Театр "бури и натиска"

60-летие «Таганки», рождение которой - как вспышка сверхновой - взорвало театральный мир, прошло незаметно. Но свет легенды, свет угасшей звезды, продолжает лететь сквозь пространство и время.

Наверное, всё дело в «гении места». В 1912 году талантливый архитектор Густав Гельрих, признанный мастер московского модерна, перестроил для некой купчихи обветшалый особнячок XVIII века на углу Таганской площади и Земляного вала. Владелица сдала его под синематограф, который нарекли «Вулканом». Название оказалось пророческим. Вулкан может спать годами, десятилетиями, даже веками, чтобы однажды взорваться так, что небу станет жарко.

Публика любила синема с его невиданным накалом страстей, заведение было весьма популярно. После революции здание национализировали, кинотеатр закрыли, а вместо него вселили сначала театр Рогожско-Симоновского района, а затем – Опытно-героический. Сегодня о них помнят немногие. Потом сцену отдали под филиал Малого театра, чтобы приблизить храм классического искусства к рабочей окраине столицы. Особого успеха этот эксперимент не имел, и после войны филиал переехал на Большую Ордынку, где и здание было помасштабней, и публика более заинтересованная. А его место в 1946 году занял Московский театр драмы и комедии, в творческой жизни которого не было ни того, ни другого. Он был последним по показателям посещаемости среди всех столичных театров.

Вулкан проснулся почти двадцать лет спустя. В 1963 году директором влачащего жалкое существование театра был назначен Николай Лукьянович Дупак – фронтовик, человек неутомимый, талантливый и целеустремлённый. Он-то и позвал на Таганку Юрия Любимова с выпускниками Щукинского училища, о которых после дипломного спектакля «Добрый человек из Сезуана» по пьесе Бертольда Брехта заговорила вся театральная Москва. «Буря и натиск» - таково было кредо неистового режиссёра и его юных единомышленников. Тот самый sturm und drang, воспетый молодыми немецкими бунтарями от литературы ещё на исходе века XVIII, пришёлся как нельзя более кстати бунтарям театральным в середине ХХ столетия, бросивших вызов своему времени. «Современник», возникший на восемь лет раньше, стремился вдохнуть новую жизнь в театр переживания, который принято именовать психологическим. «Таганка» пошла путем, когда-то проложенным Всеволодом Мейерхольдом и Евгением Вахтанговым, к театру представления – площадному, плакатному и яркому.

Юрий Любимов

«Таганка» презирала не только четвёртую стену, испокон веков отделявшую сцену от зала. Она игнорировала любые стены, перенося представление в зал, фойе, а то и вовсе на улицу. Лава страстей человеческих сметала всё на своём пути. Алла Демидова, Владимир Высоцкий, Зинаида Славина, Валерий Золотухин, Борис Хмельницкий, Иван Бортник, Леонид Филатов… На таганском небосклоне сияло такое созвездие, что глазам становилось больно. За «Добрым человеком» последовал «Герой нашего времени», за ним – «Антимиры» и «Послушайте!», «Десять дней, которые потрясли мир» и «Жизнь Галилея», «Павшие и живые» и «Гамлет», «Мастер и Маргарита» и «Преступление и наказание».

Это был театр острого высказывания с явным политическим подтекстом. Театр необычный, талантливый и бескомпромиссный. В середине 1970-х «Таганка» заткнула за пояс все московские театры. Талант + бескомпромиссность – такова была формула её успеха. Но если с первым власти предержащие ещё готовы были мириться, то второе сносили с трудом. Каждая сдача премьеры превращалась в сражение с функционерами и не каждое из них таганковцам удавалось выиграть без потерь. Спектакли закрывали, артистов вносили в черные списки, ограничивая участие в концертах, в  работе в кино и на телевидении. Тем не менее, новое здание, оснащённое по последнему слову тогдашней театральной техники, «Таганка» в олимпийском 1980-м всё-таки получила. Можно гадать, как сложилась бы судьба театра, если бы не скандальное интервью Любимова о жизни в Советском Союзе, опубликованное лондонской Times в 1984-м, но Юрий Петрович был фрондёром по группе крови, только энергией протеста и питалось его творчество. Думать о судьбе тех, кого он сам «приручил», он не счёл нужным. Финал был предрешён. Увольнение из театра, лишение гражданства, запрет на въезд в страну.  Это был его выбор.

Одного только не мог или не хотел принять в расчёт Юрий Петрович – авторский театр, а именно таким и было его детище, не может существовать без своего автора. Артисты верили Любимову, на что-то надеялись, защищали родной театр как могли и умели, не подпуская к святая святых «посторонних». Великому Эфросу это стоило жизни. А тот, ради кого были принесены такие жертвы… Когда в 1989 году Любимов вернулся, стало ясно – пережитое труппой в его отсутствие изменило её беспощадно и бесповоротно. Это была уже другая «Таганка». Да и страна, по правде говоря, другая. Но смириться с этим режиссёр был не в состоянии. В 1993 году часть труппы ушла в новое здание за Николаем Губенко, который два года занимал пост художественного руководителя. Так возникло «Содружество актеров Таганки». Переходы между зданиями были задраены наглухо. Половинки «раздвоившегося» театра зажили каждая своей жизнью, разведя по разные стороны баррикад и своих поклонников.

«Содружество» сплотилось вокруг Губенко, доказывая своё право на существование, отстаивая идеалы, погребённые под обломками СССР. А за стеной шла затяжная позиционная война Любимова с труппой, которая уже не могла подчиняться ему безоговорочно, жертвуя всем ради искусства: театральные зарплаты не позволяли даже сводить концы с концами, а «побеги» на сторону – в кино, антрепризу, сериалы – Юрий Петрович карал нещадно. По иронии судьбы причиной краха стал не творческий, а финансовый конфликт. В 2011 году Любимов покинул «Таганку», вернувшись в alma mater – туда, где когда-то делал первые шаги и в актёрстве, и в режиссуре – в театр имени Вахтангова. Через год он выпустил там «Бесов» по Достоевскому.

На юбилеи «Таганке» не везло с самого начала. Настоящим праздником стало только 15-летие театра. 20 годовщину не отмечали – Любимова уже не было в стране, и день рождения его театра по распоряжению горкома просто объявили выходным. Зато 50-летие праздновали на трёх сценах – собственно в Московском театре на Таганке, в «Содружестве актеров Таганки», и в театре им. Вахтангова, где в тот день шли те самые «Бесы». Трагедия «Таганки» вдохновила бы и Софокла, видевшего во всем волю безжалостного Рока, и Еврипида, возлагавшего вину на смертного человека. Любимов открыл театральные «антимиры», десятилетиями пребывавшие в тени системы Станиславского.

На сцене - "Добрый человек из Сезуана"

Ему претил монолит, гладко обтёсанный со всех сторон. Его спектакли ершились, горбатились, метались, слагались из осколков и обрывков в причудливое нечто, не нуждавшегося во внутренней целостности и непротиворечивости. Клоунада, гротеск, едчайшая сатира, пантомима, рубленная поэзия шестидесятников и лирика классиков, вольные композиции вместо выверенных до реплики инсценировок. То, что сегодня в порядке вещей, тогда было лавой, сметавшей всё на своём пути. Но ни одно извержение не может длиться вечно. На застывшей лаве возвышается снова единая «Таганка», сохранившая в репертуаре «Доброго человека из Сезуана» и «Мастера и Маргариту». Но это уже совсем другая история…