Ядерная гонка

Началом ядерной гонки можно считать один из дней в августе 1941 года, когда работавший в Англии немецкий физик Клаус Фукс инициативно вышел на связь с секретарём советского военного атташе в Англии Семёном Кремером, сотрудником Разведывательного управления РККА. 10 августа Кремер направил в Центр радиограмму, в которой сообщал об учёном, готовом предоставлять данные о ведущихся в Англии разработках ядерного оружия.

Клаус Фукс в лондонском аэропорту

25 сентября и 3 октября 1941 года в Москву ушёл секретный доклад «Мауд Комитти» (M.A.U.D. расшифровывается как Military Application of Uranium Detonation), в состав которого входил и Клаус Фукс. Этот доклад получила уже не военная, а внешняя разведка НКГБ СССР от своего агента Гомера, которым был член «Кембриджской пятёрки» Дональд Маклейн, высокопоставленный сотрудник Форин-офиса. В марте 1942 года Лаврентий Берия доложил Иосифу Сталину о ведущихся в Англии разработках, предложив ознакомить видных учёных с материалами разведки. После того как учёные подтвердили выводы разведчиков, 28 сентября 1942 года Сталин утвердил историческое распоряжение ГКО № 2352сс «Об организации работ по урану», где АН СССР предписывалось «возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путем расщепления ядра урана и представить Государственному комитету обороны к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы».
По воспоминаниям академика Юлия Харитона, они вместе с Яковом Зельдовичем первыми в СССР начали заниматься этой проблемой в Институте химической физики ещё в 1939–1940 годах, показав, что при делении урана возможны взрывные цепные реакции с выделением огромной энергии. Эти выводы даже предвосхитили аналогичные результаты, полученные Отто Фришем и Рудольфом Пайерлсом в Бирмингемском университете. На основании сделанных Зельдовичем и Харитоном расчётов директор Института химической физики академик Николай Семёнов, создатель теории разветвлённых цепных химических реакций, направил в 1940 году в правительство письмо о необходимости постановки работ по созданию ядерного оружия. К сожалению, тогда это письмо осталось без ответа. Но в последующем Игорь Курчатов, научный руководитель атомного проекта, первыми к участию в нём привлёк именно Харитона и Зельдовича.

Академик Юлий Харитон у бомбы РДС-1

Тем временем на Западе работы по созданию атомной бомбы шли полным ходом. 19 августа 1943 года на встрече в Квебеке Уинстон Черчилль и Франклин Рузвельт договорились о совместной разработке ядерного оружия, в результате чего английский проект поглощался американским Манхэттенским проектом. Для работы в рамках проекта из Англии были вывезены многие участники «Мауд Комитти», в том числе и Клаус Фукс. Через 12 дней после сборки в Лос-Аламосе первой американской атомной бомбы «Штучка» (Gadget), работавшей на основе распада плутония-239 и имевшей имплозивную схему подрыва, Центр получил её описание от агентов Чарльза (Клаус Фукс) и Млада, он же Персей (Теодор Холл). Первая шифрограмма поступила в Центр 13 июня, вторая — 4 июля 1945 года. Испытание «Штучки» было проведено 16 июля 1945 года на горе Аламогордо в штате Нью-Мексико. Вскоре Центр располагал подробнейшими документами о характеристиках проведённого взрыва.
Новым толчком к ядерной гонке послужили атомные бомбардировки японских городов Хиросимы и Нагасаки, осуществлённые американскими бомбардировщиками 6 и 9 августа 1945 года. Число погибших, в основном мирных жителей, от непосредственного воздействия взрыва в Хиросиме составило от 70 до 80 тыс. человек, а по истечении пяти лет с учётом последствий облучения достигло 200 тысяч. Общее число умерших от последствий атомных бомбардировок японских городов по состоянию на 2013 год составляло порядка 450 тыс., из них 286 818 в Хиросиме и 162 083 в Нагасаки.
С учётом того, что подобная варварская демонстрация силы была прямой угрозой Советскому Союзу, сразу же вслед за этими событиями 20 августа 1945 года вышло распоряжение ГКО № 9887сс/ов «О специальном комитете [по использованию атомной энергии] при ГКО», председателем которого назначается  Берия. Научное руководство проектом возлагалось на Игоря Курчатова.

