«Всё равно его не брошу»

115 лет назад родилась Агния Львовна Барто. Малыши XXI века, самозабвенно читающие стихи про громко плачущую Таню и до ниточки промокшего зайку, ещё не знают, что эти строчки останутся с ними на всю жизнь.  

Совет Маяковского

Стихи Агния начала сочинять года в четыре и потом уже всю жизнь не могла остановиться. Первым и самым строгим критиком был папа. По профессии Лев Николаевич Волов был ветеринарным врачом, но чуткость к поэзии у него была замечательная. Пока дочка писала «под Ахматову», возражений у папы не возникало. Но со временем у Агнии появился другой кумир — Владимир Маяковский, и стихи, вдохновлённые им, — та же ломаная строка, та же рваная рифма — противоречили классическому вкусу строгого родителя. Лев Николаевич пытался убедить Агнию, что писать надо более гладко, но дочка упрямо отстаивала своё право на эту «непричёсанность» — сначала перед отцом, а после перед критиками и коллегами по литературному цеху.

Семейная легенда гласит, что на выпускном вечере в хореографической школе (девочка мечтала стать балериной) Агния под музыку Шопена читала стихи собственного сочинения с мрачным названием «Похоронный марш». Присутствовавший в зале нарком Анатолий Луначарский еле сдерживал смех и в итоге предсказал девушке, что она станет поэтом и стихи её будут весёлыми. Анатолий Васильевич оказался прав. Первый сборник Барто вышел в 1925 году. В нём было всего два детских стихотворения. Стихи, задорные и оптимистичные, были адресованы детям. Но когда тебе девятнадцать, хочется поскорее стать «настоящим» — взрослым — поэтом. Мечтала об этом и Агния. Пока в её творческую судьбу неожиданным образом не вмешался… горячо любимый Маяковский.

В сер. 1920-х в парке Сокольники в первый раз организовали праздник детской книги. Помимо авторов, пишущих для детей, на него пригласили и больших поэтов. Из последних откликнулся только Владимир Владимирович. Барто ехала с ним в одной машине и всю дорогу подыскивала слова, чтобы спросить о том, что мучило её больше всего, — не рано ли ей начинать писать взрослые стихи. Однако одолеть своей робости перед кумиром девушка так и не смогла, да и поэт не был расположен к беседе. Так и доехали — молча. Но вот Маяковский вышел на сцену. Детвора слушала его с восторгом, поэт никак не ожидал такой реакции юной публики и, спускаясь со сцены, произнёс, обращаясь к трём молодым поэтессам, среди которых была и Барто: «Вот для кого надо писать!»

Когда Агнию Львовну спрашивали, о чём её стихи, она, не задумываясь, отвечала: «О том, что меня волнует!» «Но это же детские стихи!» — нередко звучало в ответ. На что Барто с улыбкой подтверждала: «Вот они меня и волнуют больше всего!» Она любила прислушиваться к разговорам детей:

Нет, без ребячьих голосов

Мой дом закрыт, как на засов.

Её стихи, по сути, зарисовки с натуры. Поэт наблюдала за своими будущими героями, примостившись где-нибудь в уголке на игровой площадке, прогуливаясь вдоль забора детского сада или устроившись на последней парте в классе, для чего ей приходилось идти на невинный обман, представляясь сотрудником роно. Однажды её инкогнито было разрушено какой-то ученицей, удивившейся, как это из поэтессы, которую показывают по телевизору, можно превратиться в «тётеньку из роно».

Незаменимые рифмы

Стихи Барто не просто о детях и для детей. Они написаны словно от их имени. Кажется, что придумывает их та самая четырёхлетняя девчушка, спрятавшаяся в душе взрослой женщины. Для таких стихов «неправильные» рифмы, любимые юной Агнией, пришлись как нельзя более кстати, ведь они были созвучны речи ребёнка, совпадали с ходом его мысли. Но взрослые не всегда понимают детей. У дочери Агнии Львовны — Татьяны — хранится протокол редакционного совета издательства, на котором обсуждался сборник «Игрушки», тот самый, со стихами про боящегося упасть бычка и слона, который не хочет спать. Напомним: на дворе 1936 год. Один из выступавших на том собрании всерьёз доказывал, что «рифмы надо переменить, поскольку они трудны для детского стихотворения». Фамилия этого товарища никому ничего не скажет, а любое из стихотворений из этого сборника знает наизусть всё население страны от мала до велика.

