Особый взгляд

Итальянский журналист и политик Джульетто Кьеза на протяжении двух десятилетий работал в Москве. Застал он и события осени 1993-го. У Кьезы особый взгляд на то, что тогда произошло.

Впервые он приехал на работу в Москву в 1980-м в качестве собственного корреспондента итальянской газеты «Унита» — официального органа компартии Италии. В 1990-м возглавил московское бюро более умеренной «Ла Стампы». К этому времени Кьеза был вхож в самые высокие кабинеты перестроечных лидеров, запросто общался со многими взошедшими тогда политическими звёздами. Был в хороших отношениях и с президентом СССР Михаилом Горбачёвым, который, в свою очередь, явно симпатизировал итальянскому социал-демократу. Возможно, именно по этой причине — в силу взаимной приязни Горбачёва и Кьезы — Борис Ельцин всегда недолюбливал итальянца. Весьма критически настроен к Ельцину и сам Кьеза.

По его словам, расстрел Белого дома окончательно убедил его в том, что первый президент России, несмотря на сложившийся имидж, в реальности далёк от демократических идеалов. Экономический порядок, который тогда утверждался в нашей стране, также вызывал у него неприятие: «шоковая терапия», проводимая правительством реформаторов, с точки зрения Кьезы, не имела ничего общего со стремлением создать более прогрессивную экономику, а была лишь бездумной калькой по рецептам гарвардских экономистов.

Антиглобалист и противник американского доминирования, Джульетто Кьеза по-своему интерпретирует то, что произошло в России осенью 1993 года. Подчас он весьма категоричен, и, возможно, не со всеми его оценками можно согласиться. Тем не менее прислушаться к его мнению — мнению человека, внимательно следившего за развитием ситуации, знавшего многих действующих лиц той эпохи и при этом всегда доброжелательно настроенного по отношению к нашей стране, — всё-таки стоит.

Шок и разочарование

— Что лежало в основе конфликта, вылившегося наружу осенью 1993 года? Личные отношения Бориса Ельцина и Руслана Хасбулатова, экономические интересы, столкновения политических кланов, конституционный кризис? Что было первично, на ваш взгляд?

— Все эти элементы, конечно же, присутствовали. Тем не менее я считаю, что главное в другом: эти три года — 1991, 1992, 1993-й — вызвали очень сильный шок у населения. Шок, прежде всего связанный с колоссальным разочарованием.

Вспомним 1991 год: тогда чувства большинства людей были, вне всякого сомнения, не на стороне советского строя. Люди если и не были против этого строя, то по меньшей мере полагали, что настало время для его изменения. Они верили Борису Николаевичу Ельцину, они думали, что именно он олицетворяет собой новый вектор развития России. Но к 1993 году эти надежды были практически исчерпаны. Очень быстро пришло разочарование. Я прекрасно это помню, и для меня это остаётся одним из ключевых элементов для оценки ситуации.

В 1993 году, в октябре, в центре Москвы я видел самую большую демонстрацию, какую я когда-либо в своей жизни наблюдал. Ни в Италии, когда были многотысячные демонстрации, ни в других местах мне за мою долгую жизнь не доводилось наблюдать такое людское море. Это была гигантская демонстрация, которая предшествовала снятию оцепления Белого дома. Никакая политическая сила, даже коммунистическая партия, не смогла бы вывести на улицы такое количество людей. Значит, действительно в обществе было большое недовольство.

Жители Москвы в данном случае выражали настроения, царившие тогда повсеместно в России: «Нас обманули!» Фактически страна оказалась на грани новой революции. Антиельцински настроенный Верховный Совет лишь аккумулировал эти настроения.

— На чём базировались эти настроения?

— В первую очередь на том, что реформы Егора Гайдара (приватизация, девальвация рубля и прочие меры) — это были удары по уровню жизни. Люди ожидали (конечно, это было ошибочное представление), что переход от социализма к капитализму займёт очень короткий период времени. Так думали миллионы бывших советских граждан, которые абсолютно ничего не знали о капитализме и ничего не смыслили в экономике. Но и сами реформаторы утверждали, что можно перейти к свободному рынку и начать повышать уровень жизни в течение одного-двух лет. Сам Ельцин об этом говорил с телеэкрана. Однако на третий год реформ всем уже было очевидно, что никакого сдвига в лучшую сторону не будет, наоборот, к этому времени практически половина России была полностью разрушена в экономическом плане.

Раскол внутри власти

— Но существовал конфликт внутри властной элиты, потому что в августе 1991 года те, кто конфликтовал в 1993-м, — я имею в виду Ельцина и парламент — составляли единое целое. Когда возник этот раскол между ветвями власти, на ваш взгляд?

— Вы правильно говорите: был фактор личных отношений. Было столкновение между Борисом Ельциным с одной стороны и Александром Руцким и Русланом Хасбулатовым — с другой, за которыми стояли многие тогдашние депутаты. В большинстве своём они поняли, что оказались вне игры, что новая элита, которая появилась вместе с гайдаровским правительством, не допустит их к принятию решений. Пришло осознание, что эти новые люди, совершенно проамерикански настроенные, не нуждаются в одобрении со стороны парламента и будут гнуть свою линию во что бы то ни стало.

Так получилось, что не все те, кто в своё время желал бы сломать хребет курсу Горбачёва, были согласны переходить в «штаб реформ». Мне кажется, один из элементов раскола элиты был именно такой. Тех, кто хотел защитить Россию, тех, кто не считал, что она должна развиваться по указке Америки, было много. Эти люди были разными, и у них были разные стратегии, я думаю. Но многие из них понимали, к чему может привести курс Ельцина и Гайдара, и они не хотели разрушения России вслед за разрушением Советского Союза.

— Команда реформаторов внушала столь серьёзные опасения?

