Лео Сирота — русская нота японской музыкальной культуры

Для большинства японцев все мы, приехавшие с севера, русские независимо от нашей национальной принадлежности. Мы говорим по-русски, принадлежим к русской культуре, и, может быть, за границей в этом смысле нас видят более глубоко, чем нам самим это порой кажется.

Лейба Гершонович Григорович родился 22 апреля (4 мая) 1885 года в многодетной еврейской семье, жившей в черте оседлости в маленьком городке Каменец-Подольский, что находился у дальних юго-западных границ Российской империи (ныне территория Украины). Как и великий Вольфганг Амадей Моцарт, сын галантерейщика Григоровича чрезвычайно проявил свои выдающиеся музыкальные способности и сразу же взял артистический псевдоним — Лео Сирота, под которым стал потом известен всему миру. Происхождение псевдонима доподлинно неизвестно, хотя можно предположить, что оно связано с широко известным в те времена еврейским музыкантом Гершоном Сиротой, который к тому же являлся тёзкой отца мальчика.

Когда Лейбе исполнилось пять лет, он начал играть на фортепиано, в возрасте девяти лет давал концерты, а с одиннадцати уже преподавал музыку. В 14 лет юный Лео Сирота стал главным концертмейстером оперы в Киеве, где аккомпанировал великому Фёдору Шаляпину, позже окончил Санкт-Петербургскую консерваторию, профессор которой Александр Глазунов дал ему рекомендацию для обучения в Европе. В Австрии Сирота концертировал и одновременно учился музыке у выдающегося итальянского музыканта и композитора Ферруччо Бузони, а заодно изучал философию и право в местном университете.

В 1921–1924 годах Сирота жил во Львове, преподавал в местной консерватории, женился, и в 1923 году у него родилась дочь Беата, которой суждено было позже сыграть грандиозную роль в японской истории и которая со временем тоже станет персонажем нашего рассказа. Пока же путь её отца на Дальний Восток только начинался. Когда девочке исполнилось три года, Лео переселился в Вену, но родину не забывал и, гастролируя как-то в Москве, получил приглашение побывать в Маньчжурии. Этот неожиданный ангажемент изменил его жизнь навсегда.

В 1928 году на концерте Сироты в Харбине побывал известный в ту пору японский композитор Ямада Косаку. Впечатлённый игрой европейского виртуоза, Ямада предложил Лео продолжить выступления уже в Токио. Дочь музыканта позже вспоминала: «Когда отец вернулся с этих гастролей, мама была очень сердита, поскольку он отсутствовал целый год. Она сказала: "Если ты снова куда-то поедешь, ты должен взять с собой семью". Так и произошло в следующем году, когда его пригласили не только на гастроли в Японию, но и преподавать в Императорской [музыкальной] академии на шесть месяцев». Так с 1929 года вся семья Сироты оказалась в Токио, и, несмотря на то что планов на длительное пребывание в Японии у него не было, Лео задержался в этой стране почти на два десятилетия.

Сначала возвращаться просто не хотелось, поскольку в японских музыкальных кругах в те годы столь крупный авторитет из мира европейской музыки оказался окружён в Токио восхитительной атмосферой искреннего почитания и благоговения. Жизнь выходца из России в Японии оказалась спокойной, безбедной, не лишённой многих скромных радостей вроде любования чудесной природой и знакомства с древней культурой. Даже конкуренция, которая обычно портит жизнь творческим личностям, запертым в относительно тесные географические рамки, почти не ощущалась: следующей равной Сироте по уровню величиной был тоже ученик профессора Глазунова — петербуржец Леонид Крейцер, а он появился в Японии только в 1938 году. К тому времени возможности выбора места жительства для Сироты резко уменьшились: в Германии и Австрии, где находился дом Лео, к власти пришли нацисты, его паспорт был аннулирован, и еврейский музыкант не мог туда вернуться.

