Первая чеченская

Двадцать пять лет назад, 11 декабря 1994 года, началась так называемая Первая чеченская война. Своим мнением о её причинах и итогах с «Историком» поделился генерал-майор внутренней службы в отставке Владимир Ворожцов, в то время возглавлявший Центр общественных связей МВД России.

«Операция по восстановлению конституционного порядка» — так именовались действия федеральных сил на территории Чеченской Республики с 11 декабря 1994 года по 31 августа 1996-го. Речь шла о введении на территорию Чечни федеральных сил — подразделений Минобороны и Внутренних войск МВД РФ. Решение перезрело: к этому времени Чечня давно выпала из конституционного поля России, и иного способа разрешить кризис уже не было…

Ещё в середине 1990 года Борис Ельцин заявил, что республики в составе России могут брать суверенитета «столько, сколько сами проглотят». Пришедшие вскоре к власти в Грозном политические силы во главе с генерал-майором Советской армии Джохаром Дудаевым реализовали этот призыв буквально. На территории Чеченской Республики, которую дудаевцы переименовали в Ичкерию, перестали действовать российские законы, русское население подвергалось дискриминации и буквально выдавливалось из Чечни. Реальную власть захватило несколько групп боевиков, вооружённых до зубов, в том числе брошенным в республике советским оружием. Грабежи, убийства, насилие стали расползаться из Ичкерии в сопредельные регионы России.

Возглавляя ЦОС МВД РФ, а затем являясь главным консультантом министра внутренних дел, Владимир Ворожцов по долгу службы неоднократно бывал в Чечне: участвовал в многочисленных раундах переговоров представителей федерального центра с дудаевцами, выезжал на передовую, осуществлял информационное обеспечение действий федеральных сил на протяжении всей военной кампании.

 

Вынужденное решение

— Как вы оцениваете решение о вводе войск в Чечню, принятое в конце 1994 года?

— Я считаю, что в тех условиях это было единственно верное вынужденное решение. Чтобы убедиться в этом, достаточно представить себе альтернативу. Задумаемся: что было бы дальше, если бы оставили эту территорию без соответствующей реакции со стороны федерального центра?

— Как вы отвечаете на этот вопрос?

— Во-первых, я уверен в том, что спустя короткое время Ичкерия могла стать катализатором сепаратизма для целого ряда других субъектов Российской Федерации. В связи с этим вспоминаю библиотеку Джохара Дудаева в его доме в Катаяме. Процентов на сорок она состояла из книг с дарственными надписями. Среди них немалая часть была подарена видными российскими политиками, руководителями регионов, причём не только мусульманских, главами и авторитетными лидерами других государств бывшего СССР. Дарственные надписи были приблизительно такие: «Вы для нас являетесь символом…» — и далее про борьбу за независимость и суверенитет.

Следующий момент. Существует знаменитый анекдот: «Дайте мне один метр государственной границы, и я стану миллиардером». Так вот на территории Чечни на тот период существовала огромная дыра в российской границе. Дыра в широком смысле — в финансовой, экономической, юридической, энергетической и прочих сферах.

— Что вы имеете в виду под дырой в юридической сфере?

Погрузка российских солдат в вертолёт для отправки в Моздок. 1995 год

— Я держал в руках очень интересный документ — Уголовный кодекс Чеченской Республики Ичкерия, где было написано, что на территории Ичкерии привлекаются к уголовной ответственности только те лица, которые совершили преступления в соответствии с кодексом Чеченской Республики Ичкерия. То есть человек, совершивший преступление в любых других государствах или субъектах РФ, спокойно мог приехать в Чечню и жить там, ибо из Ичкерии, как когда-то с Дона, выдачи не было.

Так что у России, у федерального центра, не было другого выхода, кроме того решения, которое было принято. Правда, его исполнение закономерно столкнулось с очень существенными трудностями как внутреннего, так и внешнего плана…

 

Кто охранял Дудаева?

— Почему это решение было принято только в декабре 1994-го, ведь к тому времени уже давно было понятно, что собой представляют Ичкерия и её руководство?

— Силового сценария не хотелось никому. Поэтому достаточно долго шли переговоры, причём на самых разных уровнях. Кто только не ездил, кто только не разговаривал с Дудаевым и его окружением! Итогом, после которого, как я полагаю, и было принято окончательное решение о военной операции, была встреча с Дудаевым министра внутренних дел Виктора Ерина и министра обороны Павла Грачёва.