Академик Яков Зельдович с супругой

Спецкомитет получил чрезвычайные полномочия и неограниченное финансирование. Его исполнительным органом стало Первое Главное управление (ПГУ). При ПГУ были образованы Научно-технический совет (НТС) и Бюро № 2. Рабочим аппаратом Бюро № 2 стал Отдел «С», созданный на базе группы «С» генерал-лейтенанта Павла Судоплатова. Туда же из 3-го (англо-американского) отдела 1-го Управления (внешняя разведка) НКГБ СССР (начальник — комиссар госбезопасности 3-го ранга Павел Фитин) передали наиболее важные оперативные материалы, в том числе 200 страниц из агентурного дела «Энормоз» по проникновению в американские атомные секреты (руководители — начальник 3-го отдела комиссар госбезопасности Гайк Овакимян и майор госбезопасности Леонид Квасников). Заместителями Судоплатова были назначены полковник Лев Василевский, который, вернувшись из Мексики, в 1945–1947 годах возглавлял научно-техническую разведку НКГБ-МГБ СССР, и подполковник Яков Терлецкий, доктор физико-математических наук, который обобщал все материалы разведки и докладывал их на заседаниях НТС. Председателем НТС вначале был нарком боеприпасов генерал-полковник Борис Ванников, а затем — академик Курчатов. Кроме них в НТС входили заместители Берия Василий Махнёв и Авраамий Завенягин, а также академики Абрам Иоффе, Абрам Алиханов, Исаак Кикоин, Виталий Хлопин и Юлий Харитон.
Реализовывать советский атомный проект решили путём почти полного копирования американского прототипа — плутониевой бомбы «Толстяк», сброшенной 9 августа 1945 года на Нагасаки и доказавшей свою работоспособность. Вся необходимая информация добывалась разведывательным путём. К лету 1949 года были решены и отработаны все вопросы, связанные с конструкцией первой советской атомной бомбы, получившей наименование РДС-1. Ответственность за организацию работ по подготовке испытаний РДС-1 возлагалась на Харитона. Руководство испытаниями осуществлялось Государственной комиссией, которую возглавлял министр химической промышленности СССР Михаил Первухин.
Ровно 70 лет назад, 29 августа 1949 года, в 7 часов утра на Семипалатинском полигоне было произведено успешное испытание первой советской атомной бомбы РДС-1. 29 октября 1949 года Президиум Верховного Совета СССР обнародовал четыре закрытых указа о награждении наиболее отличившихся участников атомного проекта. В ответ награждённые участники атомного проекта 18 ноября 1949 года направили Сталину благодарственное письмо, в котором говорится: «Горячо благодарим Вас за высокую оценку нашей работы, которой Партия, Правительство и лично Вы удостоили нас». Последовательность имён тех, кто подписал это письмо, в целом указывает на степень их личного вклада в атомный проект. Вот эти имена: Берия Л.П., Курчатов И.В., Харитон Ю.Б., Ванников Б.Л., Бочвар А.А., Виноградов А.П., Завенягин А.П., Доллежаль Н.А., Первухин М.Г., Славский Е.П., Громов Б.В., Никитин Б.А., Махнёв В.А., Черняев И.И., Фурсов В.С, Соболев С.Л., Александров А.С., Зельдович Я.Б., Зернов П.М., Щёлкин К.И., Духов Н.Л., Алфёров В.И., Фрумкин А.Н., Семёнов Н.Н., Ландау Л.Д., Садовский М.А., Петровский И.Г., Тихонов А.Н., Каллистов А.Н., Голованов Ю.Н., Шевченко В.Б. Ознакомившись с письмом, Сталин написал в левом верхнем углу красным карандашом: «Где Риль (немец)?»
Да и вообще, где они сейчас — те, кто создавал ядерный щит нашей страны? Их потомки, наверное, могли бы составить бессмертный «Атомный полк», ведь мы живём исключительно благодаря создателям атомной бомбы. По счастью, эти люди есть и среди моих друзей. Это прежде всего дочь и внуки легендарного академика Николая Семёнова, дважды Героя Социалистического Труда, обладателя девяти орденов Ленина, единственного советского лауреата Нобелевской премии по химии.

