Больше чем ошибка

Сто пятнадцать лет назад, 9 (22) января 1905 года, началась Первая русская революция. Почему это случилось и был ли у страны шанс избежать последующих «великих потрясений»? Об этом в интервью «Историку» размышляет исполнительный директор фонда «История Отечества» кандидат исторических наук Константин Могилевский.

Революция началась с Кровавого воскресенья — расстрела царскими войсками манифестации петербургских рабочих, большинство участников которой было мирно настроено по отношению к власти. Впрочем, были в толпе и те, кто шёл к Зимнему дворцу с оружием в руках…

Не «Кровавый»

— Как с позиций современной науки оценивать то, что произошло 9 января 1905 года? Почему оказалось возможным Кровавое воскресенье? Это была ошибка или сознательная провокация?

— Я думаю, что к кровавой развязке, как это часто бывает в истории, привела цепь трагических случайностей. Рабочие собрались, организованно пошли к царю, не вынашивая никаких агрессивных планов. Во всяком случае, в основной своей массе. В свою очередь, власти предприняли меры для охраны центра города, прежде всего Зимнего дворца: выстроили солдат на пути следования манифестантов. А дальше — из толпы рабочих раздались выстрелы, на которые военные ответили картечью.

В источниках мы не видим подтверждения, что та или другая сторона к этому специально готовилась. Тем не менее трагедия в Санкт-Петербурге послужила спусковым крючком для следующих трагических событий.

— В какой мере Николай II причастен к тому, что произошло 9 января?

— Мы должны делать выводы на основании источников, а в них нет никаких свидетельств в пользу того, что Николай II как-то был к этому причастен. К тому же его не было в тот момент в городе. Безопасностью в столице занимались те, кому это было положено, — в первую очередь главнокомандующий войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа великий князь Владимир Александрович. В конечном счёте именно на нём лежала ответственность за принятые решения. Хотя и здесь нужно быть справедливым: когда события развиваются так лавинообразно, как они развивались 9 января 1905 года, управлять ими очень сложно. Но в любом случае возлагать на Николая II ответственность за расстрел рабочей демонстрации несправедливо, равно как несправедливо называть его в связи с этим Николаем Кровавым.

— В какой мере Николай II был способен к диалогу и как вообще можно оценить его действия в период Первой русской революции?

— В 1905 году он, очевидно, не был способен к диалогу. Вся его предыдущая жизнь, вся его, если можно так выразиться, «трудовая деятельность» в качестве императора всероссийского свидетельствует о том, что политические идеалы Николая лежали совершенно в другой плоскости. Если определять их коротко, то можно сказать так: он хотел тихо-мирно жить по-старому, ничего не меняя. Однако события 1905 года, когда стало очевидно, что жить по-старому уже невозможно, вольно или невольно подталкивали Николая II к пониманию того, что нужно искать какие-то новые форматы. Он делал определённые выводы из того, что происходило в стране, хотя, наверное, всё-таки запаздывал в своих решениях. Впрочем, всегда легко судить задним числом…

Поп Гапон

— Как вы оцениваете роль священника Георгия Гапона? Справедливо ли образованное от его фамилии имя нарицательное с негативным оттенком?

— Гапоновщина? Мы учили в школе, что поп Гапон — провокатор. Это было общее место советской историографии. Но с позиций сегодняшнего знания о событиях 1905 года мне кажется, если и говорить о провокациях, то с очень большими оговорками. Собственно, я бы даже не стал употреблять термин «провокация»…

— Потому что её не было?

— Судите сами. Оценивая Гапона, часто упускают из виду, что правительство с самого начала XX века пыталось взять под контроль рабочее движение и даже отчасти стояло у его истоков. Достаточно вспомнить идеи и деятельность полковника Сергея Зубатова, предлагавшего создавать под контролем полиции рабочие организации, которые занимались бы просвещением рабочих и одновременно отстаивали бы их права.

Понятно, что эти отчасти естественные, отчасти стимулированные сверху процессы становления рабочего движения способствовали формированию в этой среде лидеров. Однако можно ли говорить, что все эти лидеры должны были быть полностью подконтрольны властям, являлись исключительно марионетками в руках полиции?