Это были очень сложные переговоры. Их начало запомнилось мне весьма характерным моментом: когда Джохар Дудаев в окружении охраны вышел из машины и направился в комнату для переговоров, он вдруг совершенно неожиданно остановился возле подполковника — начальника личной охраны одного из российских силовых министров — и обратился к нему: «Привет, Володя! А ты сейчас кого охраняешь?» Тот ответил: «Привет, Джохар. Вот, министра…» — и назвал фамилию. Дудаев покачал головой, сказал: «Не завидую я тебе» — и пошёл дальше. Естественно, подполковника сразу же спросили: «Слушай, а ты его откуда знаешь?» А он спокойно ответил: «Ну я же в своё время служил в "Девятке", сначала охранял одного члена Политбюро, а в 1991 году, когда КПСС развалилась, я получил задание и некоторое время охранял Дудаева».

Вот вам простейший пример, кто такой Дудаев. Это человек, которого после августа 1991 года какое-то время официально охранял штатный сотрудник (и, скорее всего, не один) бывшего Девятого управления КГБ СССР, отвечавшего за охрану высших руководителей страны.

— То есть вы хотите сказать, что Дудаев — это порождение московских интриг?

— И не только Дудаев. Очень многие проблемы на Северном Кавказе возникали в те годы при поддержке определённых сил и в России, и за рубежом. Это очевидно.

— Но чтобы сделать Дудаева охраняемым лицом, пусть даже неформально, должна быть команда с самого верха…

— Не будем забывать: на самом верху в те годы было достаточное количество либеральных политиков, которые имели на это и желание, и полномочия.

— И они приставили охрану к Дудаеву как к деятелю, которого в новой России в какой-то момент посчитали своим?

— Конечно. Как к политику, который, по их мнению, активно добивался того же, что и они, — декоммунизации и демократизации России. Не следует забывать, что тогдашнее ичкерийское руководство имело огромное влияние в федеральных органах власти. Мы знаем множество примеров, когда любая сверхсекретная информация немедленно становилась известна ичкерийцам.

 

Операция по удалению

— Существовало ли согласие внутри высшего российского руководства по поводу применения войск в Чечне?

— Конечно, нет.

— Какова была позиция оппонентов этого решения? В чём была их логика, если она вообще была?

— Вы понимаете, есть позиции, а есть интересы. Немалое количество политических сил в стране в тот момент было ориентировано на политические и экономические бонусы, напрямую связанные с Ичкерией.

— В этом смысле Борис Ельцин, который, как я понимаю, буквально продавил решение о вводе войск на заседании Совета безопасности РФ, в каком-то смысле пошёл чуть ли не против мейнстрима?

— Безусловно. Ельцин отлично понимал, что дальше так жить нельзя. Он оказался в ситуации хирурга, у которого два варианта лечения. Первый вариант — просто продолжать обезболивать, а второй — удалить опухоль. Борис Николаевич всё-таки решился оперировать…

— Как вы оцениваете готовность вооружённых сил и вообще правоохранительных органов к решению такого рода задач?

— Прежде чем говорить о готовности, нужно сказать о состоянии армии и силовых структур на тот момент. В Министерстве обороны фактически не было частей боевой готовности. Уклонение от призыва в армию было массовым. Зарплаты офицерам и прапорщикам месяцами не выплачивались — как в вооружённых силах, так и в милиции и спецслужбах. Техника, системы связи — всё было морально устаревшим.

У ряда руководителей вооружённых сил, к сожалению, не то чтобы не было желания защищать Россию, а были прямо противоположные намерения. Я напомню, что был такой первый заместитель главкома сухопутными войсками по боевой подготовке генерал-полковник Эдуард Воробьёв, который вообще демонстративно заявил, что вверенные ему войска не готовы к военным действиям (а именно он и отвечал за боевую подготовку!), и на основании этого отказался выполнять приказ министра обороны, после чего отправился в отставку. Вместо того чтобы попасть под трибунал за провал работы и отказ выполнять приказ, он сразу же умудрился стать депутатом Государственной думы и советником Института Гайдара.

В наибольшей степени к ведению военных действий были готовы внутренние войска. Сказывалась их компактность, обученность, значительный опыт боевых действий, прежде всего в горячих точках бывшего СССР, блестящий уровень руководства (здесь нужно особо упомянуть генералов Анатолия Куликова, Анатолия Романова, Вячеслава Овчинникова).