Его внук Дмитрий Гольданский (сын дочери академика Семёнова Людмилы и её мужа академика Гольданского, создателя ядерной химии) родился в 1948 году и события, связанные с испытанием первой атомной бомбы, конечно, не помнит. Но в 1950-е годы он каждое лето ездил с дедом в Крым и написал об этом книгу воспоминаний «Мой Крым», подарив её мне с автографом: «Андрею Ведяеву, коллеге и товарищу, от автора на добрую память. Д. Гольданский, 16.04.15».
 

— С 1953 по 1989 год я побывал в Крыму 24 раза, — рассказывает Митя. — Впервые меня, пятилетнего, привезли в Коктебель родители и дед с бабушкой. Родители приехали на только что купленной «Победе», а я с дедом — поездом, в стареньком деревянном вагоне СВ, великолепно отделанном изнутри, с душем на каждые два купе. В 1955 году кроме нас в вагоне ехал ещё только министр торговли СССР Дмитрий Васильевич Павлов с женой и племянницей Наташей. В годы войны Дмитрий Васильевич был начальником Управления продовольственного снабжения Красной армии. В Крыму жили мы не где-нибудь, а непосредственно в Волошинском доме, правда, без всяких удобств. Я хорошо помню Юлия Борисовича Харитона, научного руководителя КБ-11 («Объект») и главного конструктора атомной бомбы, который был учеником деда. До сер. 1950-х годов сотрудники КБ-11 и члены их семей не могли отлучаться с «Объекта» даже в отпуск — только в служебную командировку. Юлий Борисович Харитон относился к этому спокойно, а вот Якова Борисовича Зельдовича это несколько угнетало, и он впоследствии стремился оттуда уехать. Дед формально не был сотрудником «Объекта», однако в Москве его всегда сопровождал офицер госбезопасности. Их было трое, и они сменяли друг друга.
— Николай Николаевич присутствовал на первом испытании атомной бомбы?
— Нет, на первое испытание дед не ездил из-за трений с Берией и очень переживал из-за этого. В феврале 1946 года он писал Берия о необходимости передачи Институту химической физики всего комплекса работ по ядерному взрыву как головному в этой области. По факту в институте занимались значительной частью разработок, но не всеми, и из-за этого, видимо, отношения с Берией не складывались. Однако на всех последующих испытаниях, в том числе и водородной бомбы в 1953 году, дед присутствовал.

