«Мы доверяем Шеварднадзе»

Бывший министр иностранных дел СССР в мемуарах весьма откровенно писал о том, что «горд своим вкладом» в дело объединения Германии и удовлетворен крахом Советского Союза.

СССР — «это кровавое, утопическое, возникшее наперекор Божьей воле и вопреки законам природы царство, "тюрьма народов" — если употребить знаменитое ленинское определение царской России, или "империя зла" — если согласиться с Рональдом Рейганом». Такими словами описывал страну, в руководство которой входил почти два десятилетия, бывший министр иностранных дел Советского Союза и член Политбюро ЦК КПСС Эдуард Шеварднадзе. «Я рассчитывал, что рано или поздно оба немецких государства объединятся, также я знал, что Советский Союз распадется», — признавался он в мемуарах, изданных в германском Дуйсбурге в 2007 году. 

Как писал Шеварднадзе, «восстановление единства Германии стало для меня величайшей жизненной задачей. Это принесло мне мировое признание и верную дружбу Ганса-Дитриха Геншера». Экс-министр открыто дает понять, что, начав обсуждение с США, Францией, Англией и ФРГ модели дальнейших переговоров о воссоединении (советская сторона изначально исходила из формулы: четверка стран — победительниц во Второй мировой войне плюс две Германии — 4 + 2), он, не советуясь с Горбачевым, согласился на германский вариант, основанный на том, что ведущую роль в переговорах, наоборот, должны были играть две Германии плюс четверка (2 + 4). Фактически это отодвинуло страны-победительницы (и прежде всего СССР) на второй план в переговорном процессе. Главным, по мысли Шеварднадзе, было «вывести армию (СССР) из Германии и тем самым освободить путь к объединению Германии. Другой логики не существовало». 

В своих воспоминаниях экс-глава МИД СССР откровенно пишет и о том, что время от времени выступал в качестве канала влияния западных лидеров на Михаила Горбачева. В частности, именно в таком качестве его использовал госсекретарь США Джеймс Бейкер, фактически возложивший на главу советского МИДа обязанность прозондировать позицию президента СССР по поводу возможного объединения Германии. А также вице-канцлер, глава МИД ФРГ Ганс-Дитрих Геншер, которому Шеварднадзе, оказывается, еще в июне 1989 года заявлял о неизбежности падения Берлинской стены. Как пишет сам Шеварднадзе, когда Политбюро ЦК КПСС поручило ему занять более взвешенную (читай: не столь рьяную прогерманскую и проамериканскую) позицию по вопросу объединения Германий, именно перед этими двумя западными политиками он испытал чувство неловкости, поскольку ранее обещал им выступить «с конструктивной речью в позитивном ключе». Предлагаем вашему вниманию отрывок из мемуаров Эдуарда Шеварднадзе «Когда рухнул железный занавес. Встречи и воспоминания» (полностью в переводе с немецкого они были опубликованы издательством «Европа» в 2009 году). 

«Он поймал одну рыбу, а я ни одной» 

В 1989 году между американским госсекретарем Джеймсом Бейкером и мной возникли своеобразные отношения. Мы были не только партнерами по переговорам, но и друзьями и регулярно встречались. Наша дружба позитивно влияла на развитие отношений между нашими странами. 

Президент США Джордж Буш-старший и глава МИД СССР Эдуард Шеварднадзе. Вашингтон, апрель 1990 года

Однажды в сентябре 1989 года, когда я прилетел в Вашингтон и мы беседовали в госдепартаменте, Бейкер спросил: «А почему, собственно, мы всегда встречаемся в Вашингтоне или Нью-Йорке? Хочешь, я повезу тебя в чудесное место, где я построил себе виллу? Я знаю, что ваша страна очень красива, но это — особое место в Америке, и мне хочется тебе его показать». «А где это?» — спросил я. Он ответил: «В Вайоминге». 

Спустя четыре или пять часов лета самолет приземлился. На вилле мы оказались не одни, там гостили и другие люди. На следующий день мы провели переговоры под открытым небом. <…> 

Вайоминг стал успехом того самого здравого смысла, к которому я неоднократно взывал. Признав друг друга равноценными партнерами, обе сверхдержавы оказались в выигрыше. Советский Союз, во всяком случае, не был ослаблен. Впервые после Второй мировой войны реформы, проведенные за три-четыре предыдущих года, и новая цивилизованная внешняя политика поставили СССР наравне с США. Это стало для нашей страны значительным успехом. 

