Венценосный славянофил

Сто семьдесят пять лет назад, 26 февраля (10 марта) 1845 года, родился император Александр III. Национальная культура, национальная экономика, национальная внешняя политика — таковы были три кита, на которых он хотел основать великое будущее России.

Молодой и полный сил царь стоит в окружении верного народа. Чиновники далеко на заднем плане, а вокруг крестьяне: большинство — великороссы, но есть и малороссы, белорусы, татары. Они встали почтительным полукругом, как бы ограждая императора от внешней угрозы и крамолы. На переднем плане круг разомкнут, в нём оставлено место для зрителя, которого приглашают встать в ряды этой священной дружины, защищающей государя. 

Впервые за послепетровскую эпоху между самодержцем и народом нет бросающегося в глаза внешнего культурного различия. Как и положено истинно русскому царю, Александр III предстаёт с густой длинной рыжей бородой. Его военная форма, реформированная на национальный манер, предельно проста. Если не считать орденов и аксельбантов, она напоминает скорее одежду домовитого крестьянина — барашковая шапка, высокие сапоги… 

Новый русский стиль 

Картина Ильи Репина «Приём волостных старшин императором Александром III во дворе Петровского дворца», посвящённая событиям майской коронации 1883 года в Москве, — больше чем просто парадное полотно. Это своего рода идеологическая икона царствования — русский дух, единение царя и народа помимо средостения бюрократии и притязаний революционной интеллигенции. 

Сам факт создания картины — свидетельство продуманной культурной политики императора, не только являвшегося крупнейшим меценатом эпохи, вступившим в знаменитое соперничество с предпринимателем и коллекционером Павлом Третьяковым, но и сделавшего идейную и культурную ставку… на передвижников. 

Вопреки ощущавшемуся в их творчестве народно-демократическому духу «передвижники были симпатичны Александру III национальной проблематикой, понятной ему реалистической манерой», — замечал современник. А народно-демократический дух? Разве сам царь не близок к народу и не трудится для его блага с утра до ночи? С поддержкой царя именно творчество передвижников ложится в основу национальной школы живописи, расцветают таланты Виктора Васнецова, Василия Сурикова, царь поддерживает даже «Запорожцев» Ильи Репина, показавшихся Третьякову слишком украинскими, и в конечном счете недавние бунтари привлекаются к реформе Академии художеств. 

Короткое царствование Александра III — это взлёт русского национального искусства, не только живописи, но и скульптуры, архитектуры. Русское зодчество обретает свой неповторимый стиль, и пора уже избавиться от советских пропагандистских приставок «псевдо-» (характерно, что те же, кто говорит о «псевдорусском» стиле, говорят «неоготика» об абсолютно аналогичном западном явлении). 

Хотя Александр III и не перенёс столицу обратно в Москву (или просто не успел?), как мечтал публицист-славянофил Иван Аксаков, но именно при нём Красная площадь приобрела узнаваемый для всех национальный стиль: Исторический музей, Торговые ряды — всё русское и по-русски, хотя без всякой этнической предвзятости возвели эту красоту архитекторы Владимир Шервуд и Роман Клейн. 

Александр, ещё будучи наследником, в содружестве со знаменитым историком Иваном Забелиным и отцом русской археологии Алексеем Уваровым выступил инициатором и попечителем создания Исторического музея — средоточия национальной памяти. С историками царь всегда был на равных, говорил с ними как профессионал с профессионалами и пользовался их искренним уважением и любовью. 

«Особые симпатии государя к науке отечественной истории, русской археологии и истории искусств всем известны, как известно всем образованным людям и то, что государь при всех своих многосложных трудах находил время быть действительным председателем Императорского русского исторического общества и лично участвовал в его заседаниях», — отмечал Иван Цветаев, первый директор московского Музея изящных искусств, отец поэтессы Марины Цветаевой. После кончины царя-миротворца самый прочувствованный некролог написал классик российской исторической науки Василий Ключевский. 

