Поэт у трона

Портрет поэта Гаврилы Романовича Державина (1743–1816). Худ. В.Л. Боровиковский. 1795 год (Фото: FAI/LEGION-MEDIA)

Державин стал не только классиком русской литературы, но и крупным государственным деятелем в царствование Екатерины Великой, Павла I и Александра I, полноправным соавтором золотого века Российской империи – от первых побед екатерининских времен до эпохи Венского конгресса. В XIX столетии он первым из писателей удостоился настоящего академического собрания сочинений, а в советские годы именно с державинского тома началась уникальная книжная серия «Библиотека поэта».

«В забавном русском слоге…»

«Богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия орды!» – так аллегорически обратился безвестный поэт к Екатерине Великой в своей «Фелице». В 1782 году он включился в литературную игру, которую затеяла сама государыня: в сказках, которые она писала для своего обожаемого внука – будущего императора Александра I, действовала богиня блаженства Фелица. Себя сочинитель аттестовал «татарским мурзою, издавна поселившимся в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге».

К тому времени автор оды не ходил в баловнях фортуны. Державин отличился во время подавления мятежа Емельяна Пугачева, но достойной награды не получил. Перешел на статскую службу – и томился в канцелярии строгого генерал-прокурора Александра Вяземского. Поэту было уже под сорок, а стихи его еще мало кому были известны. Разве что в карты он поигрывал удачно, особенно в «коммерческие игры» вроде преферанса.

Выход императрицы Екатерины II в Царском Селе. Худ. А.Н. Бенуа. 1909 год. Ода «Фелица», прославляющая Екатерину Великую, сделала Державина знаменитым (Фото: FAI/LEGION-MEDIA)

Именно в этот период своей жизни Державин решился на рискованный ход – написать оду императрице в ироническом ключе. Друзья не советовали ему публиковать эти стихи. Даже под псевдонимом. Смущали сатирические нападки на влиятельных сановников. Но рукопись случайно попала к Осипу Козодавлеву, прыткому деятелю на ниве народного просвещения, а тот, восхитившись, передал «Фелицу» Екатерине Дашковой. Без сомнения, то, что было известно Дашковой, тут же становилось известно и другой Екатерине. Вот здесь и подстерегла Державина царская милость. В этих прославивших его строках он если и льстил, то изысканно. В частности, с прозрачными намеками на непросвещенные обычаи предшественниц Екатерины II – императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны:

Там свадеб шутовских не парят,

В ледовых банях их не жарят,

Не щелкают в усы вельмож;

Князья наседками не клохчут,

Любимцы въявь им не хохочут

И сажей не марают рож.

Именно такой оценки ждала государыня. Недаром она сразу же разослала «Фелицу» своим «мурзам» – Григорию Потемкину, Григорию и Алексею Орловым, вышеупомянутому Вяземскому. И каждый получил экземпляр, в котором августейшая рука подчеркнула строки, которые могли уязвить адресата. К примеру, своего начальника Вяземского Державин удостоил следующей аттестации: «Полкана и Бову читаю; // За Библией, зевая, сплю».

Осыпанная бриллиантами золотая табакерка, в которой лежали 500 червонцев, стала не единственной наградой за эти стихи. Волей монархини Державин превратился в крупного государственного деятеля, и оказалось, что он вполне способен «вьючить бремя должностей». После «Фелицы» императрица возвысила его на губернаторский уровень. Правда, служба во главе сперва Олонецкой, а потом Тамбовской губернии принесла нашему герою целую череду мытарств… В обоих случаях он – губернатор – не поладил с местными генерал-губернаторами, которых подозревал во мздоимстве. В итоге его отдали под суд за превышение полномочий. Наказания он избежал только благодаря «премудрой Фелице».