Академики Николай Семёнов и Сергей Королёв. Фото Дмитрия Гольданского

— А как тебе запомнились эти годы?
— Годы с 1957-го по 1961-й стали мисхорскими сезонами. Деду предоставляли самое комфортное жильё — дачу № 7. В то время он был уже и нобелевский лауреат, и депутат Верховного Совета СССР, и кандидат в члены ЦК КПСС. На отдыхе дед любил бильярд и городки. Во время прогулок он рассказывал мне историю и географию Крыма, открывал для меня его мир. Дед любил погрести и учил меня правильным движениям при гребле на шлюпке. Эти уроки я усвоил на всю жизнь. Из Швеции, где дед получал Нобелевскую премию, он привёз мне маску, ласты и подводное ружьё. Я подолгу плавал, и даже иногда удавалось подстрелить рыбку. В Алупкинском парке самым ярким воспоминанием остался бюст уроженца Алупки лётчика Амет-Хана Султана, установленный, как и полагалось, на родине дважды Героя Советского Союза. Бюст стоял у выхода из парка. В то время это был, видимо, единственный татарин в Крыму. Много лет спустя, уже в 1990-х, я случайно набрёл на его могилу на Новодевичьем кладбище. Оказалось, что в те крымские годы он был не легендой в бронзе, как это мне виделось, а живым действующим лётчиком-испытателем, а погиб уже много позже. Ощущение было такое, будто старого знакомого встретил. Много теперь на Новодевичьем родных и знакомых… Году в 1958-м дед решил, что мы полетим в Крым самолётом. В ожидании вылета я фотографировал бабушку с дедушкой и ещё каких-то людей, с которыми они общались, машину «Чайка». Каково же было моё удивление, когда много лет спустя, просматривая фотографии, я узнал в человеке, сидящем рядом с дедом на лавочке в аэропорту Внуково, главного конструктора ОКБ-1 Сергея Павловича Королёва. При жизни его имя было абсолютно секретным. Оно не упоминалось в новостях ни после запуска первого спутника, ни после полёта в космос Юрия Гагарина. Имя Королёва стало известно лишь после его смерти…

Прерывая рассказ Мити, здесь следует сказать, что вместе с его мамой Людмилой Николаевной в 2016 году мы были на праздновании 120-летнего юбилея академика Семёнова. И вот тогда она передала мне свой дневник, который вела с 1975-го по 1997-й и затем до 2007 года. Ниже мне хотелось бы привести несколько выдержек из него, поскольку в них оживает неповторимый внутренний мир участников атомного проекта.