Мне кажется, что в случае с Гапоном это точно не так. Он, насколько мы можем об этом судить, действительно был человеком идейным. Он считал, что может изменить существующую на тот момент — совершенно нетерпимую — ситуацию с положением рабочих. У него были идеи, как улучшить их жизнь. И он — конечно, отчасти наивно — полагал, что, придя во главе делегации к царю, вручив петицию, он наладит тот самый прямой диалог между царём и рабочими, благодаря которому и удастся разрешить существующие проблемы и улучшить жизнь людей.

Поп Гапон

Так что мы, с одной стороны, не можем отрицать контакты Гапона с правительством, с Министерством внутренних дел, с полицией, не можем отрицать роль властей в становлении гапоновской организации, но, с другой стороны, не имеем оснований говорить о том, что Гапон был марионеткой в чьих-то руках. По-видимому, 9 января 1905 года он действовал по собственной инициативе, исходя из собственного понимания ситуации. Возможно, он ошибался, но провокатором, на мой взгляд, не был.

Цена реформ

— Трудно избавиться от ощущения, что революция в городе, которая, условно говоря, закончилась Манифестом 17 октября 1905 года, а потом уже «догорала» на декабрьских баррикадах в Москве, шла по какой-то своей логике. А революция в деревне двигалась совсем по другой траектории, у неё были совсем другие цели и другие движущие силы. Как пересекались друг с другом эти две линии — городская и сельская?

— Их общая основа — это разбалансировка власти и отсутствие нормальных инструментов для диалога между властью и народом. К этому времени власть действительно отгородилась от людей, не наладила с ними реального контакта. Так что, на мой взгляд, в основе революционных событий и в городе, и в деревне лежало, если использовать сегодняшнюю политическую терминологию, нежелание власти слышать людей.

— Результат «городского» протеста налицо — Манифест 17 октября 1905 года: провозглашение политических свобод и создание наделённой законодательными функциями Государственной думы. А что стало результатом «деревенского» протеста?

— Столыпинская аграрная реформа. То, что аграрная реформа началась, то, что её поддержал царь, поддержало большинство общества, поддержало поместное дворянство (во всяком случае, изначально оно не препятствовало её проведению), было прямым результатом событий 1905–1907 годов. Прежде всего потому, что многочисленные крестьянские выступления, прокатившиеся по стране, сформировали слой так называемых испуганных помещиков, которые были готовы согласиться с любыми действиями правительства, способными сохранить им жизнь и имущество. Это развязало руки власти для преобразований.

— До революции эти руки были связаны?

— В известном смысле да. Хоть мы и говорим (формально это так и было), что власть была самодержавная, но мы должны понимать, что сама по себе власть — и высшая власть вообще, и лично царь — сильно зависела от помещичьей корпорации. Её представители и сами называли себя «опорой государства», и в глазах царя таковыми являлись, и на самом деле были такой опорой. Поэтому, как показывает практика, когда они зажигали красный свет перед теми или иными правительственными инициативами, эти инициативы не проходили.

А тут на какое-то время (на очень небольшое, где-то до 1909 года) помещичья корпорация дала верховной власти карт-бланш на проведение в деревне реформ, направленных на устранение причин, которые привели к крестьянским выступлениям 1905–1907 годов. Речь шла об известных мероприятиях правительства Петра Столыпина по улучшению землеустройства, о возможности выхода крестьянина из общины, о попытках решения вопросов местного управления и самоуправления в деревне, перераспределения власти от помещичьей корпорации в пользу тех, кто в деревне живёт и работает. В этом смысле масштабные Столыпинские реформы оказались возможны только после трагических событий в деревне, когда крестьяне жгли помещичьи усадьбы.

Приходится с горечью констатировать, что без этого вопрос не сдвинулся бы с мёртвой точки…

Пётр Столыпин принимает старейшин в Саратовской губернии. 1904 год

Фактор Столыпина

— В чём заслуга Столыпина?

— Он сумел оценить и здраво взглянуть на те проблемы, на то неустройство государственного механизма, которое привело к событиям 1905–1907 годов. И, воспользовавшись в том числе наработками, которые были до него, создал системную программу мер по выходу из кризиса. Я не принадлежу к тем апологетам Столыпина, кто всё хорошее, что у нас было, приписывает ему одному, утверждая, что если бы его не убили, то и мировой войны бы не было и последовавшей за ней революции. Конечно, всё гораздо сложнее. Но нужно отдать ему должное: Столыпин, придя к власти на волне событий 1905 года, действительно сумел их осмыслить и предложить конструктивную программу реформ, которая наряду с репрессивной политикой дала стране шанс на выход из революционного кризиса.

