Андрей Мягков. Аплодисменты вслед

Ушёл из жизни Андрей Мягков. Сердце, вмещавшее так много любви, не выдержало. Но с нами остаются Алёша Карамазов и Карандышев, полковник Турбин и следователь Тихонов, лаборант Хвостов, старший статистик Новосельцев и хирург Женя Лукашин…  

В картине, которой суждено было стать оглушительно известной, Мягкова могло и не быть. Для кинопробы Эльдар Рязанов предложил актёру сцену, где Надя, вернувшись домой, обнаруживает Лукашина на своей тахте. Обладающий уникальным чувством партнёрства Мягков сразу нашёл верный тон, и с Барбарой Брыльской они в кадре смотрелись очень органично. Закрыв для себя вопрос с главным героем — все остальные уже были определены, — Эльдар Александрович повёз пробы на утверждение в Гостелерадио, по заказу которого и должна была сниматься эта лента. Вердикт телечиновников привёл режиссёра в изумление: утверждаем всех, кроме Мягкова. Он даже на пробе пьяный, ну неужели вы сами этого не видите! Однако Рязанов, когда было нужно, мог отстоять свою точку зрения.

Между прочим, сам артист тоже был уверен, что его не утвердят. Правда, совсем по другой причине: «К тому времени я сыграл в кино сначала Герцена, потом Аркадия Гайдара, а потом даже Ленина, правда, в молодые его годы. В те времена такой "послужной список" сильно влиял на актёрскую судьбу. После вождя мирового пролетариата играть рядового врача в состоянии сильного подпития могло быть воспринято как откровенная крамола. Хотя, скорее всего, худсовет просто перестраховывался, как бы чего не вышло». Но напор Рязанова, заявившего, что без Мягкова вообще ничего снимать не будет, одолел преграду, казавшуюся неодолимой.

Утром 2 января 1976 года знаменитыми проснулись все. А в следующем году фильм выдвинули на Государственную премию СССР. 1977-й был годом 60-летия революции, и выдвигать на премию такой аполитичный фильм было просто немыслимо. Ни одна творческая организация на такой шаг не решилась. А вот рабочие московского завода «Электроаппарат» воспользовались своим пролетарским правом. На политические игры им было абсолютно наплевать. И тогда друзья Рязанова ввели в бой «тяжёлую артиллерию» в лице руководства киностудии «Грузия-фильм», благо на фестивале в Тбилиси фильм получил приз зрительских симпатий. Комитету по премиям отступать было некуда.

Андрей Васильевич получал мешки писем, и длилось это не год и не два. «В Омске живёт женщина, — признавался Андрей Васильевич, — которая все эти годы писала мне по два-три письма в неделю. Она очень интеллигентный человек, преподаёт в школе русский и литературу. Когда-то в молодости от неё ушёл любимый человек, и она так и осталась одна. Она мне писала про своих детей, про учеников, о фильмах, которые смотрит, и о книгах, которые читает. Я словно в чужую судьбу заглядывал. Но ни разу ей не ответил». Свою непомерную славу Мягков воспринимал как досадную помеху: в магазин не выйдешь без того, чтобы к тебе кто-нибудь не прицепился. Андрей Васильевич совершенно искренне изумлялся, не понимая, как можно один и тот же фильм смотреть по нескольку десятков раз. А в горькие минуты даже считал, что всенародно любимый фильм сломал ему карьеру. 

Да, для простого зрителя Лукашин заслонил всех остальных мягковских героев. И трепетного Алёшу Карамазова с его неустанным поиском любви и истины, мужественного муровского следователя Станислава Тихонова, в очередной раз доказывающего уголовной братии, что преступать закон нельзя. За каждой ролью — трудная работа, бессонные ночи, сомнения и поиски, словом, жизнь самого актёра. Однако больше всего Мягкову было жаль Алексея Турбина из экранизации легендарной булгаковской пьесы. Существует легенда, очень похожая на правду, что Иосиф Сталин смотрел этот спектакль во МХАТе то ли 17, то ли 19 раз. Но, как это часто бывает, после смерти «отца народов» тень его накрыла многострадальную пьесу. Долгие годы она числилась в нежелательных, по крайней мере для большого экрана. Пока Владимир Басов не отважился сломать заговор молчания, окружавший «Дни Турбиных» больше двух десятилетий.

Судьба картины сложилась трудно. Свой замысел Басов вынашивал много лет, зарабатывая репутацию надёжного режиссёра, — без этого такой идеологически спорный материал ему снимать бы просто не дали. А Басову как раз хотелось напомнить зрителям о сложности и противоречивости нашей истории, о том, что люди, оказавшиеся по ту сторону баррикад, тоже люди, не лишённые ни чести, ни совести, ни благородства. И выбор Мягкова на роль Алексея Турбина был стопроцентным попаданием.