В Японии Сирота много концертировал и, конечно, преподавал. Ещё в 1931 году он стал профессором Токийской консерватории, сменив на этом посту другого русского музыканта — Леонида Коханского, и давал частные уроки. Он верил, что с помощью таких же, как он сам, как Коханский и Крейцер, Япония станет великой музыкальной страной. Верил, даже когда сами японцы сильно в этом сомневались, и умел вселить свою уверенность в подопечных. Учениками Сироты стали выдающийся пианист Игути Мотонари, Сонода Такахиро, самый известный японский музыкант 1950-х годов, и будущий профессор Московской консерватории выходец из «белогвардейского» Харбина Анатолий Ведерников.

Профессор Сергей Айзенштадт замечает: «Именно в Японии творческий потенциал пианиста — как исполнительский, так и педагогический — раскрылся в наивысшей степени. Постоянные концерты Сироты стали важной составляющей культурной жизни страны. Не меньшее значение имела и педагогическая деятельность. За годы работы в Стране восходящего солнца он воспитал не менее 300 пианистов».

Нельзя не заметить и тот факт, что школа Сироты alma mater не только для японских, но и для корейских пианистов, ведь Корея в то время была японской колонией. Учеником Лео Сироты стал, например, Син Чжэдок — один из создателей современной музыкальной школы Кореи. Но вне зависимости от происхождения все студенты Сироты отмечали удивительную тактичность мастера: он никогда не делал резких замечаний и умел тонко, не травмируя психику, исправить и подбодрить того, кто допустил ошибку.

Современный российский пианист и крупный музыковед Алексей Сканави считает, что «сохранившиеся записи Лео Сироты показывают его как достойного носителя традиций русской и мировой фортепианной школы, обладающего блестящей техникой и характерным, высокоинтеллектуальным стилем исполнения. Эти же качества обеспечили его успех как выдающегося педагога, внёсшего неоценимый вклад, в частности, в развитие японской исполнительской школы. Тот факт, что последующие японские педагоги и пианисты взяли за основу именно русскую (в широком смысле) школу фортепианной игры, во многом обусловил прочные позиции японских музыкантов на мировой концертной и конкурсной эстраде, равно как и сохранившуюся традицию приглашать в качестве профессоров фортепиано именно преподавателей из России».

Во время войны Лео Сирота столкнулся с неожиданными переменами в своей судьбе. Незадолго до её начала он получил приглашение уехать в США, однако отказался: в Токио его ждали студенты. Когда начались боевые действия на Тихом океане, он ещё преподавал какое-то время, но в 1944 году был вместе с женой и коллегой Леонидом Крейцером выслан в горный городок Каруидзава по требованию союзнических Токио германских властей. Там, в лагере интернированных иностранцев, лишённый привычных источников дохода выдающийся музыкант едва не умер от голода. Говорят, что, как могли, помогали ученики да местный крестьянин, случайно узнавший профессора по фото в газетах, тайно подкармливал его, но, когда сразу после окончания войны дочь Беата, занимавшая важный пост в администрации Дугласа Макартура, нашла родителей, отец находился на грани голодной смерти. Беата хотела немедленно отправить его в США, но уже 16 ноября 1945 года Лео Сирота дал концерт в одном из немногочисленных сохранившихся после американских бомбёжек залов Токио и лишь в следующем году переехал в США, где нашёл своё последнее пристанище.

В Японию Лео Сирота вернулся в 1963 году, чтобы в последний раз встретиться и попрощаться со своими японскими друзьями и учениками, многие из которых сами стали выдающимися музыкантами. Через два года замечательный пианист и педагог русской музыкальной школы скончался в Америке, однако он до сих пор не забыт в стране, где провёл столько лет. В 2004 году в Токио вышла книга Ямамото Такаси, посвящённая великому музыканту, а тремя годами позже японские кинематографисты сняли о нём трогательный и очень мелодичный фильм под названием «Семья Лео Сироты и ХХ век»…