— Почему вы считаете, что это преувеличение — полагать, что, если бы Столыпина не убили, Россия пошла бы по другому пути, избежав мировой войны и революции 1917 года?

— Во-первых, он уже был в очень плохом физическом состоянии. Сохранились воспоминания Сергея Крыжановского, который работал его заместителем — товарищем министра внутренних дел. Столыпин, уезжая в конце августа 1911 года, как оказалось, в последнюю командировку в Киев, пригласил к себе Крыжановского и сказал, что очень плохо себя чувствует, что его беспокоит сердце, уже несколько раз были обмороки и он боится, что из Киева не вернётся. Кстати, вскрытие тела показало, что организм 49-летнего Столыпина был совершенно изношен той, без перерывов и выходных, крайне напряжённой работой, которую он вёл в течение пяти лет. Так что одна причина — персональная.

Вторая причина — политическая. Она состоит в том, что упомянутая выше помещичья корпорация к 1909 году, видя, что страну уже удалось успокоить, стала принимать последовательные меры для торможения Столыпинских реформ, для их разворота вспять. И если аграрная реформа шла своим чередом и переселенческая политика реализовывалась столь же успешно, как и раньше, то решение вопроса о местной власти — ключевого для тогдашней России вопроса — было фактически торпедировано помещиками. Царь прислушивался к этим людям. И если мы посмотрим на интенсивность встреч Столыпина с царём, то увидим, что с 1909 года она достаточно резко падает.

Всеобщая забастовка иваново-вознесенских ткачей. Май-июль 1905 года. Худ. Г.А. Княжевский, Ф.М. Кулагин, В.Н. Говоров. 1955 год

Ну и третий момент — это слова самого Столыпина, который незадолго до смерти с горечью говорил о том, что его оппоненты справа «не понимают, что мы не отменили революцию вовсе, мы не победили её до конца, мы её всего лишь отложили на какое-то время». «Я сказал государю, что за пять лет изучил революцию и знаю, что она теперь разбита и моим жиром можно будет ещё лет пять продержаться. А что будет дальше, зависит от этих пяти лет. Больше всего мне здесь жаль государя», — говорил он в 1911 году. Так что он только на один год ошибся…

«Всё либо ничего!»

— Насколько ожидания либеральной общественности, которые реализовались в Манифесте 17 октября, были адекватны задачам, которые стояли перед страной?

— Совершенно очевидно, что нужно было налаживать диалог с людьми. Также очевидно, что в той ситуации очень трудно было сразу создать качественный механизм для такого диалога. Совершенно гениальные люди — отцы-основатели США — в своё время смогли выстроить такую государственную систему, которая больше двухсот лет работает без изменений. Но они действовали практически «в чистом поле», не имея ни каких-либо застарелых общественных конфликтов, ни государственных традиций…

— Не испытывая давления со стороны «прогрессивной части» общества.

— Совершенно верно. В обстановке же 1905 года сразу придумать какую-то долговечную конструкцию, естественно, было практически невозможно. Точки зрения были самые разные, опыта общественного взаимодействия ни у кого не было. Даже у так называемой либеральной общественности, у тех, кто потом оказался в Государственной думе. Они, конечно, были люди высокоинтеллектуальные, образованные, хорошо подготовленные, но и они выросли из той системы, где диалог как таковой отсутствовал. И поэтому многим из них хотелось реализовывать свою программу весьма авторитарными методами. По принципу «всё либо ничего!».

У некоторых — не могу сказать, что у всех, — депутатов и вовсе было ощущение (и это очень видно по их выступлениям), что «теперь мы здесь власть!», «мы победили и сейчас всё сделаем, как мы хотим!». То есть с их стороны не шла речь о подлинном народном представительстве, функционирующем в диалоге друг с другом и в диалоге с властью в интересах развития страны. Речь шла о том, что «мы победили и поэтому сейчас же реализуем свою программу, сделаем, как мы хотим, и слушать никого не будем». А на представителей правительства просто будем кричать и топать ногами, когда они выступают. Думцы демонстрировали элементарное отсутствие политической культуры. Но откуда ей было взяться? Неоткуда!

