Душа из пламени и дум

Если спросить сегодня наших современников о том, кто такая Софья Ковалевская, большинство наверняка ответит: женщина-математик. Может, ещё добавит: первая в России… Её известный портрет все мы видели много раз — он был практически в каждом математическом классе каждой советской школы. Ещё, вероятно, кое-кто добавит, что большую часть жизни Ковалевская провела за границей. В частности, в Швеции, где умерла и была похоронена.

Что ж, хорошо, что на Родине Ковалевскую помнят. Плохо, что всё вышеперечисленное — это практически исчерпывающий список того, что может вспомнить о Софье Васильевне среднестатистический русский человек, даже с высшим образованием.

А ведь личностью она была яркой и неординарной.

По её собственным воспоминаниям, математикой она увлеклась ещё в детстве, когда разглядывала обои своей детской комнаты в отцовской усадьбе Полибино. Говорят, когда оклеивали стены в доме, на одну обоев не хватило: надо было либо заказывать из Санкт-Петербурга — посылать за пятьсот вёрст от усадьбы, либо клеить что попало. Выбрали второе, а «попали» литографии лекций по дифференциальному и интегральному исчислению, которые много лет назад изучал отец Софьи — генерал Василий Корвин-Круковский. Наверное, многим знаком рисунок, на котором маленькая Соня увлечённо разглядывает непонятные формулы. Позже она вспоминала, что эти значки так увлекли её, что она выучила их практически наизусть.

Образование Софья Васильевна, как было принято в то время, получала домашнее. Отец нанял для обучения своих детей талантливого педагога поляка Иосифа Малевича, а также гувернантку. Детей, кстати, у Василия Корвин-Круковского было трое. Старшей сестрой Софьи Анной в будущем серьёзно увлечётся сам Фёдор Достоевский, но будет отвергнут; женщина решит связать свою судьбу с французским коммунаром Виктором Жакларом. Сёстры потом «отметятся» на баррикадах Парижской коммуны. А младший брат Фёдор известен нам в первую очередь своими «Воспоминаниями о сестре». А также тем, что, унаследовав отцовскую усадьбу Полибино, появлялся в ней нечасто и в скором времени проиграл её...

Девушкам же из рода Корвин-Круковских с самого начала словно тесно было в рамках устоявшегося годами порядка, который к тому времени уже расшатывали со всех сторон новомодные нигилистские настроения. И замахнулись Анюта и Соня на нечто, с точки зрения старшего поколения, для женщин невероятное — высшее образование.

Тогда (как, впрочем, и сейчас) выехать за пределы России можно было по загранпаспорту. Разница в том, что в те годы выдать этот документ женщине могли только с согласия либо отца, либо мужа. Вот девушки и решили выйти замуж. Фиктивно. По иронии судьбы жених старшей Корвин-Круковской — Владимир Ковалевский — вдруг решил связать свою жизнь с младшей сестрой: влюбился в Софью не на шутку. В своей любви он согласился терпеть от своей жены, новоиспечённой Ковалевской, даже то, что она называла его исключительно братом, а всё время проводила на лекциях... Зато когда она наконец приходила домой, там её неизменно ждал ужин.

Потом пути фиктивных супругов разошлись: Софья осуществила свою мечту, ради которой и затевался весь сыр-бор с женитьбой, — уехала-таки за рубеж. В Германии она удостоена степени доктора философии по математике, а заодно и магистра изящных искусств, в Швеции становится профессором Стокгольмского университета, а в Париже получает престижнейшую премию Бордена. При этом Софью Ковалевскую не оставляет желание вернуться в Россию и заниматься наукой на Родине. Но здесь это оказалось невозможно: даже став членом-корреспондентом Российской академии наук, до участия в деятельности академии Софью Васильевну не допустили. Просто потому, что она была женщиной…

Остаётся удивляться, как при такой насыщенной жизни Ковалевская находит время появляться на парижских баррикадах, ухаживать за ранеными коммунарами и… писать стихи. Например, такие:

Если ты в жизни хотя на мгновенье

Истину в сердце твоём ощутил,

Если луч правды сквозь мрак и сомненье

Ярким сияньем твой путь озарил:

Что бы, в решенье своём неизменном,

Рок ни назначил тебе впереди,

Память об этом мгновенье священном

Вечно храни, как святыню, в груди.

