Когда умер князь Иван?

Друг, а затем обличитель грозного царя князь Андрей Курбский, скорее всего, сфальсифицировал историю своего брата, якобы геройски проявившего себя при штурме Казани

Надгробная плита с эпитафией князю Ивану Курбскому. 1552 год. Ярославль, Спасо-Преображенский монастырь

Личность князя Андрея Михайловича Курбского – сначала соратника Ивана Грозного, а позже его непримиримого оппонента – до сих пор вызывает споры. Одни видят в нем первого русского диссидента и борца с тиранией, другие – банального предателя, бежавшего из страны и в корыстных целях пошедшего на службу к врагам Руси. В полемических сочинениях Курбского, направленных против царя, встречается множество подлогов, ошибок и искажений, ставящих его искренность под сомнение.

Похоже, одна из таких ошибок касается его родного брата Ивана Михайловича Курбского. Князь Андрей описывает его подвиги при взятии Казани в 1552 году, однако надгробная плита, найденная в ярославском Спасо-Преображенском (Спасо-Ярославском) монастыре, убедительно опровергает его слова.

Глазами эпиграфиста

Новые факты о жизни и смерти Ивана Курбского ученым дала эпиграфика – специальная дисциплина, исследующая надписи на твердых материалах: камне, металле, мраморе и т. д. Ее методы, сформированные на стыке истории и филологии, предусматривают комплексное изучение и комментирование надписей с использованием не только их непосредственного содержания, но и других памятников эпохи, поясняющих и корректирующих это содержание.

Смысловые поля подавляющего большинства памятников старорусской эпиграфики, охватывающих эпоху Московской Руси, фиксируют память о факте, лице и событии. Заложенная в текстах надписей информация кажется стандартной и содержит лишь то, что ее создатели доверили вечности. Поэтому один из основных принципов исследования памятников эпиграфики Московской Руси заключается в археологии смыслов и представлений, «спрятанных» авторами непосредственно в тексте.

Текст любого эпиграфического памятника многослоен и может быть раскрыт при его комплексном анализе. Применительно к надписям Московской Руси суть предлагаемого метода заключается в установлении взаимоотношения смысловых полей, характеризующих структуру каждого отдельного эпиграфического памятника, а именно:

– тип памятника;

– имя и статус человека в надписи;

– запечатленный в надписи факт и/или событие и его датировка;

– структура текста эпиграфического памятника и его смысловые расширения;

– особенности декоративного оформления и палеографии надписей;

– особенности лексики и терминологии;

– включенные в надписи цитаты и реминисценции из Священного Писания, богословских трудов, богослужебных сборников и памятников книжности, наличие прямого авторского текста.

«Раскопки» данных слоев, скрытых в текстах старорусских эпиграфических памятников, требуют исследования надписей в комплексе с широким кругом исторических источников, которые помогают раскрыть смысловое поле надписи как в тексте, так и в дополняющих его источниках. В случае эпитафии, о которой идет речь, имеются в виду поминальные книги храмов и монастырей, синодики и другие подобные документы.

Герб князя Андрея Курбского. Худ. И.В. Ческий. 1833 год

«Сказания князя Курбского», изданные впервые в 1833 году известным русским историком Николаем Устряловым

Находка в монастыре

Как прямой потомок ярославских князей, Иван Курбский был похоронен в ярославском Спасо-Преображенском монастыре в родовой усыпальнице, которая располагалась в подклете Входоиерусалимской церкви. Храм был разрушен в 1825 году во время возведения церкви Ярославских чудотворцев, святых князей Феодора, Давида и Константина, когда большинство надгробных плит использовались в качестве строительного материала. Надгробие было найдено в 1961-м во время реставрационных работ в замощении пола церкви Ярославских чудотворцев и ныне хранится в собрании Ярославского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника.