Неформальная партия 

Уже с середины 1860-х годов царский сын, а затем наследник-цесаревич оказался в центре идейно-политической борьбы, воплощая надежды той группы консервативных интеллектуалов, которых обычно называли «русской партией». Эта группировка охватывала и консервативных националистов-западников, таких как золотое перо империи Михаил Катков и его окружение, и почвенников — таких как Фёдор Достоевский, и славянофилов — таких как Иван Аксаков. Между славянофилами и консервативными националистами могли кипеть горячие споры, но их объединяли главные идеи: укрепление веса в империи русского начала, подавление сепаратизма, и прежде всего польской крамолы, неприятие как революционного радикализма народников, так и «аристократического интернационализма» бюрократии. 

Фактически в эпоху Александра II «русские люди» всех идейных направлений составляли значимую оппозицию правительственному курсу, и цесаревич был её неформальным лидером. Ключевым лицом, осуществлявшим связь наследника с поддерживавшим его политическим лагерем, был Константин Победоносцев, сохранивший своё влияние и впоследствии. Однако было бы нелепо представлять дело так, что обер-прокурор Синода единолично формировал идеологию Александра III и, как «дядька», советовал сперва цесаревичу, а затем царю, что думать и что делать. 

Невозможно себе представить, чтобы столь энергичная политика, столь основательно осуществлённая в столь короткий срок, придумывалась на ходу. И в самом деле — в своей русификаторской политике на западных окраинах империи Александр III вдохновлялся образом видного общественного и политического деятеля Михаила Муравьёва-Виленского, бывшего героем для его круга. Жёсткую русификацию Прибалтики — Остзейского края — невозможно понять, если не помнить «Письма из Риги» и «Окраины России» философа-публициста Юрия Самарина и очерки Николая Лескова «Иродова работа», обличавшие уступки петербургской бюрократии немецкому засилью. Плодом этой идеологической подготовки стали такие решительные действия, как перевод делопроизводства в крае на русский язык, русификация Дерптского университета, возвращение городу, где он был расположен, русского названия — Юрьев. 

Подорвали ли эти решительные меры мир и согласие в империи? Проверкой результатов александровской русификации стала Первая мировая война. Ни один из «русских немцев» не изменил Российской империи. Одержанная генералом Павлом Ренненкампфом победа при Гумбиннене стала роковым поворотом, который обрёк Германию на неминуемое стратегическое поражение. В конце ХХ века Русскую православную церковь возглавил патриарх из знаменитой остзейской фамилии Ридигеров. Меры Александра III стимулировали органичное слияние остзейского дворянства с русской нацией. 

«Реальные жизненные интересы» 

Вопреки широко распространённому мифу Александр III никогда не провозглашал публично лозунг «Россия для русских», как это делали Михаил Катков или генерал Михаил Скобелев. Эти слова считали девизом его царствования современники. «Отпустив длинную бороду, надев русский кафтан с широкими шароварами и русские сапоги, подпоясавшись русским кушаком, государь дал понять и другим народам, и русским инородцам, и космополитам, что его заботой будет не весь земной шар, даже не Европа, а Россия, паче всего то, что безвозвратно покончена в ней та политика, которая в прежние времена вытаскивала из огня каштаны для других государств. Русские реальные жизненные интересы — вот начало и конец… политики нашего государя… Александр III молча думал: Россия для России», — писал в очерке об императоре историк Владимир Назаревский. 

Полученное Александром III прозвание Миротворец было напрямую связано с политикой отказа от войн за чуждые интересы, последовательно проводившейся царём. Царь-славянофил решил стать своеобразным антиподом Петру Великому. Тот осуществлял модернизацию России через изнурительные, выматывающие народные силы войны, а сущность преобразований полагал во всё большем отчуждении России от собственной оригинальной цивилизации, зримым символом чего было бритьё бороды. 

Первым вернувший себе бороду Александр III решил продвигать Россию в будущее через возвращение к самой себе, через обретение всё большей национальной оригинальности в цивилизации, путём по возможности мирным, сберегающим силы народа для внутреннего развития или для большой битвы, но за свои коренные интересы (а то, что к ней царь готовился серьёзно, показал тот факт, что потом ещё полвека Россия сражалась в великих битвах винтовками Мосина, именно при нём взятыми на вооружение). 

