Тайна Русско-японской войны

Когда я знакомился с этим делом, временами мне начинало казаться, что на столе передо мною лежит не опубликованный пока детективный роман, повествующий о шпионских приключениях времён Русско-японской войны. Слежка за таинственными азиатами, опасные связи с держателями военных тайн, прозрачные намёки на адюльтеры, внезапный ночной обыск у подозреваемой и ещё более неожиданный результат досмотра — всё это оно: дело секретного отделения Санкт-Петербургского департамента полиции «О... Корейке — Надежде Тимофеевне Ким»[1].

27 января (по ст. стилю) японский флот атаковал русскую эскадру в Порт-Артуре и одновременно вынудил к бою наши корабли на рейде Чемульпо в Корее. 31 марта под Порт-Артуром погиб броненосец «Петропавловск» с командующим Тихоокеанской эскадрой адмиралом Степаном Макаровым на борту. 18 апреля японская армия форсировала реку Ялу, отделяющую Корею от Китая, разбила стоявший там Восточный отряд генерала Михаила Засулича и начала вторжение в Маньчжурию. 19 апреля сотрудники Секретного отделения Департамента полиции Санкт-Петербурга завели «Список лиц, выясненных наблюдением за сношениями жены 2 гильдии купца гор. Владивостока Надежды Тимофеевой Ким, 29 лет», проживавшей на тот момент в русской столице.

Можно предположить, что причина возникновения интереса правоохранителей к жене дальневосточного купца с корейской фамилией могла быть более или менее случайна. В феврале 1904 года с началом войны директор Департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи Алексей Лопухин приказал собрать сведения «обо всех японцах, в Петербурге и Петербургской губернии проживающих, и об их занятиях»[2]. Добросовестные исполнители заодно взяли на карандаш ещё и всех китайских и корейских дипломатов в Санкт-Петербурге, справедливо полагая, что отличить корейца или китайца от японца по внешним признакам может оказаться совсем не просто (в деле то и дело фигурируют обороты типа «по виду японец или кореец»). Надежда Ким могла попасть в широкую полицейскую сеть и как «азиатка», имеющая подозрительные связи с миссией корейского посланника при дворе русского императора. 

Так или иначе, весной 1904 года полиция организовала «филёрские проследки» за Надеждой Ким. Агенты Секретного отделения тщательно собирали информацию о том, кто она, как и на что живёт, с кем контактирует, если удаётся — с кем и о чём разговаривает. Словом, всё, до самых мелочей. Зафиксировали, конечно, и последовавшую вскоре смену места жительства. Рапорт об этом составил 28 мая 1904 года полицейский надзиратель Рыбников (ещё одно совпадение фамилий реальных и литературных героев из одной и той же эпохи и темы): «Проживающая по Каменноостровскому пр. в доме № 19, кв. № 13, жена 2 гильдии купца города Владивостока Надежда Тимофеевна Ким, с племянницей Екатериной 11 л. и сыном Романом 6 лет 28 сего Мая выбыли на жительство по Большому пр. Петербургской стороны угол Бармалеевой улицы в дом № 59/2, кв. № 9».

Женщина получила от наблюдателей незатейливую кличку Корейка, и выбор псевдонима свидетельствует о том, что спутать Корейку по национальному признаку было попросту не с кем. Один из основных «контактёров» Надежды Тимофеевны получил кличку Брат, явно происходящую от родственных связей именно с Корейкой. И сам по себе этот персонаж — чрезвычайно любопытная личность.

Братом этот 30-летний кореец доводился не самой Надежде Ким, а её мужу — купцу 2-й гильдии из Владивостока Николаю Николаевичу Киму, или, по-корейски, Ким Пёнхаку. Корейское имя Брата — Ким Пёнъок, а русское — Евгений Николаевич Ким, и служил он сразу в трёх местах: преподавателем корейского языка на кафедре китайской и маньчжурской словесности в Санкт-Петербургском университете, в корейской дипломатической миссии в качестве переводчика самого господина посланника и… с началом Русско-японской войны — в Военно-статистическом управлении Генерального штаба Российской империи, то есть в военной разведке — всё в том же качестве переводчика[3]. Негласное наблюдение было установлено и за ним, и за его русской женой Марией Матвеевной («30 лет, блондинка, среднего роста, с правой стороны носа небольшая родинка, чёрная короткая жакетка, чёрная юбка и чёрная шляпа с траурной вуалью, кличка Бородавка»), и за проживавшей с ними вместе сестрой жены Верой Коргузаловой.