После переговоров мы с Бейкером отправились на рыбалку. Он подарил мне резиновые сапоги, которые я храню до сих пор. Он поймал одну рыбу, а я ни одной, но политический улов был, конечно же, важнее. Мы провели чудный вечер в окружении деловых людей. Все они чувствовали воодушевление — встреча в Вайоминге, по их мнению, должна была войти в историю. Думаю, они оказались правы. <…> 

«Он начал меня избегать» 

Когда 12 июня 1989 года Михаил Горбачев с супругой и я летели самолетом на переговоры в Федеративную Республику Германию, мы являлись представителями уже другого государства, с принципиально иными взглядами на Германию и Европу. Тогда в беседе с Гансом-Дитрихом Геншером я сказал: «Вероятно, в ближайшее время мы начнем разговор о будущем континента. Берлинская стена падет. И для этого придет время». Произнося эти слова, я выражал не только мое личное мнение, но и позицию своего государства, согласованную с высшим руководством. Однако я никак не ожидал, что события начнут развиваться с такой молниеносной быстротой. <…> 

В 1988 и 1989 годах советско-американские отношения достигли уровня, оказавшего позитивное влияние на отношения во всем мире. В этом процессе особое место заняла встреча на Мальте, состоявшаяся 2–3 декабря 1989 года между Бушем и Горбачевым. <…> 

На нашем корабле было заключено знаменитое мальтийское соглашение. Главы обоих государств заявляли, что США и Советский Союз больше не считают друг друга антагонистическими государствами, что эпоха вражды между ними закончена. Заявление государственных мужей, возглавлявших ядерные сверхдержавы, было в действительности равнозначно установлению мира во всем мире. 

Вместе с тем на Мальте произошло событие, незаметное для других, но многозначительное для меня, — возможно, это оно стало предвестником будущего. 

Буш и Горбачев никак не могли прийти к единому мнению по поводу определенной информации. Горбачев хотел внести исправления. Буш не соглашался с поправкой и сказал: «Эта информация исходит от Шеварднадзе». Горбачев посмотрел на меня. А Буш добавил: «Мы доверяем Шеварднадзе». 

Возникла крайне неловкая ситуация. Горбачев ничего не сказал, но, как говорится, «лицо его почернело» от раздражения. Услышать такое ему было явно неприятно. А Буш подумал, что доставил мне удовольствие. 

В этот момент я почувствовал, что отношение Горбачева ко мне не будет таким, как прежде. И действительно — оно стало более прохладным. Он начал меня избегать. Очевидно, что его беспокоили мой растущий авторитет и популярность. <…> 

«Остальным придется смириться с фактом» 

На международной дипломатической сцене вопрос о воссоединении Германии обрел реальные контуры в феврале 1990 года. Это произошло на конференции под названием «Открытое небо», проходившей в столице Канады Оттаве по инициативе нескольких стран, в том числе Советского Союза. Я помню, что сидел в конференц-зале, когда рядом со мной расположился американский госсекретарь Джеймс Бейкер. После небольшого вступления он спросил: «Возможно, настало время подумать о воссоединении Германии?» К этому моменту Берлинская стена уже не существовала. Конечно, вопрос Бейкера не стал для меня неожиданностью, поскольку я много размышлял об этом, взвешивая все «за» и «против». Да, нужный момент, очевидно, уже наступил. Немецкое население само подталкивало нас к принятию определенных политических решений. Я ответил согласием и сообщил Бейкеру, что чем скорее мы сформулируем наши общие принципы по этому вопросу, тем будет лучше. Не исключаю, что Бейкер предпринял этот шаг по просьбе Геншера. Затем я спросил: как отнесутся к такой новости наши коллеги? Прежде всего я подразумевал Англию, Францию и Польшу. 