Однако главным «фронтом», вне которого у его державы в ХХ веке не могло быть будущего, стала не внешняя политика и не дипломатия, а экономическая модернизация, индустриализация, со всей решительностью начатая именно по решению Александра III. И здесь снова император проявил себя в качестве волевого, вдумчивого и независимого в суждениях мыслителя. 

Национализация экономики 

В наследство от отца государю досталась страна с хаосом в экономике, катастрофически подорванным бюджетом, высоким уровнем коррупции (в том числе и в окружении морганатической супруги Александра II княгини Екатерины Юрьевской), системой частных железных дорог, не приносящей денег в казну. 

Прибытие французской эскадры в Кронштадт в 1891 году. Худ. М.С. Ткаченко. 1893 год

Страну населяли десятки миллионов крестьян, которые после освобождения от крепостничества оказались лишними вне экономической системы помещичьих хозяйств (лишним в экономическом смысле стало и большинство помещиков). Последовавшие регулярные недороды прогрессивная печать, стремившаяся создать чёрную легенду, перекрестила в «голод» (и накаркала-таки неиллюзорный голод с миллионами жертв в ХХ веке, устроенный самыми что ни на есть прогрессистами). 

Что ещё показательнее, в общественном мнении существовал своего рода антииндустриальный консенсус. И правые дворянские консерваторы, и левые радикалы-народники одинаково были уверены в том, что России не нужно становиться на путь индустриального капитализма с его обнищанием масс, «рабочим вопросом» и социально-экономическими проблемами. Пусть Россия минует капитализм (народники считали, что она сможет шагнуть прямо в аграрный социализм), а заводы и фабрики пусть строят немцы, которые и продадут нам всё необходимое в обмен на русский хлеб. 

Эта экономическая стратегия обрекала Россию и на определённую внешнюю политику: вечно быть пристяжной при усиливающейся Германской империи, держать для неё открытым рынок, не пытаться развивать собственное производство и не слишком спорить с Берлином в геополитических вопросах. 

Лишь небольшая группа людей — всё тот же публицист Михаил Катков, регулярно писавшие в его газете профессор-математик Иван Вышнеградский и молодой железнодорожник Сергей Витте, выдающийся химик, организатор нефтяной промышленности и экономист Дмитрий Менделеев — выступала с других позиций, опиравшихся не на догмы Адама Смита или Карла Маркса, а на труды теоретика национальной политической экономии и протекционизма Фридриха Листа. России нужно закрывать внутренний рынок и развивать инфраструктуру и промышленность, осваивать свои богатства и пространство. Император долго готовился, собирал бюджетные ресурсы, назначил Вышнеградского министром финансов, а Витте — управляющим железными дорогами с чётким заданием: провести национализацию инфраструктуры и осуществить строительство Великого Сибирского пути. 

Революция 1891 года 

Итогом стала революция сверху, равных которой история России знает не так много. Если можно спорить, живём ли мы ещё в реальности, созданной революцией 1917-го, то в том, что в реальности, созданной в 1891-м, Россия прожила весь ХХ век и живёт до сих пор, сомневаться нельзя. 

Введение в 1891 году покровительственного таможенного тарифа заложило экономические предпосылки русской индустриализации. Менделеев подвёл под него масштабную теоретическую базу (не менее важный его труд, чем периодическая таблица) — подробную роспись тех отраслей, где в интересах импортозамещения русский рынок нуждается в защите, и тех, где он должен быть открыт к своей же выгоде. «Знаменем самостоятельности и немечтательного прогресса России» назвал нововведение учёный. 

Прямым следствием стала таможенная война с Германией, которая терпела львиную долю убытков от русской декларации экономической независимости. В основе великого расхождения России и Германии лежали не столько вопросы европейского равновесия и капризы отдельных лиц, сколько вопрос о самостоятельной индустриальной субъектности нашей страны. Но это потребовало и геополитической переориентации — Александр III сделал решительный шаг к русско-французскому союзу. 

