чем вы говорите, — вопрос стиля поведения партийных начальников. Он не был уникальным в этом смысле. Ельцин на ангела не походил, это совершенно точно. Он был человеком жестким, который добивался выполнения своих требований. Так что это все абсолютно нормально. Но это не исключает чувства собственного достоинства. Можно не ценить чужое человеческое достоинство, но очень дорожить своим… 

— Биография Ельцина, которая издана в серии «ЖЗЛ», начинается с того, что Ельцин никогда не ругался матом. Это правда? 

— Абсолютно. Никогда! Это во-первых. А во-вторых, Ельцин ни одному человеку не сказал «ты». 

— Но это резко контрастировало с практикой партийных начальников, насколько я понимаю. 

— Конечно. Я, извините, матерок слышал всегда и везде — на всех уровнях системы государственного управления. И тыкать вообще было принято. Но только не у Ельцина. Это тем более удивительно, потому что он работал строителем… Впрочем, это не мешало ему выгнать человека с заседания секретариата обкома партии, если тот, например, пришел в расстегнутом пиджаке. 

 

История с продолжением 

— Как вы с ним познакомились? 

— Можно сказать, случайно. Я никакого отношения к партийному аппарату не имел. Я был историком, занимался древностью, как тогда говорили, «периодом феодализма», ездил в экспедиции, искал древние рукописи, книги, создал университетский Музей книги… 

В 1981-м Ельцин собрался к нам в университет. В тот год он устроил такую удивительную вещь, которой не было ни в одной области: он решил организовать встречи со студенчеством города. В каждом институте разместили здоровенные тумбы, любой студент мог оставить там записку первому секретарю обкома партии. Ельцин приехал в наш Уральский университет, и ректор попросил, чтобы я организовал ему экскурсию в Музей книги. Это было сугубо протокольное мероприятие, в музей приходили все высокопоставленные гости. 

Я начинаю ему показывать: вот рукопись XV века, которая у нас здесь, на Урале, была найдена, вот книга, напечатанная за 10 лет до Ивана Федорова… Он говорит: «Как до Ивана Федорова?» Я отвечаю: «В Москве до Ивана Федорова существовало книгопечатание, было напечатано несколько книг. Две из них лежат перед вами». «Как это до Ивана Федорова?» — он смотрит на меня в глубоком убеждении, что я ему голову морочу. Я достаю из витрины эту книгу, показываю справочник по книгоизданию с соответствующей картинкой. Ельцин изменился мгновенно. Он вдруг понял, что он, свердловский первый секретарь, обладает сокровищами, которых нет ни в одной области, а у него есть. И все! Мы с ним в этом Музее книги пробыли, наверное, часа полтора. Его буквально выталкивали помощники, потому что время вышло. 

Второй раз жизнь свела нас, когда я уже был первым проректором университета. Шли выборы в Верховный Совет РСФСР. И как вы знаете, всегда на советских выборах отправлялись наказы депутатам. Я написал ему от себя записку о состоянии архивного дела в России, о том, что это абсолютно загнанная область, что люди получают гроши. А самое главное, что Россия даже не имеет своей архивной системы, потому что все наши центральные архивы находятся в подчинении у Главного архивного управления СССР. И если Российская Федерация захочет хоть что-то для себя выяснить, ей нужно будет обращаться к союзному руководству. То есть Россия тут как бы ни при чем. 

Первый секретарь Свердловского обкома КПСС Борис Ельцин на коммунистическом субботнике. 1979 год

 

— В итоге вы стали первым руководителем всей архивной службы России? 

— История получила довольно неожиданное для меня развитие. Меня вызвали в Москву, привели к Ивану Степановичу Силаеву, который в тот период был главой Совета министров РСФСР. Первая его фраза была смешная: «Председатель Верховного Совета говорит, что вас нужно трудоустроить». Я говорю: «Зачем меня трудоустраивать? У меня и так все хорошо». Действительно, я — первый проректор Уральского университета, член президиума Уральского отделения Академии наук СССР, вскоре мог стать ректором. Переезжать в Москву не особенно и хотелось. 