Состояние вооружённых сил во многом определялось и тем, что психологически многие люди не были готовы воевать. Мне пришлось побывать на месте гибели Майкопской бригады через несколько недель после трагедии. Из той картины, что я увидел, стало ясно: бригада погибла не потому, что она была плохо подготовлена. Она погибла потому, что солдаты не были готовы стрелять в людей — в живых людей, да ещё в мирном городе. В том числе в подростков, которые там бегали с гранатомётами. Те подразделения, которые имели опыт боевых действий, приняли бой и удержали позиции. Как только неготовность воевать была преодолена, к февралю 1995 года ход боевых действий в корне изменился…

 

«Штурм» без штурма

— Но до этого был печально знаменитый «штурм» Грозного накануне нового, 1995 года. Боевики сожгли в танках и БТР сотни военнослужащих федеральных войск. В чём, на ваш взгляд, причина этой трагедии?

— Прежде всего не было никакого плана штурма. Штурм города и марш по городу — это совершенно разные вещи. С военной точки зрения штурм — это отдельный вид боевых действий, это артиллерийская подготовка, разведка, инженерное обеспечение, авиационное прикрытие и так далее. Так вот: войска не шли штурмовать город. У них была иная боевая задача — войти в город, выйти в район вокзала, взять под контроль стратегические объекты…

— Грубо говоря, как в Праге в 1968 году?

— Ну, я тогда в Праге не был, но некоторая аналогия, думаю, вполне уместна. Безусловно, этот замысел с точки зрения военно-технического планирования был явно ошибочным. В распоряжении ичкерийского руководства находились не только отряды мотивированных людей, обладающих хорошей боевой подготовкой, но и очень значительные объёмы оружия и боевой техники, а также той техники, которую можно использовать как боевую. Фактически — мы тогда считали — вооружение дудаевцев на рубеже 1994–1995 годов тянуло на среднюю натовскую армию типа бельгийской или голландской.

— Это была советская техника, которая осталась после вывода из Чечни российской армии в 1992 году?

Чеченские боевики на танке в разрушенном Грозном

— Конечно. Это всё осталось после распада СССР, включая даже авиацию. Слава богу, эту авиацию разбомбили на аэродромах в первые дни после начала операции.

— Когда, на ваш взгляд, произошёл перелом в войне?

— Фактически уже к концу первой декады февраля 1995 года в военном и техническом плане всё стало ясно. Именно тогда в первый раз за время боевых действий ичкерийская сторона запросила перемирия. Это было знаменитое перемирие с 13 по 20 февраля 1995 года. Для чего оно было запрошено? Во-первых, для того, чтобы им разрешили собрать оставленные на занятых российскими войсками позициях тела своих погибших и, во-вторых, чтобы, вступив в переговоры, потянуть время, залечить раны…

Такие перемирия повторялись ещё не раз, но, несмотря на это, к концу мая 1995 года основная военная сила дудаевцев была сломлена, оставшееся руководство загнано в горы и решало вопрос, что делать дальше: уходить в Турцию или самоубиваться на родной территории? И именно тогда был предпринят печально знаменитый марш Шамиля Басаева в Минеральные Воды с целью захвата самолёта. По дороге этот план преобразовался в план по захвату больницы в Будённовске. Собственно говоря, этот захват и последовавшая за ним фактическая капитуляция российской стороны привели к тому, что война не просто возобновилась — она получила второе дыхание. Именно после этого теракта ичкерийцы получили широчайшую внешнюю поддержку.

 

Капитуляция в Будённовске

— Вы сказали о фактической капитуляции российской стороны…

— Это очевидно. Прекрасно понимая, что у ичкерийского руководства нет ресурсов для ведения активных боевых действий и что все их реальные силы стянуты не просто в один город, а в цоколь одного здания, российские власти приняли решение… отпустить боевиков.

Вид больницы, захваченной террористами в Будённовске. Июнь 1995 года

— Почему было принято такое решение?

— Формально решение принимал премьер-министр Виктор Черномырдин. У всех на памяти его телефонный разговор с Басаевым, который транслировали в прямом эфире все федеральные телеканалы: «Шамиль Басаев, говори громче!» Но я думаю, что к этому приложил руку не только Черномырдин. При мне тогдашний депутат Государственной думы «правозащитник» Сергей Ковалёв испуганно кричал в трубку телефона ВЧ-связи: «Егор Тимурович! Егор Тимурович! Срочно поговорите с Виктором Степановичем! Сейчас здесь начнётся кровопролитие!»

— Ковалёв в этот момент был в Будённовске?

