Известное о «неизвестных»

Был ли мальчик?

История миниатюры с портретом маленького Саши Пушкина из числа семейных преданий, передававшихся не по мужской, а по женской линии — от матери к дочери. И предание это гласит, что мать поэта Надежда Осиповна подарила её Софье, дочери доктора Мудрова, консультировавшего семейство Пушкиных. Незадолго до этого Матвей Яковлевич умер от холеры, подхваченной от кого-то из пациентов, и подарок был своего рода данью признательности и уважения замечательному врачу и другу семейства. Софья Матвеевна продолжила семейную традицию: её супруг — известный врач Иван Великопольский — одно время приятельствовал с Пушкиным, так что семейная реликвия приобрела ещё большую ценность. Надежда Ивановна унаследовала её от матери и отказала самому Борису Модзалевскому, знаменитому пушкинисту, когда тот уговаривал её продать портрет, предлагая любые деньги. От Надежды Ивановны миниатюра перешла в следующее поколение — к её дочери Екатерине.

В 1937 году у Екатерины Николаевны Гамалеи портрет намеревался приобрести Государственный литературный музей, но один из специалистов, входивших в состав закупочной комиссии, заявил, что ничего общего с Пушкиным мальчик на портрете не имеет. Доказать происхождение портрета владелица ничем, кроме семейного предания, не могла. Миниатюра осталась в семье, доставшись дочери Екатерины Николаевны Елене. Дальше в историю вмешалась война: Елена Александровна Чижова вместе с мужем и единственным сыном ушли на фронт, защищать от фашистов родной Ленинград. Мужчины домой уже не вернулись. Род Чижовых пресёкся, передавать раритет было некому, и Елена Александровна решила передать миниатюру в Пушкинский Дом. Но там даже экспертизу проводить не стали: у малыша на портрете глаза голубые, а поэт был кареглаз. Какой же это Пушкин?!

Неизвестно, как сложилась бы судьба бесценной реликвии, если бы Елена Александровна не решилась подарить портрет выдающемуся актёру Всеволоду Якуту, более 20 лет блистательно игравшему Пушкина на сцене Театра имени Ермоловой.  Когда театр приехал на гастроли в Ленинград, Чижова пришла на спектакль и встретилась с Якутом. Всеволод Семёнович понимал, что место портрета в музее, а не в частных руках. В нач. 1960-х артист передал его в открывшийся в столице музей поэта. Миниатюру включили в фонды, но фамильная легенда всё-таки не доказательство.

За атрибуцию взялась сотрудник Государственного музея Пушкина Наталья Баранская, обратившись за помощью к известному антропологу и скульптору Михаилу Герасимову. Михаил Михайлович сопоставил изображение мальчика с достоверными изображениями поэта, опираясь на то, что некоторые характерные черты человека не меняются с возрастом. Впоследствии с его выводами согласились специалисты Всесоюзного научно-криминалистического центра МВД. Определить дату создания миниатюры позволил рентгеноскопический анализ, проведённый в Центральных реставрационных мастерских имени Грабаря, а стилистическое сравнение с миниатюрным портретом матери Пушкина, выполненной Ксавье де Местром, позволило предположить, что и старшего из сыновей Надежды Осиповны запечатлел именно он.

Арап, да не тот!

Однако иконографический метод — сравнение атрибутируемого полотна с достоверными изображениями — эффективно использовать удаётся далеко не всегда. Если таких изображений не имеется, то сравнивать попросту не с чем. Если их мало и они принадлежат разным авторам и сильно разнятся по времени создания и манере письма, то точность результата становится более чем сомнительной. Ведь картина не фотография (да и ту можно отретушировать при желании), и художник не всегда свободен от стремления, зачастую подсознательного, угодить заказчику. Но вот в чём портретист былых времён всегда точен, так это в изображении мундиров и наград. Ошибиться в цвете эполет или покрое воротника, «пририсовать» знаки отличия или ордена — такое ни живописцу, ни его модели не могло и в страшном сне присниться.

На этом принципе основан историко-предметный метод атрибуции. К персонажам «живописной пушкинианы» его применяли неоднократно. Одним из самых известных прецедентов стала история с портретом, якобы изображавшим его легендарного предка — арапа Петра Великого. Портрет этот приобрёл в своё время у какого-то антиквара князь Михаил Оболенский. Надпись на обороте картины гласила: «Аннибал, генерал-аншеф, на 92 году от рождения». Своё художественное собрание князь передал архиву Министерства иностранных дел, директором которого являлся. При его преемнике под рамой сделали «уточняющую» подпись — «Иван Абрамович Ганнибал», невзирая на то, что тот прожил всего 66 лет. Впрочем, и его отец до 92-х, указанных в пояснении на обороте, не дотянул целых семь лет. Однако на пушкинской выставке 1880 года портрет фигурировал как изображение Абрама Петровича, хотя и под вопросом. Так для всех он и стал числиться как портрет прадеда поэта по материнской линии.