Впрочем, находились критики и среди родителей с воспитателями, считавшие стихи о брошенном хозяйкой зайке и мишке с оторванной лапой слишком жестокими: детки плачут, а разве можно допустить, чтобы советские поэты омрачали советским детям их счастливое советское детство?! Сегодня в это трудно поверить, но летели гневные письма в газеты, журналы и лично автору. На эти упрёки Агния Львовна отвечала: «Стоит ли нам так уж рьяно охранять детей от сильных чувств? Напротив, детям нужна вся гамма чувств, рождающих человечность. Ведь беречь детскость совсем не значит приглушать восприимчивость к глубоким переживаниям, обогащающим душу…» Для Барто преданность старой, поломанной игрушке была равносильно преданности старому другу, а пренебрежение к тряпичной зверюшке — чёрствостью по отношению к живому человеку. К несчастью, история повторяется: родители нынешнего «поколения снежинок» дневники Барто явно не читали. 

Когда в сер. 1970-х Агния Львовна писала книгу воспоминаний «Записки детского поэта», многие предлагали убрать из названия определение «детский». Барто не согласилась, считая, что «у детского поэта своё, совсем иное лирическое Я». Потому и в юных читателях и почитателях у неё недостатка не было. Письма от них почтальоны приносили в Лаврушинский переулок буквально мешками. Ответить на все Агния Львовна, конечно, не могла, но прочитывала каждое. Вот характерная запись из её дневника: «После затянувшегося собрания и бесплодных споров вернулась домой усталая. Перечитала детское письмо: "Я вас люблю и обворачиваю в бумагу, когда вы порвались, я вас склеила". Вот он — мой "универсальный клей" — прочла письмо, и что-то во мне восстановилось».

И коллеги-поэты высоко ценили творчество Барто. Перечитав несколько раз сборник «Дедушкина внучка», Корней Чуковский воскликнул: «Вы настоящий Щедрин в юбке!» Борис Пастернак говорил Агнии Львовне: «Вы работаете как жонглёр — у вас каждое слово стоит на месте и не качается». В Советском Союзе книжки Барто выходили миллионными тиражами. Расул Гамзатов как-то пошутил, что общее число изданных экземпляров превышает количество жителей некоторых континентов.

Я иду искать

В 1947 году Агния Барто написала поэму «Звенигород» — о детях, оказавшихся в детских домах:

 Здесь со всех концов страны

Собраны ребята:

В этот дом их в дни войны

Привезли когда-то...

После войны люди не переставали искать своих близких, не переставали надеяться, что они всё-таки найдутся. И одна из читательниц, потерявшая восьмилетнюю дочку, написала Агнии Львовне письмо с просьбой помочь её найти. Агния Львовна обратилась в специальный отдел по розыску, и через несколько месяцев девочку удалось разыскать!

Об этой истории написал журнал «Огонёк», потом несколько всесоюзных газет, и поток писем в Лаврушинский переулок стал ещё больше — в день их приходило уже около сотни. И Барто прочитывала каждое: свет в кабинете горел порой до рассвета. Нередко люди специально приезжали в Москву и приходили к ней домой, чтобы самим рассказать свои истории. И Агния Львовна выслушивала всех.  

Детей, потерявшихся более-менее взрослыми, могла искать и милиция: они помнили свою фамилию, адрес, могли рассказать о родителях. А если ребёнок слишком мал, чтобы это помнить? Такие случаи считались безнадёжными. Вот за них и бралась Агния Львовна. Движимая каким-то поразительным поэтическим чутьём, она опиралась на незабываемые воспоминания детства, которые хранит память даже очень маленького ребёнка. Барто занималась этим в одиночку многие годы, пока в 1964 году на радио «Маяк» не появилась передача «Найти человека».

Каждый месяц 13-го числа миллионы людей усаживались перед радиоприёмниками. Ждали, надеялись. Верили. А место у микрофона в студии занимала Агния Львовна и рассказывала об упавшей в большую лужу малышке в белом платье, о карапузе, которого больно клюнул голубь… Детские воспоминания были поистине путеводной нитью. За эти годы воссоединились 927 семей. «И хотя поиски — почти девять лет — подчиняли себе мои мысли, всё моё время, вместе с последней передачей из моей жизни ушло что-то драгоценное», — так написала в своём дневнике Агния Львовна.