Борис Ельцин осматривает экспозицию Музея книги УрГУ имени А.М. Горького. Экскурсию проводит Рудольф Пихоя. 1981 год

 

Силаев очень удивился, потому что, видимо, не так часто люди отказывались от трудоустройства в столице. Он говорит: «Подождите-подождите-подождите! У меня тут была какая-то записка». Берет эту записку и начинает ее читать. Оказывается, это моя записка про архивное дело. «Это что, — говорит, — у нас все действительно так?» Я отвечаю «да» и начинаю приводить какие-то примеры. Он вызывает начальника управления кадров и говорит, не глядя в мою сторону: «Так. Выпишешь ему пропуск. Чтобы завтра был на работе. Доложи мне». Так я оказался руководителем архивной службы России… 

— …которой фактически еще не было в тот момент? 

— Вы правы, которой еще не было. Мне надо было ее еще создавать в качестве председателя Комитета по делам архивов при Совете министров РСФСР. И я начал всю эту систему выстраивать. Тут же поднялся вопрос о передаче российских архивов из союзного подчинения в подчинение российскому архивному ведомству. 

 

Архивная революция 

— Россия двигалась к суверенитету, и архивы вместе с ней… 

— Следующая точка пересечения — очень важная, по-моему, и для него, и для меня — была связана с моей инициативой изменить герб Российской Федерации. В октябре 1990 года Верховный Совет РСФСР решил изменить гимн России, созвали совещание. Я пришел туда и сказал: «Слушайте, почему только гимн? Уже сейчас идут споры о том, каким должен быть флаг. Во всех странах Восточной Европы изменили гербы. Так что через месяц начнутся споры и о возвращении триколора, и о двуглавом орле. Если мы сейчас не начнем этим заниматься, то окажемся в хвосте событий». В итоге меня назначили председателем правительственной комиссии по созданию государственной символики России. Мы тогда организовали огромную выставку «Государственность России: идеи, люди, законодательство, символы». Она была размещена в Белом доме — в здании Верховного Совета РСФСР. 

— Я был на той выставке, учась на первом курсе исторического факультета… 

— Мы умудрились сделать ее — вы не поверите — недели за три. И эта выставка стала для Ельцина своего рода презентацией права России на собственную государственность. И кто бы ни приезжал в нашу страну, ваш покорный слуга по приказу Бориса Николаевича водил там экскурсии. 

Ну а дальше — путч, август 1991 года. Я все три дня отсидел с автоматом в приемной Бориса Николаевича. 

А уже после провала ГКЧП вышли указы Ельцина, которые мы подготовили, о передаче архивов ЦК КПСС. Ельцин поручил мне работу с документами высших органов власти Советского Союза, и я имел право еженедельного доклада Борису Николаевичу напрямую. Причем он настрого мне запретил докладывать кому бы то ни было, зачем я иду к нему. 

— Правильно ли я понимаю, что не все документы из тех, которые вы приносили Ельцину, были рассекречены? 

— Безусловно. 

— Из каких соображений? 

— Из соображений государственной безопасности. Тогда многие исходили из того, что, раз Советский Союз перестал существовать, все его документы должны быть рассекречены. А я исходил из непрерывности существования российской государственности. Поэтому интересы Российского государства, отраженные в документах, если они носят совершенно секретный характер и могут нанести вред России как государству — не политической системе, а государственной, — должны быть сохранены в секрете. Я считал, что мы ничем в данном случае не должны отличаться от Франции, Соединенных Штатов Америки, Великобритании… 

— Ельцин поддержал эту вашу позицию? 

— Конечно. 

 

Ельцин и «демократы» 

— Как Ельцин чувствовал себя среди «демократов первой волны»? Человек, прошедший большое количество ступенек партийной иерархии, — среди борцов с системой? 

Борис Ельцин, Гавриил Попов и Андрей Сахаров (слева направо) во время митинга в Лужниках. Май 1989 года

 

— Я приведу вам один пример, для меня очень показательный. Он демонстрирует, в чем была разница между Ельциным и всей этой интеллигентской фрондой. Мне рассказывал о нем руководитель общества «Мемориал» [с 2016 года внесено Минюстом РФ в список иностранных агентов. — «Историк»] Арсений Рогинский. На заседании «Мемориала» решался вопрос о том, какой день назначить Днем памяти политзаключенных. Ну и там стали вспоминать восстание в Кенгирском лагере, процессы 1937–1938 годов… Спрашивают Ельцина, который тогда входил в «Мемориал». Он говорит: «7 августа». Наша уважаемая интеллигенция просто ошалела. Что такое 7 августа? Вы знаете, что это такое? 