Зато позже в столице Державин последовательно занимал важные должности: стал кабинет-секретарем Екатерины II, сенатором, президентом Коммерц-коллегии. Поэт славился честностью и въедливым подходом к службе, и ему часто поручали расследовать щекотливые дела, которые мы сегодня назвали бы антикоррупционными. Он регулярно конфликтовал с другими чиновниками, отстаивая свою правду. Так, когда в должности президента Коммерц-коллегии Державин чуть не угодил в опалу, он написал фавориту императрицы Платону Зубову: «Зная мое вспыльчивое сложение, хотят, я думаю, вывесть меня совсем из пристойности… я не запустил нигде рук ни в частный карман, ни в казенный. Не зальют мне глотки ни вином, не закормят фруктами, не задарят драгоценностями и никакими алтынами не купят моей верности монархине». Автор «Фелицы» не без гордости признавался в стихах, «что горяч и в правде черт».

Это проявлялось и в творчестве. Каноны классицизма Державину мешали, он их не замечал. Тайна его поэзии – смешение высокого с низким, площадного юмора с патетикой, иронии с молитвой. Иногда он впадал в косноязычие, но «неправильности» лишь придавали его стихам очарование непринужденного разговора. А по смелости философских озарений, по колоритности бытовых деталей с ним не мог сравниться никто из современников. Потому и удалось ему – впервые в русской литературе – сохранить в стихах собственный характер. Простодушный, правдолюбивый, горячий. Державин создал формулу религиозного мировоззрения: «Я царь – я раб – я червь – я Бог!» И он же оставил нам исповедь великолепного эпикурейства:

Шекснинска стерлядь золотая,

Каймак и борщ уже стоят;

В графинах вина, пунш, блистая

То льдом, то искрами, манят;

С курильниц благовоньи льются,

Плоды среди корзин смеются...

В бытность кабинет-секретарем ему довелось коротко познакомиться с императрицей, которую он так изобретательно воспевал. Не замедлило прийти разочарование, которое трудно было скрывать даже под париком. Поэт замечал в государыне и эгоизм, и лицемерие, и мелочность, и пристрастное отношение к фаворитам, вступающее в противоречие с государственными интересами. Так родились гневные стихи, которые не без оснований показались Екатерине «якобинскими»:

Цари! Я мнил, вы боги властны,

Никто над вами не судья,

Но вы, как я подобно, страстны

И так же смертны, как и я.

В этих строках – и обида, и ярость. А новые рифмованные комплименты царице выглядели натужно. Сам поэт признавался, что, приблизившись к трону, он «не собрался с духом и не мог таких императрице тонких писать похвал, каковы в оде Фелице и тому подобных сочинениях, которые им писаны не в бытность еще при дворе: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими». Сильных мира сего легче любить на расстоянии. И все-таки в «Памятнике», подводя итоги и литературному, и государственному служению, Державин так сказал о своих главных свершениях:

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,

В сердечной простоте беседовать о Боге

И истину царям с улыбкой говорить.

В «забавном слоге» – то есть непринужденно, без тяжеловесных словес. А Фелица, несмотря ни на что, осталась для него «первой после Бога».

«За все берется круто, строго…»

С великим князем Павлом Петровичем Державин познакомился задолго до того, как «русский Гамлет» стал императором. Теща поэта, Матрена Дмитриевна Бастидон, была кормилицей наследника, и тот впоследствии привечал ее семейство. К тому же в 1773 году, еще до собственной женитьбы, Державин написал пространную оду «На бракосочетание великого князя Павла Петровича с Натальею Алексеевною». Мало кто знал эти стихи, но Павел не забыл державинского красноречия.

Портрет императора Павла I. Худ. В.Л. Боровиковский. 1799–1800 годы (Фото: FAI/LEGION-MEDIA)

Став императором, он незамедлительно приблизил старинного знакомца и на первой же аудиенции провозгласил его «правителем своего верховного совета» с дозволением являться к государю во всякое время. Державин ликовал, ощущая себя вторым человеком в империи.

Но на следующий день вышел указ, в котором должность Державина трактовалась куда скромнее – «правитель канцелярии Совета». Это уже скорее секретарь, нежели визирь… На очередной аудиенции поэт не сумел скрыть обиду, попытался поспорить с императором. Павел взорвался: «Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу». Выскакивая из залы, Державин в забытьи выпалил достаточно громко, так что многие услыхали: «Ждите, будет от этого царя толк!» Последовал указ: «Тайный советник Гаврила Державин, определенный правителем канцелярии Совета нашего, за непристойный ответ, им пред нами учиненный, отсылается к прежнему его месту».