Ещё один встречавшийся с ними всеми кореец получил кличку Шрам: «Брюнет, лет 25, выше среднего роста, без бороды, длинные кручёные усы, на левом подбородке шрам. Летнее сероватое пальто, сероватые брюки, чёрный котелок». Личность зловещего Шрама в котелке, как и многих других персонажей этого полицейского дела, установить пока не удалось. Вообще, несмотря на обилие подшитых документов: отчётов, рапортов, сводок, про прочтении дела складывается впечатление некоторой хаотичности видения происходящих событий со стороны полиции. Возможно, оно вызвано тем, что из материалов дела мы не видим результатов её аналитической работы, если таковая вообще проводилась. Непонятно, например, что удалось узнать сотрудникам Секретного отделения о дальневосточных связях семьи Ким, а там очень многое должно было бы заинтересовать российскую полицию.

Супруг Надежды Тимофеевны и старший брат Евгения Николаевича был не просто купцом 2-й гильдии. Ким Пёнхаку слыл одним из самых уважаемых людей Владивостока, столпом коммерции и образцом порядочности, являлся совладельцем кирпичного завода, строительной компании и судовладельцем. А ещё — хозяином своеобразного светского салона, в котором любили собираться не только (а может быть, и не столько) русские особо важные персоны, но и крупнейшие представители иностранного, прежде всего японского, бизнеса в Приморье. К тому же частью своих предприятий Николай Николаевич владел на паях с японским партнёром — известнейшим предпринимателем Дальнего Востока Сугиурой Рюкити, связанным по крайней мере с одним из японских националистических обществ. Вместе с Сугиурой Ким-старший исполнял подряды не только местных заказчиков, но и российского Военного министерства, в том числе на строительство Владивостокской крепости — объекта, как мы понимаем, сугубо секретного и для Токио весьма интересного, особенно в преддверии войны с Японией. Так что Надежда Ким была не просто купеческой женой, а супругой коммерсанта немалого регионального масштаба и на редкость запутанных связей. А брат его к тому же служил личным переводчиком корейского посланника в Санкт-Петербурге и имел доступ практически ко всем секретам российско-корейских отношений, да ещё и трудился в штаб-квартире русской военной разведки. Поставим себя на место разведки японской: было бы странно, если бы она не уделила Надежде Тимофеевне толику своего внимания. Возможно, именно так рассуждали в Секретном отделении, если там уже тогда знали примерно то, что знаем сегодня мы.

Результаты наблюдения за Братом и Корейкой в Петербурге тревожили полицию, но не давали явного повода для каких-то решительных действий. Вела себя Надежда Тимофеевна странновато, порой даже предосудительно, но... В мае 1904 года полицейские получили от не известного нам источника сведения о том, что она «сошлась с сыном квартирной хозяйки вдовы Кронштадтского мичмана Пелагеи Михайловны Мильц». Ну что ж, Надежде Ким 29 лет, дома она, видимо, не была уже давно, вот и закрутила роман — с кем не бывает? Однако полицейских чинов, далёких от ханжеской морали, беспокоил совсем не морально-нравственный облик кореянки. Их насторожило странное совпадение: этот самый сын квартирной хозяйки оказался состоящим «на действительной военной службе писарем Спетербуржского (так в документе. — А.К.) окружного Артиллерийского склада» 23-летним Львом Фёдоровичем Мильцем. Писарь окружных артиллерийских складов не самая большая величина в Табели о рангах. Но это та самая ничтожная должность, где человек, её занимающий, может знать массу военных секретов, становящихся особенно важными во время войны, сам оставаясь при этом совершенно незаметным. Он не привлекает к себе внимания людей, наивно думающих, что секретами владеют только важные генералы в высоких штабах. Но профессиональные разведчики к таким наивным представителям рода человеческого не относятся, а шпионы японские, прославившиеся своим умелым использованием в работе должностей прачек, фотографов и тому подобных неприметных технических исполнителей, особенно. Так что напряжённое внимание полицейских к этой милой интрижке (сообщение о ней в рапорте жирно подчёркнуто и отчёркнуто сбоку синим карандашом) вполне можно понять. Тем более что сама Надежда Тимофеевна, живущая, как мы помним, с двумя маленькими детьми, дала дополнительный повод усомниться в том, что её возможный адюльтер с юным Мильцем является примером прискорбной, хотя и объяснимой сердечной страсти женщины предбальзаковского возраста. 