— «Указ семь-восемь шьешь, начальник?» Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 августа 1932 года «о трех колосках». 

— Именно! Но в той среде, где оказался Ельцин, никто не воспринимал этот указ как знаковую точку. Все знали об «указе семь-восемь» по фильму «Место встречи изменить нельзя», который вы процитировали. Но никто не понимал, что этот указ отправил в лагеря в десятки, в сотни раз больше людей, чем все указы о политзаключенных. Вот в чем разница. За Ельциным стояла глубинная народная культура. Он никогда от нее не отрывался. Это то, что Горбачев и его соратники называли «звериным политическим чутьем Ельцина». Только оно было не звериное, оно было неподдельно народное. В этом особенность Ельцина как политического деятеля. Наверное, единственного за всю историю России человека, через которого прошла история народа. 

— Но это же мезальянс был фактически — Ельцин и «демократы». Поэтому они очень быстро разошлись, почти никто из этих людей не попал в его команду, а если попал, то потом очень быстро оттуда вылетел… 

— Был, конечно, элемент, где сопрягались Ельцин и интеллигенция, — это западничество. Потому что крушение коммунизма привело к масштабной переоценке пройденного страной пути как заведомо неверного. И в данном случае западнический путь представлялся более перспективным, что ли. В этом Ельцин и «демократы» были едины. 

Но, с другой стороны, интеллигенция, которая на определенном этапе поддержала Ельцина (Гавриил Попов и другие), смотрела на него как на инструмент для достижения власти, для решения своих «программных установок». Однако с Борисом Николаевичем такие номера не проходили. Я много могу приводить примеров. Но не буду, ладно, бог с ними. 

Борис Ельцин на открытии выставки в Белом доме, посвященной символам российской государственности. Москва, ноябрь 1990 года

 

— Но это же самое интересное! 

— Ну, например, я помню, как Ельцину наши «супердемократы» предлагали после краха ГКЧП объявить РСФСР наследницей Советского Союза — фактически перехватить союзную власть над другими республиками. Ельцин сказал: «Нет, нельзя! Если мы признали суверенитет России, мы обязаны признавать и суверенитет других республик. Мы что, опять начинаем играть в ту же самую игру, в которую играл Советский Союз? Так не пойдет!» 

— Как вы считаете, сам Ельцин понимал, что Декларация о суверенитете России — это шаг к распаду Союза? Он отдавал себе в этом отчет? 

— То, что Советский Союз все равно должен был распасться, не зависело ни от Ельцина, ни от кого-либо другого. СССР был обречен по одной простой причине: страна не могла сама себя прокормить в течение десятилетий. С начала 1970-х годов существовал непреходящий продовольственный кризис. В России было два города, которые более-менее стабильно снабжались, — это Москва и Ленинград. Плюс закрытые города. Там были продукты. В любом другом городе приобрести кусок колбасы было проблемой. В итоге сложилось массовое недовольство населения. И дальше оно начинало структурироваться. Причем многие считали, что структуризация пойдет по каким-то политическим линиям, а она пошла по национальному признаку. Так что, когда принималась Декларация о суверенитете России, стало уже очевидно, что система начинает разваливаться. 

 

Не расстрел не парламента 

— Действия Ельцина в 1993 году, с вашей точки зрения, характеризуют его как человека авторитарного? 

— Нет. Его поступки были абсолютно оправданны. Мы столкнулись с ситуацией, когда действовали две взаимоисключающих системы власти. Абсолютная власть Верховного Совета РСФСР — тут не надо доказывать, что она была абсолютная. Я был свидетелем, когда юристы всерьез обсуждали вопрос о том, может ли Верховный Совет приговорить человека к смертной казни. И юристы говорили, что да, может. Это с одной стороны. С другой — появляется институт президента, который не вписывался в систему этой абсолютной «власти Советов». Выход из этого политико-конституционного кризиса мог быть различным, но один из вариантов — тот, который был продемонстрирован у нас. 

— За то, как именно был разрешен этот кризис, Ельцин несет ответственность, на ваш взгляд? 