Автор с дочерью и внуком академика Николая Семёнова

19/VI-77 г.
День солнечный, зеленый, теплый. Выборы. Зал институтский сделали местом голосования. Косыгин голосовал в 10 час. Я пошла в 11. Папа гулял с кем-то перед зданием института. Сейчас Витя (уже дома) рассказал мне, что папа на Витин вопрос: «Не знаю, кому можно верить в институте, а кому — нельзя» — ответил: «Да всем можно немного верить и немного не верить» (Витя — это академик Гольданский, тогда ещё член-корреспондент АН СССР).
…14 сентября нас пригласили Александрова Марьяна Александровна и Анатолий Петрович (президент Академии наук СССР. — А.В.) — есть арбуз. Позвонил их сын Петя. Кроме арбуза были замечательные блины, сделанные родственницей Александровых. Как всегда, у них очень просто и уютно. Со смаком пили водочку, закусывали соленой рыбой двух сортов и блинами… Они отдыхают в низовьях Волги, в палатках. Только своей семьей. Вокруг никого нет на километры. Чудный рассказ Анатолия Петровича о двух унесенных в Волгу бутылках водки. Дело было так. Они закопали в песок две бутылки водки, и их смыло. А потом когда кончился запас спиртного, то Анатолий Петрович задумался, а как бы все-таки найти эти две бутылки, и проделал такой эксперимент. Налил в пустую бутылку воды, положил на берег, привязал веревкой и, когда вода стала уносить эту бутылку, стал следить, куда же ее несет. И ведь нашел-таки те две бутылки!
1979 год
Встречала Новый год в ЦДЛ. Жуткий, небывалый мороз. В Москве –36, за городом –45. Встреча была так себе. Холодно, мало знакомых, приятных людей. А может быть, мы стали немного другие?
11-го или 12-го января были у Александровых. У них всегда удивительно просто и приятно, Марьяна Ал. плохо выглядела, но все равно пила и курила. А.П. рассказывал про своего брата, который, кажется, встречался с Лениным в Швейцарии. Петя (сын) зовет его То, а маму — Мася. А.П. читал нам свой юмористический рассказ, помещенный в «Науке и жизни»: Лингвистическое исследование слова ЛЯП — лаборатория ядерных проблем. Чувство юмора у него яркое, это одна из его неотъемлемых черт. А еще — естественность.
23/XII, воскресенье
Юлий Борисович [Харитон] заехал к нам утром (когда я вовсю терла мастикой пол) за книгами, которые я взяла им в Академкниге. Посидел у нас минут сорок. Хорошо выглядит, оживлен. Рассказывал, что ездил в Ленинград на один день на празднование физтеховцев (первые выпуски). Говорил, что написал статью об Абраме Федоровиче Иоффе к его 100-летию, статья давалась с трудом, писал вместе с Зельдовичем.
1987 год 
1-го января попали в интересную компанию. Нас пригласил Левон Бадалян (в Спиридоньевский пер.). Там были Вознесенский (он опять с Зоей), Иванов Александр Александр. (пародист), Джигарханян и Смехов. У Бадаляна очень приятная жена Наташа. Было тепло, светло, вкусно. Очень красивая большая — 48 метров комната. Разговоры были интересные. О Любимове, о Сахарове (который только что вернулся с женой в Москву из Горького), о театре, о кино («Покаяние») и вообще.
5-го января поехали в Черноголовку. Я там первый раз, когда папы уже нет…
Позавчера забегал Зельдович. Он бывает иногда не слишком приветлив или тороплив. А тут был приветлив, улыбался. Они сидели сперва с Витей в кабинете, а потом пришли на кухню и грызли фундук (щипцами). Есть Я.Б. отказался. Разделили на 4 части большое-пребольшое яблоко… Я.Б. не умеет слушать, ему все время хочется что-то самому рассказать сногсшибательное. Он непоседлив, быстр, хочет показать свою силу, живость, здоровье (тьфу-тьфу, не сглазить). Когда в хорошем настроении, даже слегка ухаживает (это я имею в виду себя), за другими ухаживает очень часто. В этот вечер я ему рассказывала об интервью Сахарова, которое он давал журналу Spiegel. И тут Зельдович слушал, а потом даже сказал: «Спасибо, я сегодня узнал много интересного» (Витя ему перед этим рассказывал о разговоре с Яковлевым — прорабом «перестройки». — А.В). Перед отъездом в Черноголовку были на дне рождения у Овсея Ильича Лейпунского (ещё в годы войны Овсей Ильич вместе с Я.Б. Зельдовичем занимались процессом горения твёрдого топлива реактивных снарядов «Катюша» и в несколько раз увеличили дальность их полёта; известен также как первооткрыватель технологии синтеза искусственных алмазов. — А.В.). Шурочка принарядилась и была очень мила. Илюша у них очень хороший сын. Опять же там были Зельдовичи (с Инной).