Причиной дополнительного недоверия полиции к чувствам кореянки могла стать необычная визитная карточка, оставленная Надежде Ким одним из её знакомых. Строго говоря, необычным оказалась не сама карточка, а текст, написанный карандашом поверх данных её владельца («Михаил Михайлович Нежданов. Инженер путей сообщения») и на её обороте. Его можно назвать распиской или договором: «1903 г. декабря 12 дня, мы, нижеподписавшиеся: М.М. Нежданов и Н.Т. Ким, поддержали пари. Я, Нежданов, утверждаю, что у Н.Т. будет в июле 1904 г. ребенок, а она — что не будет. Выигравший имеет право потребовать от проигравшего все, что угодно».

Надпись на карточке походила бы на милую шутку, вещественное доказательство ещё одного романа без последствий (ко времени её обнаружения стало очевидно, что Михаил Нежданов проиграл, и ожидаемого им события точно не произойдёт), если бы не одно «но». Заключивший пари с Надеждой Ким человек служил, как тогда говорили, по Министерству путей сообщения, а значит, тоже мог быть в курсе стратегически важной информации. Он мог знать, например, о перебросках войск, вооружения, средств обеспечения военных нужд на фронт, в Маньчжурию. Мог. Но знал ли? И что именно Надежда Ким потребовала от него как от проигравшей стороны? К сожалению, сохранившееся дело не даёт ответа ни на один из поставленных вопросов. Материалы наблюдения неожиданно обрываются в августе того же 1904 года.

13 июля японские войска вышли непосредственно к Порт-Артуру, и началась героическая оборона русской крепости. 28 июля погиб новый командующий русской эскадрой адмирал Вильгельм Витгефт, а ещё через три дня сама эскадра оказалась окончательно заперта в Порт-Артуре. 11 августа началось тяжелейшее арьергардное сражение при Ляояне. А 4 августа сотрудники Санкт-Петербургского охранного отделения получили ордер на обыск квартиры Надежды Ким и внезапно нагрянули на Бармалееву улицу, дом 2/59. Руководили обыском большие начальники: пристав 1-го участка Петербургской части, фамилия которого почему-то в протоколе не упомянута, и чиновник особых поручений при министре внутренних дел Иван Мануйлов — личность сама по себе легендарная. Так же, впрочем, как и присутствовавший при обыске его заместитель — штабс-ротмистр Отдельного корпуса жандармов Михаил Комиссаров. Об обоих стоит рассказать чуть подробнее, чтобы оценить уровень заинтересованности властей делом Корейки.

