Поэт и история

Из многих талантов Евгения Евтушенко один уникален: почти семьдесят лет он был пристрастным и внимательным комментатором эпохи

1940-е годы

Конец десятилетия. А точнее, 2 июня 1949 года. В газете «Советский спорт» напечатаны стихи шестнадцатилетнего Евгения Евтушенко. Начиналась «холодная война», и нужно было разъяснить читателям, чем наш спорт выгодно отличается от американского…

Здоровье допингом вынувши,

Спортсмену приходится там

Тело своё до финиша

Тащить в угоду дельцам.

…А наш спорт вошёл в будни,

Любят его везде.

Спорт — это верный спутник,

Лучший помощник в труде.

Он стал заправским «газетным поэтом», на редкость плодовитым. Но сквозь барабанный строй проступала и собственная обаятельная манера: некрасовский талант к повествовательности, броская рифма, молодецкий эпатаж… Он хотел, чтобы его любили, и стал признанным «лидером поколения». «Меня ненасытность вскормила…» К 1952-му — самый молодой в стране автор книги (сборник «Разведчики грядущего»), самый молодой член Союза писателей.

1950-е годы

Всё, что принято считать шестидесятничеством, Евтушенко набросал в 1950-е. Тогда он написал лучшие свои стихи. В них — настроения на любую волну («Профессор долго смотрит на деревья…»), но главное — молодое жизнелюбие, звонкий максимализм:  «Границы мне мешают... Мне неловко / не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка». И лучшее — «Походочкой расслабленной, с чёлочкой на лбу / Вхожу, плясун прославленный, в гудящую избу».  И многозначительные политические подтексты: «Среди сосновых игол / в завьюженном логу / стоит эвенкский идол, / уставившись в тайгу…».

Самый чистопородный Евтушенко — именно в 1950-х.

1960-е годы

На поэтических чтениях в Политехническом, на стадионах и по всему СССР он завораживал артистизмом, энергией, которой позавидовали бы рок-звёзды. Он не давал забыть о себе.

Для власти он — ершистый путаник, но не чужак, не враг. Даже оппоненты в те годы говорили про него: «Трибун! Он мог бы стать президентом России!». Его и на Западе считали «вожаком советской молодёжи». В 1980-е он и впрямь станет политическим трибуном, но в чиновничьих кабинетах не поселится. Где шумная популярность, там и упрёки в конъюнктурности. Он и впрямь много писал «на случай», как в газетной юности. Но иногда предчувствовал или сам создавал «повестку дня». О «гласности» и «застое» он заговорил за много лет до того, как эти слова стали расхожими политическими слоганами.

1980-е годы

Он становится мэтром. Евтушенко — и в школьной программе, и на киноэкране. Двухтомник, трёхтомник — всё выходило в чемпионские сроки, с рекордными тиражами. Правда, официальное признание — ордена и премии — получалось скудноватым.

Государственную премию он получил в черненковское межсезонье за безрифменную поэму «Мама и нейтронная бомба». Он по прежнему по-некрасовски остроумен в своих лучших сюжетных балладах:

Зина Пряхина из Кокчетава,

словно Муромец, в ГИТИС войдя,

так Некрасова басом читала,

что слетел Станиславский с гвоздя…

В «перестройку» Евтушенко уходит в политику и публицистику. Он — депутат, активист Межрегиональной группы, то есть сторонник радикализации реформ. Критикует всевластие КПСС, толкует о разгосударствлении экономики…

Здоровье подводило. Но он много ездил с концертами по России, которая уже не та, что в «Братской ГЭС». К тому времени куда-то исчез Евтушенко-стратег, политик, умелый эстрадник, а остался Дон Кихот, у которого вместо доспехов расписные рубахи. Он остался на стыке высокой поэзии и массовой культуры. Остался советским поэтом и американским профессором. Странный выбор, предопределённый в юности: «Я целе- и нецелесообразный…». Есть у него и такие стихи, не столь давние:

Что в запасе ты держишь, Россия?

Чьи там лица за чащей густой?

Там — Бояны, ещё молодые,

новый Пушкин и новый Толстой.

И шепну я потомкам:

«Я с вами...» —

у лошажьих трепещущих морд,

и я встану к потомкам под знамя,

под его

 куликовский развёрт...