Президент СССР Михаил Горбачев и министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе во время Общеевропейского совещания на высшем уровне в Париже, на котором была поставлена точка в холодной войне. Ноябрь 1990 года

«Думаю, они воспримут ее хорошо, — отвечал он. — Геншер, во всяком случае, согласен, а остальным придется смириться с фактом». Впрочем, некоторые придерживались иного мнения. 

Англия страшилась воссоединения Германии. Франция также смотрела на эту возможность с опаской. Исторический опыт вынуждал Миттерана и Тэтчер, не скрывая своего страха, противиться возникновению в центре Европы большого немецкого государства. Когда же мы посовещались все вместе, то пришли к однозначному выводу: объединенная Германия станет более надежным гарантом мира для стабильной Европы, чем Германия разъединенная. 

Бейкер сказал: «Тогда я поговорю с Геншером». 

Затем мы обсудили эту тему с министром иностранных дел Великобритании Дугласом Хердом и министром иностранных дел Франции Роланом Дюма — я встречался с каждым отдельно. «Большая четверка» — США, СССР, Великобритания и Франция — стала главнейшим партнером по переговорам. Мы сошлись на том, что Германию представят две делегации: одна из Западной Германии и вторая из Восточной Германии. Родилась формула: «два плюс четыре». Так начались совещания по сути вопроса. 

Американский госсекретарь хотел знать, как посмотрит на это Михаил Горбачев. Он не был уверен, поддержит ли Генеральный секретарь КПСС в данный момент времени идею воссоединения Германии. До сих пор мы с Горбачевым не вели между собой конкретных бесед на эту тему. Каждый раз, когда на очередной пресс-конференции ему задавали вопрос о перспективах воссоединения Германии, он не давал на него прямого ответа. Горбачев не говорил, что подобное может произойти, но и не исключал категорически такой возможности. Я был убежден, что он все-таки не отнесется отрицательно к столь важной политической проблеме. 

Министр иностранных дел ФРГ Ганс-Дитрих Геншер и министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе. 1990 год

С Джеймсом Бейкером мы согласились о следующем: я должен переговорить с Горбачевым, остальных возьмет на себя он. В случае если будет получено согласие Михаила Горбачева, надо будет от лица «большой четверки» созвать рабочую группу. 

Я позвонил Горбачеву, он задумался. Затем сказал: «Вопрос должен быть рано или поздно решен. Конечно, возникнет большое противодействие, но наш долг и обязанность не упустить подходящий момент и не дать событиям выйти из-под контроля». <…> 

Президент России Борис Ельцин и канцлер ФРГ Гельмут Коль во время военного парада в Трептов-парке в честь вывода советских войск из Германии. Берлин, 31 августа 1994 года

«Я оказался между двух огней» 

В советском правительстве вопрос решался болезненно. После успешного завершения встречи в Бонне и перед второй встречей в Берлине на заседании Политбюро обсуждался текст моей речи «Процесс активной поддержки». Егор Лигачев и другие члены Политбюро в пух и прах раскритиковали первоначальный текст: как это может быть, чтобы мы ушли из Германии?.. 

От меня потребовали, чтобы я выдержал свое выступление в более строгом тоне. А требование Политбюро — закон. Мои попытки что-то объяснить оказались совершенно напрасными. Такими же бесполезными были мои аргументы о том, что и Европа, и НАТО в ходе диалога с нами поменяли свои исходные позиции, что именно предпринимаемые нами шаги обусловили их ответное движение нам навстречу. 

Я оказался между двух огней: Геншеру я уже сказал, что в Берлине выступлю с конструктивной речью, с позиции активной поддержки объединения Германии — эта позиция была известна по другим моим выступлениям. Джеймс Бейкер знал, что моя речь будет выдержана в позитивном ключе: в поддержку воссоединения Германии. Но теперь, под давлением Политбюро, я был вынужден говорить нечто совсем иное. 

По-человечески я чувствовал себя крайне скверно. Впрочем, и Бейкер, и Геншер оказались достаточно проницательными, чтобы понять подоплеку вещей, и хорошо, что мое выступление уже не могло стать помехой на пути к объединению страны. Думаю, оба они представляли, какое сильное сопротивление мне приходилось преодолевать. Сопротивление правительства, населения и членов «самого Политбюро»! <…> 

Фото: РИА «НОВОСТИ», АР/ТАСС