Белокаменная надгробная плита с эпитафией князю Ивану Курбскому представляет собой интересную источниковедческую загадку. Вырезанная на ней эпитафия в три строки выполнена вязью высокого качества в технике прямой резьбы. Современная транскрипция текста такова: «Лета 7061 [от Сотворения мира, то есть 1552-го от Рождества Христова. – «Историк»] сентября в 20 день преставись благоверный князь Иван Михайлович Курбской». При этом год по принятой тогда практике был записан не цифрами, а буквами древнерусского алфавита. Сама плита имеет трапециевидную форму и расколота на три части, нижняя часть отпилена и сохранилась примерно на две трети длины. В настоящий момент длина плиты составляет 91 см, ширина в верхней части – 46,5 см, в нижней – 44,8 см, толщина – 7,3 см. В Московской Руси длина намогильной плиты примерно соответствовала возрасту умершего (для зрелого мужчины – до 190 см), и в данном случае, несмотря на утрату нижней части плиты, мы можем предполагать, что Иван Курбский умер в сравнительно молодом возрасте.

Сложность в интерпретации эпитафии заключается в том, что она противоречит сведениям о смерти князя Ивана, сообщенным его старшим братом в политическом памфлете «История о великом князе Московском». Андрей Курбский вспоминал, что во время штурма Казани «первый брат мой родный на стену града взыде по лествице, и другии воини храбрые с ним», затем в конной стычке с татарами «в самое чело их зело быстро, всеми уздами розпустив коня, вразишася в них. Так мужественно, так храбро, иже вере неподобно. Яко всем свидетельствовати, аки двакрот проехал посреди их, секуще их и обращающе конем по среде их. <…> И так его уранили, иже по пяти стрел в ногах ему было, кроме иных ран. Но живот сохранен был Божиею благодатию, понеже зброю на собе зело крепку имел. И такого был мужественного сердца, егда уж тот конь под ним ураниша так, иже с места не могл двигнутися, другаго коня обрел. <…> Паче же не радяще так о прелютых своих ранах, угонив паки полк бусурманский, секуще их со другими воины, аж до самого блата. <…> Умре потом на другое лето подобно от тех лютых ран».

Ярославский Спасо-Преображенский монастырь в начале XVII века. Современная реконструкция. Стрелкой показано местоположение Входоиерусалимской церкви с родовой усыпальницей князей ярославских и их потомков

Первостепенную значимость здесь приобретает важная источниковедческая проблема первичности текстов. Первична ли дата, вырезанная на плите, или же точное время смерти Ивана Курбского дают воспоминания его ближайшего родственника, написанные десятилетия спустя? Судя по контексту последних, Иван Курбский отличился во время генерального штурма Казани 2 октября 1552 года, но в это время, согласно эпитафии, он был уже мертв. Андрей Курбский же сообщает, что его брат скончался от ран спустя год после окончания Казанского похода, то есть в 1553-м.

 Приписанный подвиг

Эпитафия Ивану Курбскому стала известна ученым только в начале XXI века, но уже успела вызвать полемику. Историк Юрий Рыков в комментарии к данному месту из сочинения Андрея Курбского пытается примирить оба источника. «Год "преставления" князя И.М. Курбского, – пишет исследователь, – мастером-резчиком на плите указан неверно. <…> Ошибочный год смерти И.М. Курбского – 1552 г. – был, по-видимому, навеян безымянному мастеру-резчику недавней памятной датой завоевания Казани, которое в то время у многих было просто на слуху».

Иван Грозный. Парсуна. Конец XVI – начало XVII века

Столь шаткие построения, призванные «привязать» дату эпитафии к воспоминаниям Андрея Курбского, не выглядят убедительными. Резчик вряд ли мог перепутать в обозначении 7061 года от Сотворения мира буквенное обозначение единицы (а҃) с обозначением двойки (в҃), которые имеют различные начертания. Возможно, князь, писавший «Историю» на склоне жизни, во второй половине 70-х годов XVI века, не знал (или в силу преклонного возраста уже не помнил) точной даты кончины своего брата, отметив: «Умре потом на другое лето подобно от тех лютых ран». Одним из значений наречия «подобно» в русском языке того времени был оттенок вероятности, и смысл цитируемой фразы может быть двояким: Курбский считал вероятным или то, что его брат умер на следующее лето, или то, что он скончался именно от полученных ран.