Иван Фёдорович Манасевич-Мануйлов — человек с тёмным и запутанным происхождением, еврей-лютеранин, журналист и с 1890 (по другим данным — с 1888-го, то есть примерно с 18–20-летнего возраста) года сотрудник Охранного отделения (агент Сапфир). Являл собой весьма распространённый по всему миру на рубеже веков тип авантюриста-пассионария — храброго, находчивого, легко меняющего имена, места жительства, профессии и не изменяющего только одному — своей беспринципности[4]. Много и весьма успешно Мануйлов работал на благо себя и Российской империи в Европе, где стал основным тайным соперником легендарного японского разведчика подполковника Акаси Мотодзиро. Наградой Мануйлову послужили «всемилостивейшее причисление коллежского асессора Ивана Мануйлова к дворянскому сословию» и орден Святого князя Владимира от государя-императора. В Россию тайный агент Петербурга вернулся в июле 1904 года, когда наблюдение за Корейкой было в разгаре. Вернулся с багажом сведений о действиях японской разведки у себя на родине (архивы переполнены его донесениями) и немедленно принялся за реализацию полученной информации. Сразу же по возвращении именно он, Мануйлов, возглавил только что организованное Отделение по розыску о международном шпионстве, то есть стал первым шефом русской контрразведки. Его заместителем был назначен второй участник обыска на Бармалеевой улице.

34-летний Михаил Степанович Комиссаров — в прошлом профессиональный военный, перешедший в жандармы, славился острым умом шахматиста, прекрасным образованием, представительной внешностью и таким же, как у его шефа, полным отсутствием каких бы то ни было комплексов — отличная рекомендация для работы «в области шпионства». К тому же потомственный дворянин Ярославской губернии служил облагораживающим фоном для выкреста и выскочки Манасевича-Мануйлова, вокруг которого постоянно крутились слухи о его нетрадиционной ориентации.

Почему сразу оба этих таинственных и могущественных шефа только вчера созданной русской контрразведки пришли на обыск к купеческой жене, подозрения против которой в документах никак не сформулированы? Ответа на этот вопрос в деле нет. Возможно, они таким образом входили в курс общей ситуации, когда полицейское начальство требовало максимальной активности в разгар войны, и надо было срочно реализовывать все имеющиеся результаты наружного наблюдения по потенциальным японским связям в Петербурге. Проверяли всех в надежде, что сеть зацепит крупную рыбу, а остальных можно и отпустить. На эту мысль наводит и тот факт, что спустя четверо суток, точно так же ночью, эта же группа произвела обыск в квартирах бывших приказчиков чайного магазина «Васильев и Дементьев», что на Невском, японцев Сиратори (философа по образованию) и Такаки (кадровый морской офицер), и, скорее всего, таких обысков было несколько. В случае с Сиратори и Такаки контрразведчиков ждала удача: были обнаружены рисунки мин и минных заграждений, важные сведения о русской армии и переписка служебно-конфиденциального характера. Оба японца и жена Сиратори Елена Никулова были арестованы[5]. Но прояснил ли что-либо обыск у Надежды Ким? Нет.

Во-первых, сразу же выяснилось, что хозяйка квартиры дома отсутствует, и то, как она скрылась от профессиональных филёров, тоже осталось загадкой. Со слов дворника, Надежда Ким с сыном Романом за одиннадцать часов до обыска внезапно «уехала на ст. Сиверская Варшавской ж. дор. к своему родственнику» Евгению Киму, и полиция, до сих пор необыкновенно бдительная, этого не заметила.

Во-вторых, сам обыск, начавшийся в 1 ч. 15 мин. ночи и продолжавшийся два часа, тоже не дал практически ничего: «Явно преступного в политическом отношении не обнаружено. В запертом дорожном сундуке был найден безкурковый пятизарядный револьвер и переписка на одном из восточных языков». Контрразведчикам пришлось уйти ни с чем, но конец ли это истории? Ведь им было известно, где находится Надежда Ким, они понимали, что с маленьким сыном она не сможет уехать надолго, да и организовать наблюдение за ними и Евгением Кимом на этой самой станции Сиверская наверняка тоже было возможно. Наблюдение и, вероятно, последующее задержание? Раз уж такие люди, как Мануйлов и Комиссаров, пришли в час ночи к ней домой, значит, у них были вопросы, которые они хотели задать Корейке.

Хорошо бы и нам узнать и эти вопросы, и тем более найти ответы на них. Но, к сожалению, на этом дело обрывается, и, закрывая истрёпанную папку, сегодня мы лишь можем сказать несколько слов о том, как сложились судьбы некоторых людей, упомянутых в нём.