Все познается в сравнении. С годами Державин снова стал выше оценивать свою Фелицу. Он видел, что необузданное своеволие Павла не идет на пользу государству. Но несмотря на природное правдолюбие, «татарский мурза» отчасти смирился с придворными ритуалами и иногда, по выражению сенатора Александра Храповицкого, «полы лощил». Действительно, муза частенько помогала Державину устоять под царским гневом. Решил пиит «возвратить к себе благоволение монарха посредством своего таланта», как признался он сам в своих «Записках». Появилась ода «На новый 1797 год», в которой Державин воспел все лучшее, что было в Павле.

Да мы под Павловым владеньем

Еще светлее процветем… –

заключал он. Император отдарился табакеркой с алмазами. Подоспела и Аннинская лента. Оно и ясно: сладкая правда всегда желаннее горькой. В стол поэт писал про Павла в ином ключе: «Всторжествовал – и усмехнулся // Внутри души своей тиран». А незадолго до гибели «тирана» Державин так отозвался «На характер императора Павла»:

В нем воли доброй, мудрой много;

Остер в решениях, легок,

За все берется круто, строго;

Все б сделал вдруг, коль был бы бог.

Первое посмертное собрание сочинений Г.Р. Державина (в четырех частях) вышло в Санкт-Петербурге в 1831 году

«Слишком ревностно!»

Новый император Александр I не жаловал своим вниманием русскую словесность. Державин велеречиво приветствовал его «Одой на всерадостное на престол восшествие императора Александра Перваго, случившееся 12-го марта, когда солнце в знак Овна, на путь весны вступило и началося новое столетие, 1801 года». Однако стихотворению не дали ход. Слишком откровенны были державинские намеки на обстоятельства «восшествия на престол» молодого Александра, вдовствующая императрица могла бы обидеться за такую трактовку кончины супруга:

Умолк рев Норда сиповатый,

Закрылся грозный, страшный взгляд…

Хотя перстень от царя Державин за эту оду все-таки получил. Правда, входящего в моду Николая Карамзина одарили щедрее. Стоило насторожиться: Александр I понимал, что все считают Державина «певцом Екатерины», и не собирался держать его при себе как придворного поэта. Императору требовались новые лица. Тем не менее в системе управления обойтись без стареющего, но все еще расторопного автора «Фелицы» он не смог.

В 1802 году Державин вошел в состав первого российского кабинета министров. Быть может, государь рассчитывал, что старый поэт удовлетворится регалиями, а вершить делами станут его молодые сотрудники. Но Державин взялся за дело рьяно. Трудился не по-фамусовски («Подписано, так с плеч долой»), а на совесть. На здоровье не жаловался. К тому же Державин считал себя в правительстве первым среди равных. Причем не по возрасту: трое из восьми министров (чинных, «как при бабушке») были старше 59-летнего поэта. Дело в том, что он совмещал портфель министра юстиции с должностью генерал-прокурора.

Главными противниками Державина в первые годы царствования Александра были молодые либералы с их мечтами освободить дворянство от обязательной службы. Соответствующую записку подал в Сенат Северин Потоцкий – польский граф, входивший в узкий круг приближенных императора. Державин увидел в этом начинании попытку аристократии ослабить единодержавную власть. И с открытым забралом встал на защиту петровской системы, которая держалась не на вольностях, а на обязанностях. Опытный сановник считал, что «попущением молодого дворянства в праздность, негу и своевольство без службы подкапывались враги отечества под главную защиту государства».

Вольнолюбивые дворяне постарались в ответ устроить травлю – в худшем «охотничьем» стиле. В ход пошли пасквили и завиральные слухи. На столичном перекрестке выставили бюст Державина, замазанный конским навозом. Своевольная ватага охмелела. Но поэт продемонстрировал выдержку и в конце концов победил. Александр I несколько раз менял решение, попытался перевести ответственность на Сенат, однако впоследствии поддержал точку зрения Державина. Хотя и сделал это с неохотой.