30 августа уехали на Пагуош в Австрию, в город Гмюнден на Traunsee, в горах. Оч. красивое место. Витя стал председателем движения с Советской стороны (вместо М.А. Маркова).
3 октября. Мы вдвоем на даче… Погода наконец!!! замечательная. Безоблачный, золотой день. Вчера у нас в гостях в Москве был проф. Лаун из Бостона (врач). Кроме него Коля Платэ (Наташа улетела в Ташкент) и Сережа Капица. (Кстати, мы были в Австрии вместе с Сережей). А в час дня я забрала маму от Анечки Капица, у которой она ночевала. Они хорошо провели время. У Анечки очень уютно. Она подарила мне репродукцию с картины Кустодиева — папа и Петр Леонидович (с подписью).
20 ноября 1987 г.
Визит к А.П.
«Честь по чести»
«Тяпнули по рюмочке, как следует быть» — его выражения.
Мы принесли бутылку водки (я разлила литр водки, который принесли иностранцы), и у них была бутылка. А.П. с удовольствием много рассказывал и слушал тоже. Говорил про институт, про Легасова (со знаком –) и про Велихова. Вспоминал хорошо про Устинова, с которым вместе были на Севере. Рассказывал, что хорошо знал раньше Ельцина и Лигачева, когда те еще были секретарями обкомов: один — Свердловского, другой — Томского.
1987 г.
3 дек.
Сижу в холле больницы на Мичуринском. Жду Юлия Борисовича [Харитона], чтобы сообщить ему о смерти Якова Борисовича [Зельдовича]. Ю.Б. пока знает, что у Я.Б. инфаркт. Все мы очень волнуемся за Люсеньку. Я уже не говорю о потрясении, которое мы пережили позавчера ночью (Я.Б. увезли на реанимационной машине в половине двенадцатого с тяжелейшим инфарктом. Мы видели из окна Митиного, что кого-то выносят из подъезда. Я позвонила Сане Овчинникову, и он мне сказал про Я.Б.). Скончался уже без сознания Яков Борисович в 4 часа дня. 2-го декабря умер Яков Борисович Зельдович...
Вспоминаю (сегодня 6-е, завтра похороны), что около месяца назад мы были вместе в кино на «А завтра была война», и нам всем фильм очень понравился. Мы собирались пойти в кино, а Инна (жена Я.Б.) и Я.Б. зашли к Вите по делу и тут же согласились пойти с нами.
14 марта 1989 г.
Вчера смотрели передачу о Я.Б. Зельдовиче. Вначале съемки 1975 года: в кабинете у папы (в ин-те) Я.Б. у доски, что-то пишет, быстрый, живой, веселый, с очень четкой дикцией, а папа рядом в своем кресле с неизменной папиросой в левой руке, очень, очень родной, близкий. Голоса у обоих — совершенно как будто они рядом в комнате. Очень больно и в то же время невозможно оторваться от них. О господи!
А Клаус Фукс, с которого мы начали свой рассказ и который уравнял наши шансы с американцами в атомной гонке, был разоблачен и осужден в Англии на 14 лет тюрьмы. Еще хорошо, что он не был выдан США, — там его ждала участь Розенбергов, казненных на электрическом стуле. Но и Советский Союз, в свою очередь, отказался признать его своим агентом. Так что ни Клаус Фукс, ни Розенберги, ни Тед Холл, ни Мортон Собелл, который сидел на одной скамье подсудимых с Розенбергами и отделался 30 годами строгого режима в тюрьме Алькатрас, — никто из них так и не был награжден.
«После успешного испытания первой советской атомной бомбы, — пишет советский разведчик Герой России Александр Феклисов, которому Клаус Фукс лично передал в Лондоне документацию по водородной бомбе, — большой группе советских ученых, специалистов, в том числе сотрудникам разведки, были вручены высокие советские награды. Меня, например, наградили орденом Трудового Красного Знамени. И лишь Клаус Фукс, к великому сожалению, не получил ничего. Ничего, кроме четырнадцати лет тюремного заключения».
Александр Семёнович не раз лично обращался к руководству внешней разведки с ходатайством о награждении Фукса правительственной наградой — и всякий раз безрезультатно. Когда в 1988 году о вкладе Фукса спросили бывшего президента Академии наук СССР Анатолия Александрова, он с явной неохотой, как-то невнятно ответил: «Было что-то. Но это не играло существенной роли».
Теперь-то мы знаем, что играло: Советский Союз, измученный войной, сделал бомбу за три года — быстрее, чем англо-американцы, на которых работал весь мир.
28 февраля 1988 года Клаус Фукс, вернувшийся после своего освобождения на родину в Германскую Демократическую Республику, умер. На его похоронах не было ни одного представителя Советского Союза.
Когда в 1989 году Александр Феклисов навестил в Дрездене вдову Клауса Фукса Маргарет, она сказала:
— Что же вы так поздно пришли? Клаус двадцать пять лет ждал вас. В последние годы он считал, что никого из советских товарищей, кто знал его, уже нет в живых…