(…)

Лживые призраки, злые виденья

Сбить тебя будут пытаться с пути;

Против всех вражеских козней спасенье

В собственном сердце ты сможешь найти;

Если хранится в нём искра святая,

Ты всемогущ и всесилен, но знай,

Горе тебе, коль, врагам уступая,

Дашь ты похитить её невзначай!

А ещё в этом бурном водовороте Софья Ковалевская вдруг понимает, что… любит своего мужа. Их брак из фиктивного на некоторое время превращается в настоящий, и на свет появляется дочка, тоже названная Софьей. Но вскоре пара вновь разлучилась, теперь уже навсегда: Владимир Ковалевский решил заняться предпринимательством, что-то пошло не так, и от отчаяния он покончил с собой.

Софья Васильевна, оказавшись абсолютно невостребованной в России, возвращается в Стокгольм в весьма пасмурном настроении. Чтобы развеяться, она решает провести рождественские праздники и встретить Новый 1891 год во Франции со своим другом и однофамильцем Максимом Ковалевским. Одной из своих подруг Софья напишет записку, в которой заметит, что это, вероятнее всего, её последнее письмо, а поездка во Францию будет ей «скорее на беду». Видимо, с недобрыми предчувствиями забрели Ковалевские в Париже на кладбище. Тогда Софья, говорят, обронила: «Этого года один из нас не переживёт».

Через несколько дней, по пути из Франции обратно в Швецию, Софья Ковалевская простудилась и через месяц умерла. Ей был 41 год. Похоронена она в Стокгольме.

МУЗЕЙ В ПОЛИБИНЕ

По иронии судьбы как не нужна России была Софья Ковалевская при жизни, так «за бортом» оказалась и спустя много лет после своей смерти. Заботливо создаваемое генералом Корвин-Круковским родовое имение в Полибине было, как мы знаем, проиграно азартным Фёдором; впоследствии полибинский «замок», как называли усадьбу соседи, сменил несколько владельцев, а после революции вообще остался бесхозным. Рассказывают, что местная молодёжь однажды вскрыла склеп, в котором были похоронены родители Софьи, и выставила на улице скелет Василия Васильевича — девушек пугать... А во время Великой Отечественной войны немцы устроили в склепе блиндаж и в ходе боёв его окончательно сравняли с землёй, добавив в захоронение ещё костей...

Когда война закончилась, усадьбой тоже никто не занимался. Главный дом захламляли, превратив его в... импровизированный общественный туалет. В прямом смысле этого слова. Не способствовал облагораживанию территории и детский дом, разместившийся позже в Полибине. Рассказывают, что на дрова — и правда, зачем далеко ходить! — детдомовцы рубили старинный усадебный парк...

...А когда в нач. 1980-х годов на официальном уровне наконец приняли постановление о создании в усадьбе музея Софьи Ковалевской, и тогда вздохнуть с облегчением не удалось. Весь огромный объём работ лёг на сотрудников вновь образованного музея.

Его хранительница — Валентина Румянцева — на протяжении 30 лет пыталась «довести до ума» вверенное ей дело. Наперекор тому, что почти всё — против неё. Сейчас она вспоминает о тех днях в 1980-х: «Работа велась одновременно по всем направлениям, а начинали с того, что очищали дом от нечистот, так как в течение трёх лет до того он стоял пустой с раскрытыми настежь дверьми и превратился в общественный туалет...»

Несколько лет назад одно великолукское издательство выпустило книгу, написанную Румянцевой как бы «в соавторстве» с Ковалевской: в сборник вошли мемуары самой Софьи Васильевны — «Воспоминания детства», а также статьи и дневник Валентины Павловны. Эти записки директора музея — очень живые. Читатель сразу представляет, как велась работа, с чем пришлось столкнуться Румянцевой. В своём дневнике, который изначально отнюдь не планировалось публиковать, Валентина Павловна искренне пишет о своих эмоциях: радость от найденных экспонатов сменяется отчаянием от безысходности, практически полного отсутствия государственного финансирования и безучастности чиновников самого разного уровня.