— Да, и он тоже. С целой свитой кукловодов. Поэтому очевидно, что значительная часть тогдашней политической элиты России, которая активно поддерживала ичкерийцев на этом этапе войны, использовала данный момент для воздействия на премьер-министра. Ельцин в это время был за пределами страны, на саммите «Большой семёрки» в Галифаксе, а Черномырдин оставался на хозяйстве.

Нам, тем, кто в это время был в Будённовске, было очевидно, что такое решение однозначно подразумевало капитуляцию, причём и в военном, и в морально-психологическом плане. После этого общественное мнение Ичкерии изменилось диаметрально. Многим стало ясно, что с федералами можно бороться, их можно побеждать не только на поле боя. И война началась по новой.

— Какова была альтернатива этому решению Черномырдина?

— Собственно говоря, альтернатива была достаточно простая. Оставалось завершить операцию и ликвидировать террористов. Их было не так много, там вовсе ничего не было заминировано, как потом говорили, и технические возможности для проведения операции существовали.

— Но, насколько я понимаю, федеральный центр не был готов в той ситуации идти на жертвы среди заложников?

— Конечно, любая спецоперация — это трагедия. Безусловно, она влечёт гибель определённого количества людей. Но, понимаете, сам по себе захват заложников — трагедия. Ведь только по дороге к больнице боевиками было убито около ста заложников. Только по дороге к больнице! При этом давайте не будем забывать, что если бы операция в Будённовске пошла по другому сценарию, то не было бы потом ни Беслана, ни «Норд-Оста». Не было бы взрывов жилых домов, взорванных в небе самолётов, не было бы Второй чеченской войны и так далее. Это очевидно.

Конечно, для политика принимать решение о силовом сценарии тяжело, страшно, но бывают ситуации, когда более гуманное, как кажется поначалу, решение оборачивается гораздо большей бедой.

 

Бои на информационном фронте

— В те годы не только зарубежные СМИ, но и большинство российских откровенно подыгрывало боевикам. Чем вы можете это объяснить?

Переговоры Виктора Черномырдина с Шамилем Басаевым об освобождении заложников в Будённовске. Июнь 1995 года

— Действительно, важным фактором Первой чеченской войны было то, что ичкерийский режим пользовался всесторонней поддержкой довольно значительного круга российской «общественности», в том числе журналистской. В «группу поддержки» дудаевцев входили депутаты Государственной думы, руководители СМИ, журналисты и даже главы регионов. Допускаю, кстати, что часть из них руководствовалась идейными мотивами.

Но не только. Дудаевцы тратили значительные финансовые ресурсы на создание благоприятной информационной среды. Я помню эти «истории успеха» очень хорошо. Скажем, сидят в одной комнате три московских журналиста — голодные, молодые. Бегают, стреляют сигареты по безденежью. Один как-то раз поехал в Чечню, всё «правильно» написал и начал ездить дальше — «припал к источнику», что называется. Через полгода у него уже квартира с видом чуть ли не на Кремль, жена разъезжает на великолепнейшей машине. При этом двое его коллег продолжают нищенствовать в том же издании и спрашивать: «Сигаретки нет?» Случайность это? Может быть, случайность, но почему-то больше похожая на чёткую закономерность…

Не будем забывать и про то, что журналистов примитивно идейно дрессировали. Внушали, что их долг заключается в том, чтобы критиковать власть. Правда, почему-то только свою — чужую нельзя. Стандартом для них были их зарубежные друзья, которые и спускали сверху «методички».

Посмотрите на ту же ситуацию в Будённовске. Там оказалось около сотни журналистов, и, на мой взгляд, вся их работа, в сущности, состояла в том, чтобы отмыть образ Басаева. Из того, кто спрятался за спинами рожениц, нужно было сделать героя. И это исправно делалось, в частности, под руководством чешской журналистки Петры Прохазковой. Не ей ли принадлежали следующие слова: «Скажите обязательно, что у него родственники погибли в Ведено во время бомбёжки». — «Так Ведено не бомбили!» — «Всё равно скажите». «Скажите, что он всё время движения раздавал гаишникам взятки». — «Так там не было ни одного поста ГАИ!» — «Нет, всё равно скажите». «Скажите, что Басаев дал команду беречь заложников». — «Как так, когда он по дороге сто человек расстрелял?» — «Нет-нет, вы всё равно скажите, что это федералы хотят убить заложников, а он велел их беречь». Это был настоящий инструктаж российских СМИ, и почти все эти установки они послушно воспроизводили.