Он сыграл — и как сыграл, на каком пределе нравственной боли — офицера, понимающего бесполезность борьбы, которая ещё недавно казалась ему истинной, праведной: народ не с нами, он против нас! Сталину мхатовский спектакль не зря нравился: если уж такие, как Турбин, складывают оружие, значит, большевики и в самом деле непобедимы. Но вожди, пришедшие ему на смену, боялись своих идеологических противников даже в виде киногероев. И, хотя булгаковский сюжет был обставлен всеми необходимыми «ширмами» — и закадровым текстом, и «верноподданной» песней про бронепоезд, который и не думал стоять на запасном пути, фильм вскоре после премьеры практически положили на полку.  

Новые времена обернулись для Андрея Мягкова долгой внутренней эмиграцией — он оставил для себя только театр: «Я не мог участвовать в том, что мне тогда предлагалось играть». У него остался только Художественный театр, куда он в своё время ушёл из «Современника» вслед за Олегом Ефремовым. В 1990-е единственным спасением была классика — Александр Пушкин, Антон Чехов, Генрик Ибсен, Александр Грибоедов.  

Награда любимому артисту

В ноябре 2002 года Андрей Мягков и Анастасия Вознесенская привезли в Одессу спектакль-дуэт «Бенефис на два голоса с роялем». За рояль отвечал Василий Немирович-Данченко, между прочим, внук одного из отцов-основателей Художественного театра. Так что тем промозглым ненастным вечером под театром стояла вся Одесса. Ну хорошо, не вся. Только половина. Разумеется, прекрасная. Лишние билетики спрашивали кварталов за пять, и по мере приближения к цели и без того счастливые обладатели заветных квиточков начинали чувствовать себя просто избранниками судьбы. В зрительном зале не то что яблоку, маковому зёрнышку упасть было некуда.

Билета у меня не было. Были журнал со статьёй по случаю 25-летия «Иронии судьбы» и на ходу сымпровизированный страстный монолог о том, как семья умрёт с голоду, если меня выгонят с работы за невыполненное редакционное задание. Никакого задания на самом деле не существовало — мой главред был абсолютно равнодушен к театру. Но я никогда не простила бы себе, если бы не смогла попасть в зал. О большем я не мечтала, однако ноги сами понесли меня за кулисы. И Андрей Васильевич не выставил за дверь провинциальную журналистку, подарив ей целых 40 минут своего времени. И это при том, что рейс из Москвы задержали, и им пришлось ехать в театр прямо из аэропорта и репетировать почти до самого начала спектакля.

От волнения первым я выпалила совсем не тот вопрос, который собиралась задать:

— Андрей Васильевич, а правда, что вас чуть из Школы-студии МХАТ не отчислили?

— Правда. На втором курсе. За неуспеваемость. Я не понимал тогда, чему нас, собственно, пытаются научить. Актёр — странная профессия. Один из моих персонажей очень точно сформулировал: немного обаяния, немного наглости и, главное, асимметрия лица! По правде говоря, я себя актёром не считаю. Мне просто нравится это дело. Вот я им и занимаюсь.

— А откуда тогда такое слаженное партнёрство на сцене?

— Это ещё со времён «Современника». Олег Ефремов мечтал создать ансамблевый театр, где никто не тянул бы одеяло на себя, где все слышали бы друг друга как музыканты в хорошем оркестре. Самовыражение в духе «театра одного актёра» считалось там дурным тоном. И Олег Николаевич знал, как не допустить, чтобы оно проклюнулось в актёре.

— Существуют ли для вас роли, ради которых вы могли бы пойти на любые уступки?

— Нет. Есть в человеке что-то, через что он переступать не должен ни при каких обстоятельствах. Просто потому, что не имеет права. Понимаю, что звучит это очень категорично. А если говорить о желанных ролях, то… Мечтать абстрактно, на уровне «хочу сыграть Гамлета», мне кажется, бесплодно. Для меня важно, что это будет за Гамлет, у какого режиссёра, в какой постановке, что я этой ролью смогу сказать. И если режиссура будет для меня чужда, я откажусь.

— Если вы не считаете себя актёром, вам никогда не хотелось сменить профессию?

— Это сложный вопрос. Как и у каждого нормального человека, у меня бывают разные настроения. Так что мне порой хочется не то что профессию сменить, но и на другую планету улететь. Правда, никогда до такой степени, чтобы уйти и не возвращаться…

Теперь уже не вернётся…