— Нелепо отрицать ответственность руководителя за все происходящее. И стрельба, и убитые люди — все это возлагает историческую ответственность на Ельцина как президента. Но не только на него. Я считаю, что все разговоры о том, что Ельцин якобы расстрелял парламент, не имеют никакого отношения к действительности, потому что Верховный Совет РСФСР не парламент. Парламентом называется институт, действующий в системе разделения властей и обладающий одной функцией — законотворческой. Верховный Совет РСФСР был высшим органом государственной власти, обладающим законодательной, исполнительной и даже элементами судебной власти. Он уже по определению не являлся парламентом, несмотря на многочисленные вопли на эту тему. 

Расстрел парламента в октябре 1993 года стал одним из самых мрачных моментов в новейшей истории России

 

— Но когда Ельцин баллотировался в этот «не парламент» и даже возглавил его в какой-то момент, его это не смущало… 

— Смущало. Еще как смущало! Был даже подготовлен проект новой Конституции — я это все знаю в красках и лицах. Сразу же, немедленно, на Первом съезде народных депутатов образовали комиссию по подготовке новой Конституции. Более того, на Втором съезде народных депутатов должны были рассматриваться два вопроса, и на Президиуме Верховного Совета предстояло решить, какой из них главный: вопрос о новой Конституции или вопрос о земле. Однако все демократы (подчеркиваю: все демократы, и Ельцин в том числе) считали, что главный вопрос, который стоит перед Россией, — вопрос о земле. Видимо, это вековечная мечта русского народа: если мы дадим землю мужику, то все сразу станет хорошо. И Ельцин, выступая на Президиуме Верховного Совета, сказал: «Ну ладно. К Конституции мы еще вернемся, а вопрос о земле надо решить сейчас». В итоге тогда приняли Земельный кодекс РСФСР, разрешив право собственности на землю, а проект новой Конституции отложили. Дальше вопросы Конституции решались уже под залпы пушек. 

Митинг в поддержку президента Бориса Ельцина на Васильевском спуске. Март 1993 года

 

«Почему бы не поговорить о роспуске?» 

— Ельцин фактически трижды пытался разогнать законодательный орган власти: в марте 1993-го, когда на Съезде народных депутатов стоял вопрос об импичменте президенту, осенью 1993-го, когда вышел указ № 1400, а затем танки стреляли по Белому дому, и в марте 1996-го, когда речь шла уже о роспуске Государственной думы… 

— Нет-нет-нет, это не совсем точно. Насчет марта 1993 года вы правы. Там возникла такая коллизия, которая, как вы знаете, ничем не разрешилась, все ушло в песок. 1993-й, сентябрь, указ № 1400 — это абсолютно точно. А что касается 1996 года — это не Ельцин. Инициатива шла от силовиков. Но на совещании у президента эти предложения были решительно отвергнуты всеми его помощниками — Батуриным, Сатаровым, Илюшиным и другими. Решительно! И больше к ним не возвращались. 

— И министр внутренних дел Анатолий Куликов писал об этом, и Анатолий Чубайс, то есть совершенно разные люди… 

— Чубайс о том и писал, что отвергли. Разговоры силовики вели. Там все было на уровне разговоров. Ельцин слушал всех, это правильно. Понимаете, для Ельцина вести разговоры и принимать решения — это разные вещи. Это принципиально разные вещи. Почему бы не поговорить на тему, как бы хорошо было, если бы… Но это разговоры, а не решение. А вот решения о роспуске Госдумы как такового не было. 

— Лидер, который обсуждает возможность роспуска законно избранного парламента… 

— Но он его не распустил. А коли так, то это все обнуляется. Вот и все. 

— То есть это нормально — просто обсуждать неконституционный роспуск? 

— Подчеркиваю, только обсуждать. Но почему бы не поговорить о роспуске? 

— Потому что это противоречило уже новой, ельцинской Конституции. 

— Ну да, противоречило. Но только с того момента, как это становилось действием. А действием это не стало. Так что противоречия не было. 

 

Девяносто шестой год 

— Есть ли какие-то поступки Ельцина, логику которых вы понять и принять не можете? 

— Это сложный вопрос. На мой взгляд, у него была возможность иной организации президентских выборов в 1996 году. Он мог спокойно передать власть и уйти на пенсию уважаемым, без конца почитаемым отцом нации. Этого сделано не было… 

— Кому передать власть? Зюганову? 

— Нет, конечно. Там же был Виктор Черномырдин. Он победил бы в борьбе с Зюгановым. 