«15.10.84. Вчера разговаривала с новым директором. Он добил меня окончательно всего одной фразой. Когда я спросила, заедет ли он к нам в музей, он в ответ спросил: "А стоит ли?" Вот это да! …Я, кажется, совсем падаю духом и уже совсем ничего хорошего не жду от своего руководства…»

«20.03.86. Вот уж поистине фортуна повернулась ко мне лицом. Из ФРГ от Карла Шуберта получила… посылку. Прислал "Воспоминания детства" Софьины о нашем Полибино на немецком языке». И чуть ниже — о письме из Института имени Магнуса Леффлера в Швеции: «Там, оказывается, хранится целый фонд подлинных документов С.В. Ковалевской. Боюсь поверить в удачу, но, кажется, они смогут нам его передать».

Отсутствие денег не позволяет закончить ремонт в главном доме — большом, двухэтажном, кораллового цвета псевдоготическом особняке с башенками. Вот как описывала этот дом Ковалевская в своих «Воспоминаниях детства» (любопытная деталь: в Полибино она приехала, когда ей было уже восемь лет, хотя в мемуарах утверждала, что ей было пять: Софья Васильевна сознательно уменьшала свой возраст — милое женское кокетство, так контрастирующее с нашими представлениями о женщине-учёном как эдаком «синем чулке»): «Почти весь нижний этаж, за исключением нескольких комнат для прислуги и для случайных гостей, был отведен гувернантке и мне. Верхний этаж, с парадными комнатами, принадлежал маме и Анюте. Федя с гувернером помещались во флигеле, а папин кабинет составлял основание трехэтажной башни и лежал совсем в стороне от остального жилья… Вообще если есть что возразить против Полибинского* "замка", как его называют соседи, так это слишком его большая величина. Дом так построен, что можно устать, обходя его, и члены семьи всегда рассеяны по самым различным его частям и собираются вместе только в часы завтрака».

И вот этот «замок» до сих пор пустует. Даже 150-летие Софьи Ковалевской 20 лет назад он встретил с заколоченными окнами. Так уж получилось, что юбилей женщины-математика совпал с двухсотлетним юбилеем Александра Пушкина, и денег для Полибина в очередной раз не нашлось… Это не помешало, однако, приехать в усадьбу участникам конференции, посвящённой Софье Ковалевской. Тогда, кстати, один из «делегированных» чиновников весьма цинично предложил поручить восстановление Полибина… шведам.

Сейчас экспозиция музея размещается в бывшем хозяйственном флигеле времён детства Софьи Васильевны. В двух залах воссозданы фрагменты «дворянского гнезда»: мебель XVIII века, книжные шкафы, письменные столы, буфеты с посудой, гобелены, на которых изображены нарядные дамы той эпохи, кабинетное фортепиано с канделябрами…

Среди экспонатов — дневники и записные книжки Софьи, её книги и труды, издававшиеся за рубежом, альбомы с фотографиями… Портреты родственников Софьи по материнской и отцовской линиям, любимые дяди, бабушки и дедушки… И, конечно же, гордость музея — белоснежная шубка-накидка из гагачьего пуха! В ней Софья Васильевна не раз блистала в свете, а также коврик, лично вышитый женщиной-математиком для друга — учёного Гуго Гюлдена… И вновь задумываешься: не правда ли, что ни вещь — то всё новое и новое разрушение наших стереотипов? И как же обидно от того, что в Псковской области — этой бесценной сокровищнице истории и культуры — такое уникальное место, как Полибино, оказалось незаслуженно забыто, задвинуто даже не на второй и не на третий план! Словно нет у Пскова земли дальше Пушкинских Гор, а у государства (коль скоро музей государственный) — денег на восстановление, сопоставимых с суммой, которую пропивает за один вечер в ресторане не самый сверхбогатый бизнесмен?

Между прочим, во многих странах память о Софье Ковалевской стараются беречь. В Швеции ухаживают за могилой Софьи Васильевны, в США есть фонд её имени, который выделяет деньги женщинам-математикам развивающихся стран. Также регулярно вручается премия Софьи Ковалевской для молодых учёных, уже заявивших о себе своими исследованиями. А единственный в мире (!) музей замечательной женщины-математика оказался не нужен никому, кроме, пожалуй, самих сотрудников музея, которые назло всему продолжают бороться за жизнь своего детища.