Летом этого же года в Кронштадт прибыла французская морская эскадра, а в залах царской резиденции зазвучала «Марсельеза». Шокировавший Берлин и Вену союз консервативной монархии и республики (впрочем, не забудем, что в 1890-е во французской политике доминировали консервативные националисты) имел не только геополитическое измерение (поставить Германию «в два огня»), но и экономическое. По мысли Вышнеградского, французские капиталы, практически не находившие применения на родине, должны были работать на русскую индустриализацию (и они исправно делали это до самого большевистского дефолта в 1917 году). 

Создание великой промышленности в России продолжилось и в царствование Николая II. К началу эпохи «великих потрясений» в 1917-м в стране уже существовала динамично развивающаяся промышленность, и советская индустриализация не так уж и много прибавила к заложенному в царские времена фундаменту (особенно если вспомнить экономический регресс 1920-х, последствия которого мы, по сути, не преодолели и по сей день). 

Ну и, наконец, самым славным деянием экономической революции 1891 года стало начало строительства Великого Сибирского пути — Транссиба, первой и, строго говоря, единственной в мире глобальной железнодорожной магистрали. Чтобы оценить масштаб, достаточно вспомнить судьбу двух других грандиозных железнодорожных замыслов геополитических конкурентов России. Трансафриканская дорога Каир — Кейптаун, о которой грезил южноафриканский политик и предприниматель Сесил Родс, так никогда и не была построена. Замысел кайзера Вильгельма II — Багдадская железная дорога — был осуществлён тогда, когда лишился всякого практического смысла; единый путь от Берлина до Басры оказался невозможен, разрезан множеством непрозрачных границ. 

И только Транссиб стал грандиозным памятником инженерной, экономической и геополитической мощи русской империи. Он навсегда соединил Сибирь и Дальний Восток с остальной Россией, покончив с их полуколониальным статусом, стал основой стратегического манёвра, не раз определявшего судьбы России (самый важный момент — осень 1941 года, когда спасение Отечества было немыслимо без переброски дивизий по царским железным дорогам). Александр III верно понимал главное: в огромной России для экономического рывка нужно время и обеспечение отдачи от масштаба, что невозможно без развития современных коммуникаций. 

Строительство Великого Сибирского пути. Железнодорожный мост через реку Ушайку

«Россия та же самая…» 

«Александр III сознавал, что Россия может сделаться великой лишь тогда, когда она будет страною не только земледельческой, но и страной промышленною, что страна без сильной обрабатывающей промышленности не может быть великой… Он твёрдо настаивал на введении протекционистской системы, благодаря которой Россия ныне обладает уже значительно развитой промышленностью, и недалеко то время, когда Россия будет одною из величайших промышленных стран», — писал помогавший и Александру III, и его сыну министр и теоретик национальной экономики Сергей Витте (впрочем, приписывать Витте, как иногда делают в современной историографии, решающую роль в преобразованиях можно лишь из предубеждённости к русским самодержцам и их роли в управлении страной). 

Царь мечтал, как признавался в письме супруге, «доказать всей изумлённой, испорченной нравственно Европе, что Россия та же самая святая, православная Россия, каковой она была и при царях Московских и каковой, дай Бог, ей остаться вечно!» 

В ХХ веке, уже после несвоевременной и трагической кончины Александра III, Россия, казалось, бесконечно удалилась от этого идеала. Но вот прошло почти полтора столетия, и многое и в реалиях, и в замыслах возвращается на круги своя. Идеал царя-славянофила сегодня представляется нам снова актуальным и достижимым. И если это так, то лишь потому, что сам государь Александр Александрович не только сформулировал этот идеал, но и за своё очень короткое царствование успел заложить под свою мечту прочнейший фундамент, никуда не исчезнувший и сегодня.

Фото: FINE ART IMAGES / LEGION-MEDIA