Обескураженные результатом обыска у Ким сыщики продолжили свою работу в контрразведке. Иван Манасевич-Мануйлов считается автором нескольких успешных операций против японской разведки в России, но в 1906 году он был уволен за финансовые махинации. Неугомонный авантюрист, Мануйлов пытался избежать царского суда вплоть до самой революции, а когда она произошла, занимался подделкой мандатов ЧК и шантажом от её имени. Расстрелян в 1918 году.

Михаил Комиссаров вошёл в историю как настоящий ас контрразведки, для которого работа была важнее политики. Дослужился до генерала, руководил охраной Григория Распутина, что, как мы знаем, не спасло последнего от гибели. После революции выдавал себя в Европе за спецпосланника барона Петра Врангеля, собирая деньги якобы на борьбу с красными и складывая их в свой карман (видимо, сказалось давнее знакомство с Мануйловым), потом примкнул к этим самым красным и стал агентом ОГПУ. Работал в Европе и США. В 1933 году попал под трамвай в Чикаго.

Ким Пёнъок, он же Евгений Николаевич Ким, благополучно пережил тяжёлые военные времена и новость о колонизации Кореи в 1910 году (его шеф — корейский посланник Ли Бомчжин — после этого покончил с собой) и преподавал корейский язык в университете Санкт-Петербурга/Петрограда вплоть до 1917 года. Это значит, что в 1904 году никаких весомых доказательств его вины у царской контрразведки не существовало (и непонятно, насколько серьёзны были подозрения вообще). О судьбе Евгения Николаевича после революции ничего не известно, но ныне он почитаем отечественными корееведами как первый в нашей стране профессиональный преподаватель корейского языка.

Его старший брат Ким Пёнхаку (Николай Николаевич) в результате Русско-японской войны разорился, потом снова набрал силу, сумел пережить революцию и скончался во Владивостоке в 1928 году — незадолго до того, как уже советские органы госбезопасности в полную силу заинтересовались его и поныне неясной судьбой и загадочными связями с японцами. По ряду косвенных признаков можно предположить, что он вёл двойную игру: поддерживал эти контакты в интересах не японской разведки, а антияпонского корейского подполья в русском Приморье, в организации которого сыграл одну из ведущих ролей — похоже, что не без помощи Брата. С Надеждой Тимофеевной Николай Николаевич развёлся вскоре после Русско-японской войны и женился на другой корейской девушке.

Корейка Надежда Ким вернулась во Владивосток не позже 1906 года. Её сын Роман — тот самый, что в шестилетнем возрасте стал невольным участником шпионской драмы в Петербурге, позже не раз утверждал, что его мать происходила из аристократического рода Мин и была родственницей великой корейской королевы Мин Мёнсок, убитой в 1895 году японцами. Говорил он и о высоком происхождении своего отца, который купцом стал лишь в России, а в Сеуле служил при королевском дворе. Недавно стало известно, что эти сведения подтверждал и Ким Пёнъок: «Долгое время я находился близко при особе своего императора...»[6]. Разведясь с мужем, Надежда Тимофеевна уехала на юг русского Приморья и скончалась в Посьетском районе в 1930 году.

Спустя два года после описываемых событий маленький Рома Ким был отправлен своими родителями (при помощи влиятельных японских друзей) в престижную токийскую школу — «чтобы лучше узнал вражескую страну». Прожив в Токио не менее семи лет, Ким Японию узнал и полюбил, захотел остаться и стать там писателем. Строгий отец приказал ему вернуться, и Рома не посмел ослушаться. Впрочем, писателем он всё-таки стал — советским. После Второй мировой войны тиражи книг Романа Николаевича Кима превысили миллион экземпляров. Он один из признанных основоположников жанра советского шпионского детектива. Со временем стало известно, что Роман Ким — первый в мире неяпонский исследователь искусства японского шпионажа — ниндзюцу, с 1922 года был агентом, а с 1932-го — сотрудником ОГПУ/ НКВД, одним из самых успешных, ключевых игроков советской контрразведки в её сложном и запутанном противостоянии с разведкой Страны восходящего солнца.