Труд Андрея Курбского не может считаться надежным источником: необходимо учитывать тенденциозность этого сочинения, где зверства Ивана Грозного противопоставлялись достоинствам старомосковского боярства. Князь сообщает об уникальных событиях Казанского похода, но не приводит ни одной конкретной их даты, а все подвиги приписывает только двум людям – самому себе и своему брату Ивану. Как верно отметил историк Александр Филюшкин, это повествование «субъективно, эгоцентрично и содержит многие сведения, которые мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть в силу их уникальности».

Между тем при взятии Казани отличились многие русские. В частности, «Летописец начала царства» одним из главных героев взятия Казани называет воеводу Алексея Басманова, будущего предводителя опричнины, который был послан на подмогу израненному князю Михаилу Воротынскому, в числе первых ворвался в пролом крепостных стен и два дня удерживал башню в ожидании штурма. Не появился ли у Андрея Курбского соблазн приписать эти подвиги своему брату, умолчав о подвигах Басманова на стенах Казани? Ведь князь не скрывал ненависти к этому видному деятелю и бранил его «преславным похлебником, а по языку ман[ь]яком и губителем себя и Святорусской земли».

Это наводит на мысль, что причиной ошибки Курбского была не забывчивость, а сознательное желание преувеличить заслуги себя и своего рода на службе государству. И тем самым предъявить Ивану Грозному дополнительное обвинение в том, что он отдаляет от себя истинных героев, ставя на их место всяческих «похлебников» (так князь, знаток древних языков, очевидно, дословно перевел греческое слово «паразит», еще не вошедшее в русский язык и в XVI веке встречающееся только в его сочинениях).

Гибель во цвете лет

В отечественной историографии уже предпринимались попытки восстановить служебную карьеру Ивана Курбского. В 1810-м Матвей Спиридов привел сведения о служебных назначениях князя за 1544–1553 годы, но они не находят подтверждения в сохранившихся источниках и изобилуют хронологическими неточностями. Сравнительно недавно историк Александр Корзинин включил Андрея и Ивана Курбских в состав двора Василия III (умершего в 1533-м), однако первый из братьев родился около 1528 года, а второй – еще позже.

О службе Ивана мы располагаем немногими сведениями. В 1550-м, согласно Тысячной книге, он был включен в состав Государева двора как сын боярский, тысячник 2-й статьи из ярославских служилых князей, что свидетельствует о сравнительно молодом возрасте князя и невысоком служебном положении. Возможно, к этому времени он уже был женат на дочери Семена Константиновича Епанчина-Беззубцева. Единственное же упоминание Ивана Курбского в разрядном списке Казанского похода относится к 17 сентября 1552 года, где он назван на втором месте после князя Никиты Ивановича Шемякина-Пронского среди стольников, отправленных с мурзой Камаем на переговоры с казанцами о добровольной сдаче города. Однако в этот день активных боевых действий под Казанью не велось: подготовка к штурму города началась только 22 сентября, а взят он был, как уже говорилось, 2 октября.

Вступление Ивана Грозного в Казань. Худ. П.М. Шамшин. 1894 год

Где и как умер Иван Курбский, остается неясным, однако указанную в эпитафии дату его смерти подтверждает независимый источник – Кормовая книга Спасо-Преображенского монастыря, где поминовение по князю приурочено ко дню смерти 20 сентября. Наконец, эти же хронологические данные позволяют датировать вклад, сделанный Андреем Курбским в ярославский Толгский монастырь по умершим отцу и брату Ивану, последними месяцами 1552-го или началом 1553 года.

Иван Курбский не мог отличиться под стенами Казани, потому что умер за несколько дней до начала штурма

Таким образом, у нас нет оснований сомневаться в правильности даты смерти Ивана Курбского, обозначенной в эпитафии, которая по отношению к сочинению его брата должна рассматриваться как первичный источник. Уточненная дата смерти ставит под сомнение свидетельство Андрея Курбского о подвигах, совершенных Иваном Михайловичем при взятии Казани. Иван Курбский не мог отличиться под стенами столицы некогда могущественного ханства, потому что умер за несколько дней до начала штурма города.

Приведенный пример свидетельствует о высоком источниковедческом потенциале памятников старорусской эпиграфики, важности их изучения в комплексе с другими категориями источников и широкого привлечения полученных результатов к историческим исследованиям.