 

Мир, не закончивший войну

— Как вы оцениваете Хасавюртовское перемирие, заключённое генералом Александром Лебедем в конце августа 1996 года? Почему оно стало возможным?

— Этому предшествовал знаменитый захват боевиками Грозного. Все силы ичкерийцев из всех районов Чечни были стянуты к городу и ворвались в него. Но после этого город с внешней стороны был полностью окружён федеральными силами. Фактически в военно-техническом отношении достаточно было нескольких недель мощных ударов по городу для того, чтобы ликвидировать всех боевиков сразу. И тут им на помощь неожиданно снова пришли средства массовой информации, те же самые, что активно поддерживали боевиков в Будённовске и потом не раз выручали дудаевцев. Эти СМИ хором начали кричать о том, что в Грозном могут оставаться несколько русских бабушек и в ходе боёв они могут погибнуть. Правда, до августа 1996-го об этих бабушках никто из них не вспоминал, а тут вдруг неожиданно вспомнили.

В результате заключили соглашение, по которому российские войска должны были уйти из Чечни.

— За это соглашение до сих пор ругают Александра Лебедя, но ведь он, судя по всему, действовал в данном случае по поручению президента Ельцина? Секретарь Совета безопасности не мог самостоятельно принять такое решение…

Заключение Хасавюртовского перемирия (на фото — Аслан Масхадов и Александр Лебедь). 31 августа 1996 года

— Конечно, не мог. Но не следует забывать особую роль в этом процессе и Бориса Березовского. Ельцину, видимо, рассказали, что раз Грозный вновь взят боевиками, то военного решения проблема не имеет. Что любая активизация военных действий с нашей стороны приведёт к новым жертвам, истерике СМИ, падению его рейтинга и надо срочно спасать ситуацию.

— Как вы оцениваете общий итог Первой чеченской войны?

— Разделим общий итог на две части. С чисто военной точки зрения война окончилась поражением: войска ушли, территорию отдали в руки противника. Начался трёхлетний этап непонятного сосуществования. С точки зрения значения для страны, для вооружённых сил, с точки зрения общественного сознания результат был совершенно иной. Во-первых, в ходе войны у страны появился враг, объединяющий национально ориентированные силы. Во-вторых, удалось разрушить образ «великого и могучего» ичкерийского боевика, показать, что его можно победить. В-третьих, стало ясно, что к армии и вооружённым силам надо относиться по-другому. Кстати, потихонечку и деньги пошли. Ведь первые подразделения той же милиции уезжали на войну просто под обещания, что им по возвращении погасят долг по зарплате. По четыре–шесть месяцев люди зарплату не получали! В ходе войны ситуация начала меняться — стало ясно, что если перестать платить своей армии, то, как в поговорке, придётся платить чужой.

К сожалению, и в этом главное несчастье того времени, были понесены огромные, неоправданные потери в силу неподготовленности, слабой оснащённости и предательства.

Впрочем, был ещё один результат той войны, который стал проявляться несколько позже…

— Что вы имеете в виду?

— Очень скоро стало ясно, что дальнейшее существование «независимой Ичкерии» становится тупиковым. Всё последующее существование республики свелось к противоборству различных кланов и местных политических деятелей. Поэтому вся система управления республикой объективно начала рушиться. Параллельно начался рост ваххабизма, который, естественно, вызвал резкое неприятие со стороны представителей традиционного ислама, со стороны духовных лидеров (прежде всего Ахмата Хаджи Кадырова), которые прекрасно понимали, что при таком развитии событий это уже будет не их родина, не их республика.

— То есть на самом деле после 1996 года Ичкерия уже не могла просуществовать долго. Это был процесс либо внутреннего разрушения, либо внешней экспансии…

— Существовать в этих условиях они могли, только расширяясь, поэтому следующим этапом развития «ичкерийской независимости» и стал рейд Басаева в Дагестан в августе 1999 года. Если бы его там не остановили, на очереди была Карачаево-Черкесия и так далее.

— К этому времени и в Москве уже изменилось отношение к происходящему…

— Страна стала совершенно другой. Необходимость противодействия распаду страны была уже очевидной. Существенно изменилось и сознание населения в близлежащих регионах. Почему у боевиков не получилось в Дагестане? Потому что они всех вокруг достали. К этому времени и у нас уже была другая армия, другие вооружённые силы, и к власти, что немаловажно, пришло другое поколение руководителей.