А потом министр юстиции скептически отнесся к указу о вольных хлебопашцах и даже попробовал положить под сукно эту идею императора. Финал известен. Державин получил рескрипт, в котором царь хвалил его за исправную службу, но просил сдать министерский пост из-за множества жалоб… При личной аудиенции Александр вздохнул: «Ты слишком ревностно служишь!» И предложил Державину продолжить работу в Сенате. Оставаясь сенатором, поэт гарантировал бы себе высокое министерское жалованье (16 тыс. рублей в год) и высший орден империи – Андреевскую ленту – к почетной отставке. Но тут взыграла гордость. «Сенат? Мне там нечего делать». Решительный отставник получил лишь 10 тыс. ежегодного пансиона. И никаких орденов по окончании службы.

Отставка Державина была не просто блажью Александра I. Министр юстиции невольно стал вождем оппозиции – если не напрямую по отношению к престолу, то уж точно по отношению к «молодым друзьям императора» и к реформаторам круга Михаила Сперанского, считавшегося фаворитом царя. Державин рассматривал их идеи в общеевропейском контексте и не сомневался, что отечественные реформаторы мало чем отличаются от французских революционеров. Он понимал: привилегии дворянства обоснованы только обязанностями, первая из которых – военная служба. А единомышленники Потоцкого мечтали удалиться «под сень струй», сохранив поместья.

Державин несколько раз пытался вернуться в большую политику – благодаря поддержке матери и сестры Александра I, в которых примечал патриотические устремления. Помимо стихов он сочинял обстоятельные прожекты – «Мнение об обороне империи на случай покушений Бонапарта», «Мечты о хозяйственном устройстве военных сил Российской империи», «Записка о мерах к обороне России во время нашествия французов»… Но император пренебрегал его записками и даже внешних почестей отставному министру не оказывал.

К тихой старости Державин не стремился. В его петербургском доме на Фонтанке собиралось общество под названием «Беседа любителей русского слова» – весьма представительное, где блистали не только стихами, но и орденами. Адмирал Александр Шишков, баснописец Иван Крылов, писатели и поэты Сергей Ширинский-Шихматов, Александр Хвостов и многие другие… Там накануне войны 1812 года прозвучали первые патриотические воззвания. Там ждали визита императора. Державин даже написал стихи, которыми крепостной хор должен был чествовать царя. Но Александр Павлович предпочитал другие аудитории.

Державин был последовательным противником Французской революции и ненавистником Наполеона. Когда-то саму Екатерину II критиковал за то, что она поначалу недооценивала опасность парижских шалостей. Когда Наполеон вошел в Москву, поэт на какое-то время впал в уныние. В беседах со старыми друзьями он обвинял в предательстве и министров, и генералов – молодых выдвиженцев Александра. Но когда тот же Александр на белом коне въехал в покоренный Париж – Державин первый в стихах назвал его Благословенным.

«Река времен»

На закате дней поэт гордился, что «в долгу оставил трех царей». То есть служил честно и плодотворно. Его мемуары несколько ворчливы: Державин скептически оценивал многих видных управленцев тех лет.

В новгородском имении Званка на стене в его кабинете висела популярная тогда таблица-карта «Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории от древнейших времен по конец XVIII столетия». Составил эту карту немецкий ученый Фредерик Страсс, схематически изобразив историю цивилизаций в виде речных потоков.

«Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории». Такая карта висела в кабинете Державина

Державина захватывал образ истории, где все взаимосвязано, где в общем бурлении – и тленность всего земного, и бессмертие. Об этом он думал в свои последние часы, в июле 1816-го:

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей…

«Какое в нем было нетерпение творить добро!» – сказала на похоронах его племянница, Прасковья Львова…

Однажды он набросал для себя самого надгробную надпись: «Здесь лежит Державин, который поддерживал правосудие; но, подавленный неправдою, пал, защищая законы». Но есть у него и такие горделивые строки:

Меня ж ничто вредить не может,

Я злобу твердостью сотру;

Врагов моих червь кости сгложет,

А я пиит – и не умру.

Так и сбылось.

Что почитать?

Грот Я.К. Жизнь Державина. М., 1997

Ходасевич В.Ф. Державин. М., 2011