В 1899 году столетний юбилей Пушкина всколыхнул интерес и к его родословной. Этой темой всерьёз занимался известный антрополог и этнограф Дмитрий Анучин. Он-то первым и усомнился в том, что это Абрам Петрович: «…изображённый на портрете генерал представлен с Андреевской лентой, Андреевской и Георгиевской звёздами и Георгиевским крестом на шее, тогда как относительно Абрама Петровича Ганнибала известно, что ему были пожалованы только звёзды орденов св. Анны и Александра Невского, а Андреевской ленты ни он, ни сын его Иван Абрамович не имели». И сам Дмитрий Николаевич, и его последователи пытались объяснить несоответствие тем, что честолюбивый арап «присвоил» себе награды, коих не имел. Любимец Петра Великого и впрямь был, что называется, человек не без странностей, но версия эта не выглядела убедительной. Личность темнокожего генерала продолжала оставаться загадкой.

В 1973 году Наталья Телетова, сопоставляя награды генерала с портрета с биографиями военачальников той эпохи, пришла к выводу, что на портрете изображён Иван Меллер-Закомельский. Смуглым цветом кожи он обязан, разумеется, не «арапскому» происхождению, коего у него не было, а загару, приобретённому длительной службой на южных окраинах Российской империи. К сожалению, в те времена ещё была сильна традиция, заложенная дореволюционной историографией: изучение русского военного костюма считалось чем-то несерьёзным, даже ненаучным. Так что с Натальей Константиновной согласились далеко не все: слишком многим было жаль «терять» портретное изображение царского арапа. Храбрый генерал, сподвижник графа Григория Орлова и князя Григория Потёмкина всё равно не чета прадеду «солнца русской поэзии».

Из экспозиции музея-заповедника «Михайловское» портрет всё-таки убрали, хотя к единому мнению учёный мир так до сих пор и не пришёл. Эта коллизия нашла своё отражение на страницах повести Сергея Довлатова «Заповедник». Как известно, автор некоторое время работал там экскурсоводом. Заведующая экскурсбюро просвещает главного героя как начинающего коллегу:

«— Да какая разница — Ганнибал, Закомельский… Туристы желают видеть Ганнибала. Они за это деньги платят. Вот наш директор и повесил Ганнибала… Точнее, Закомельского под видом Ганнибала. А какому-то деятелю не понравилось…»

Безвестный паж

Если бы из работ Ивана Макарова не уцелело ничего, кроме портрета Натальи Пушкиной-Ланской, датируемого 1849 годом, то и одного этого было бы достаточно, чтобы вписать его имя в историю русской культуры. Примерно в это же время художник запечатлел и дочерей поэта — Марию и Наталью, унаследовавших ослепительную красоту матери. Существует ещё и миниатюра «Портрет камер-юнкера», на которой, как полагают, изображён младший сын Пушкина Григорий.

Александр Сергеевич настоял, чтобы мальчика нарекли в честь боярина Григория Пушки, который, согласно семейным легендам, был известен как искусный и смелый воин. Мечтал ли поэт видеть сына прославленным полководцем? Или хотел через имя подчеркнуть древность своего рода? Как известно, к вопросам генеалогии он относился с повышенным вниманием. Надежд на ратную славу, если таковые у отца имелись, Григорий не оправдал: вышел в отставку подполковником, будучи ещё достаточно молодым. Его призванием стало сохранение славы семейной.

Григорий Александрович до последней возможности заботился о сохранности Михайловского, организовывал вечера памяти отца, отслеживал публикации в прессе и всеми мерами оберегал фамильные реликвии от нескромного любопытства толпы. Когда в 1858 году в «Отечественных записках» были опубликованы не известные ранее письма Александра Сергеевича к брату Льву, двадцатидвухлетний Григорий пишет гневное письмо тогдашнему министру народного просвещения Аврааму Норову, в ведении которого находился и Цензурный комитет. От имени «всех наследников поэта» его младший сын требовал, чтобы «цензура, как здесь, так и в других городах России, не одобряла к печати записок, писем и других литературных и семейных бумаг отца моего без ведома и согласия нашего семейства». Министр принял надлежащие меры, понимая, что «многое… не должно являться в печать как оскорбляющее чувство приличия и уважения к памяти поэта и его родных».

Юноше на портрете Макарова нет и двадцати. И, по правде говоря, его сходство с Гришей Пушкиным достаточно заметно, если сравнивать с карандашным наброском, сделанным его отчимом Петром Ланским в 1851 году, когда молодой человек учился в Пажеском корпусе. Но на макаровской миниатюре стоит дата — 1884 год. Григорию Александровичу в это время было уже под пятьдесят. Естественно было бы предположить, что это поздняя копия с какого-то не дошедшего до нас портрета нач. 1850-х годов, возможно, написанного самим же Макаровым. Однако такое предположение разбивается об одну важную деталь — покрой мундира: он однобортный и имеет скошенный воротник. А такой вид мундир воспитанников Пажеского корпуса принял после реформы, проведённой императором Александром II в 1872 году. Если бы миниатюра была копией с более раннего изображения, то на ней мундир имел бы соответствующий, «дореформенный» вид. Так что перед нами не младший сын великого поэта, а некий паж, имя которого установить уже вряд ли удастся.