В итоге получили две неработоспособные Думы, каждую из которых пришлось досрочно распускать. Можно, конечно, говорить о том, что страна была ещё не готова к парламентаризму. Но ведь её и не готовили к нему. Это был первый блин комом. Поэтому и Думу, и в целом политическую систему пришлось донастраивать. И результат этой донастройки, на мой взгляд, был более или менее приемлемым: уже Третья и Четвёртая Думы оказались вполне работоспособными. И по крайней мере пока не началась война, Дума была важным механизмом общественного диалога.

— Из ваших слов следует, что то, что считают финалом революции — роспуск Второй Государственной думы и изменение избирательного закона, было всего лишь «донастройкой механизма». Значит, неправ был Владимир Ленин, назвавший произошедшее государственным переворотом?

— Можно ли вообще называть ситуацию, когда «сам дал, сам и взял», государственным переворотом? На мой взгляд, это что-то другое. По сути дела, конечно, это донастройка. Причём донастройка, направленная на сохранение Государственной думы.

Потому что рассматривалась масса других предложений, в том числе связанных с ликвидацией законодательной Думы как таковой (то есть признание этого эксперимента неудачным) и созданием совещательного органа — условного Земского собора. Но тот путь, который был выбран 3 июня, был направлен именно на сохранение Думы в её изначальной роли. Это важно иметь в виду.

Репетиция семнадцатого года?

— Ленин называл 1905 год «генеральной репетицией» года 1917-го. В какой мере можно сравнивать эти два революционных периода? На мой взгляд, между ними больше отличий, чем сходства...

— Больше отличий, действительно. За 12 лет страна сильно изменилась. Плюс ещё мировая война. К 1917 году многолетнее нахождение в состоянии войны сказалось, конечно, на понимаемой в широком смысле нравственности народа, упала цена человеческой жизни, у большой массы народа возникла привычка к оружию. Всё это отличало ситуацию 1917 года от ситуации 1905-го.

— Была ли неизбежна революция в России в самом начале XX века?

— Трудно давать оценки задним числом. Но, анализируя то, что происходило в нашей стране в самом конце XIX и в первые годы XX века, я не вижу, к сожалению, альтернатив тому, что случилось. Потому что отсутствие диалога власти с людьми, нерешительность в поисках и внедрении механизмов такого диалога при наличии большого количества реальных проблем, очень серьёзной неустроенности жизни подавляющего большинства населения — всё это, видимо, могло быть разрешено только трагическими событиями из серии «пока гром не грянет».

Хотя, естественно, используя весь этот опыт — и опыт Первой русской революции, и опыт Столыпинских реформ в первую очередь, вероятно, можно было избежать революции 1917 года. Но не хватило…

— Чего?

— Много чего не хватило. Помните, в советской историографии было популярно выражение — ещё ленинское — «дать реформы». Вот, дескать, «власть не хотела дать реформы, и от этого все беды». Но это очень некорректное упрощение. Ведь реформы не «дают», их проводят. И для этого нужна целая совокупность факторов: и политическая воля, и интеллектуальный потенциал, и команда.

Получилось так, что на относительно короткое время — пять лет Столыпинских реформ — все эти факторы в той или иной степени сложились. А потом, к сожалению, сам Николай II, который должен был по праву разделить со столыпинским правительством лавры успешного реформаторства, допустил откат назад. Плюс война, которая, впрочем, судя по всему, не так сильно ударила по экономике, как это часто пытаются изобразить.

Скорее она вновь привела к разбалансировке — и нравственной, и политической. И здесь свою роль сыграли все: и парламентская оппозиция, и власть. Никто из тех, кто находился тогда в той или иной степени у власти и обладал рычагами управления, не оказался в состоянии извлечь уроки из относительно недавней истории. В итоге потеряли страну.

— То, о чём вы сейчас сказали, говорит в пользу того, что революционеры не столько «возглавляли процесс», планомерно готовя революционный взрыв, сколько подстраивались к реальным конфликтам и их раздували. В какой мере это так?

Заседание Второй Государственной думы в Таврическом дворце. 1907 год

— Я согласен с этим. Революционеры просто подобрали власть в 1917 году, которая к этому времени буквально лежала на земле. Если бы правительство и думская оппозиция смогли договориться, выстроить диалог и найти в себе силы пойти на какие-то компромиссы, придумать какой-то привлекательный для большинства населения «образ будущего» и реализовать его, тогда революционерам просто нечего было бы делать.

Фото: РИА «Новости», LEGION-MEDIA, ЦГАКФФД СПб.