Заседание Государственной думы РФ. Исполняющий обязанности председателя правительства Виктор Черномырдин. Сентябрь 1998 года

 

Тогда появилось движение «Наш дом — Россия», которым руководил премьер-министр Черномырдин. Я знаю, что он отчаянно боялся оказаться в роли соперника Ельцина. Но если бы перед Черномырдиным была поставлена задача выступить вместо Ельцина и если бы ее поставил ему сам Ельцин, то, конечно, Черномырдин победил бы. Геннадию Андреевичу Зюганову нечего было ловить. Потому что по харизматичности, по таланту, по организационным способностям, безусловно, Черномырдин переигрывал Зюганова не на одну голову. Но этого решения Ельцин не принял. 

— Жажда власти помешала Ельцину принять такое решение в пользу Черномырдина? 

— Это сложный вопрос. Мы часто думаем, что руководитель решает все вопросы сам. Да, у него высокая степень самостоятельности, а у Ельцина тем более. Но Ельцин вместе с тем был заложником своей среды, своего аппарата. А аппарат — я знаю эти подробности — был против того, чтобы Черномырдин пришел к власти. 

Я считаю, что Ельцин в этот момент оказался заложником ситуации, когда аппарат поставил вопрос так: «Или вы, Борис Николаевич, или Зюганов». Да, в конфигурации Ельцин — Зюганов должен был побеждать Ельцин. И он победил. Но в вопросе о будущем России, я думаю, в результате проиграли все. 

— Что произошло, на ваш взгляд, в 1996-м такое, что позволяет вам так говорить? 

— Произошло нарушение естественного политического процесса. 

— В чем именно? 

— В том, что, наверное, тогда был в широком масштабе применен административный ресурс. До этого на выборах, начиная с 1990 года, он не применялся. В этом и было важнейшее достижение молодой российской демократии, которое связывали с именем Ельцина. В 1996-м ситуация изменилась. В обществе уже тогда появились разговоры о фальсификациях, об использовании пиар-технологий, об отступлении от принципов демократии. 

 

«Свиная кожа истории» 

— Как вы думаете, после 1996 года Ельцин контролировал ситуацию в стране или же за его спиной страной руководили другие люди? 

— Он ее контролировал в важнейших позициях. Искусство управления — это держать под контролем две-три-четыре позиции. Он контролировал кадры и вопрос передачи власти. Вот это он контролировал абсолютно жестко. Финансы — в меньшей степени. 

— Как вы объясняете, почему в марте 1998 года Ельцин неожиданно для всех уволил Черномырдина с поста премьер-министра? 

— Я считаю, что это была огромная ошибка Бориса Николаевича. Огромная ошибка! 

— Каков был мотив? Черномырдин доказал лояльность и в 1993-м, и в ходе выборов 1996 года и вдруг оказался уволенным. А потом, после дефолта, полгода спустя Ельцин вновь его попытался назначить премьером, кстати говоря… 

— Вы затрагиваете очень сложный и очень тонкий вопрос. Я считаю, что это была аппаратная интрига против Черномырдина, в которой Ельцин не смог противостоять своему аппарату. Это мое мнение. 

— А чем же Черномырдин не устраивал аппарат? Он же плоть от плоти был системный человек. 

— Но тогда вы не понимаете, что такое аппарат. 

— Возможно. Объясните! 

— Смена руководителя — это риск полной замены самого аппарата. Для аппарата это очень болезненная вещь. И поэтому аппарат будет всеми силами противиться замене руководителя. Аппарат не хотел, чтобы первым лицом вместо Ельцина стал Черномырдин, и делал все возможное, чтобы этого не произошло. Вот и все. 

— Согласно опросам общественного мнения, граждане считают Ельцина одним из самых провальных лидеров страны за долгие-долгие столетия. Что вы об этом думаете? 

— Я вообще на это не обращаю внимания. Потому что лет тридцать назад самыми провальными считались Сталин и Ленин. И что? 

— То есть взгляд на Ельцина еще будет пересматриваться? 

— Уверен в этом. Придет другое время — придут другие оценки. У Ханса Кристиана Андерсена в одной из сказок есть замечательное выражение: «Позолота стирается — свиная кожа остается». Так что свиная кожа истории — она остается. 

 

Что почитать? 

Пихоя Р.Г. Москва. Кремль. Власть. 1945–2005. Кн. 1–2. — М., 2007. 

Человек перемен: Исследование политической биографии Б.Н. Ельцина. — М., 2011.