— У меня есть личные впечатления на этот счёт, я ведь всё это видел своими глазами. Помню одно совещание, организованное правительством Гайдара, на котором присутствовали Анатолий Чубайс, Пётр Авен, другие члены команды реформаторов. Проходило оно в Нижнем Новгороде. Это была встреча с так называемыми красными директорами — остававшимися тогда ещё хозяйственниками советского призыва (в тот период правительство хотело их слушать. Это потом мнением «советских» руководителей крупных предприятий уже стали пренебрегать). На том совещании собралось 500–600 директоров, и они попытались объяснить молодым реформаторам, которые сидели в президиуме, как в реальности работает экономика. Директора говорили, что они не против изменения системы, но при этом нельзя закрывать заводы — будут миллионы людей, потерявших работу и средства к существованию. Предупреждали, что это приведёт к разрушительным последствиям для общества. Утверждали, что невозможно реформировать только через приватизацию, что надо продолжать производство по мере возможности. И так далее.

— Какова была реакция членов правительства?

— Я помню прекрасно, что молодые руководители, которые сидели в президиуме, слушали всё это, как бы точнее сказать, с ненавистью, с пренебрежением. Между тем те, кто сидел в партере, директора крупных предприятий, были намного более реалистичны в своих подходах, чем реформаторы, которые (может статься, даже искренне) полагали, что переход к капитализму должен быть очень быстрым и энергичным. Некоторые из реформаторов потом выступили и объяснили, что никаких трудностей не будет: по их словам, сюда придёт иностранный капитал, придут капиталовложения — нужно только закрыть заводы, которые нерентабельны, сбросить балласт, доставшийся от СССР, и всё нормализуется само собой. Однако те люди — опытные, которые сидели перед ними, — уже тогда знали, что это невозможно. В этом, на мой взгляд, была разница между ними.

Это была примерно середина 1992 года. Мне кажется, именно тогда разочарование в реформах и реформаторах постепенно стало толкать людей к реальному сопротивлению проводимым преобразованиям. К этому времени и сами реформаторы поняли, что миллионы людей будут реагировать на их действия отрицательно. И начали искать способы, как их нейтрализовать.

«Они жили в этой иллюзии»

— Как вы считаете, были ли готовы к компромиссам участники конфликта?

— Нет. Точно нет! И знаете почему? У меня было такое впечатление, что Ельцин и его команда действовали не самостоятельно, а на базе советов и указаний (причём последних было даже больше, чем советов), которые приходили из Соединённых Штатов Америки.

Это был Гарвардский университет. Джеффри Сакс, Андерс Аслунд — эти американские экономисты очень наивно думали, что переход от социализма к капитализму в России будет прост и естественен, если соблюдать их рекомендации.

Это была чисто американская идея, заключавшаяся в том, что достаточно изменить структурные обстоятельства, принадлежность собственности, чтобы тут же наступил капитализм. Учёные были в этом уверены. И, поскольку практически все тогдашние либеральные экономисты в России находились под экономическим и культурным влиянием Соединённых Штатов, они, в свою очередь, старались чётко следовать инструкциям: дескать, если американцы, у которых построен самый совершенный капитализм, так говорят, значит, так и надо делать. При этом все эти люди не имели ни малейшего представления о том, что такое капитализм на Западе.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что все они были платными агентами?

— Дело не в этом. У них в голове сидела идея, что Советский Союз — это «империя зла», и поэтому всё, что от него осталось в наследство, тоже зло. А следовательно, надо брать пример с «империи добра» и делать это без колебания.

Понимаете, они думали, что Запад — это хорошо. И всё, никаких других элементов идеологии у них не было. Им казалось, что империализм — это советская выдумка и что на Западе уже давно построен земной рай, царят демократия и справедливость. Они понятия не имели о том, что существуют интересы, прежде всего государственные интересы, и что они у всех разные. Им было невдомёк, что Америка — это не Россия, причём ни тогда, ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, что Америка всегда будет Америкой, а Россия будет Россией. Это историческое представление у них совершенно отсутствовало. Зато присутствовало идеологизированное преклонение перед Западом. Они преклонялись перед «идеалами Запада», не понимая, что уже тогда это были «идеалы» всеобщей глобализации под эгидой Соединённых Штатов Америки. А они в то время думали, что стать такими, как США, — это общая судьба всего человечества, что рано или поздно весь мир будет Америкой: и Китай, и Россия, и Африка. И Азия, и, конечно, в первую очередь Европа. Все эти люди жили тогда в этой иллюзии.

«Окончательное уничтожение коммунизма»

— Как общественное мнение на Западе реагировало на силовой сценарий, использованный Ельциным, на то, что новая российская демократия действует ещё более жёстко, чем коммунистический режим, стреляя из танков по зданию парламента?

— Если бы общественное мнение на Западе знало, что тогда происходило в российской столице, там могли бы отреагировать. Я был тогда в Москве, я видел, как западные средства массовой информации описывали ситуацию: в их изображении Ельцин был первым демократически избранным президентом России, который храбро сражается с остатками коммунизма. Для миллионов европейцев и американцев события осени 1993 года преподносились так: коммунизм умер — демократия наступает. Общественное мнение на Западе думало, что всё то, что происходит, — это вторая часть демократической революции, начавшейся в августе 1991-го. Что, как и тогда, в 1993-м Ельцин опять мужественно встал на защиту молодой российской демократии и вновь победил.

— Но ведь CNN транслировал расстрел Белого дома в прямом эфире. Это тоже подавалось на Западе как проявление демократии?

— Я тогда работал для Пятого канала итальянского телевидения, я делал хронику бомбардировки Белого дома в прямом эфире, используя именно кадры CNN. Я их комментировал из окна моего офиса в Москве на Кутузовском проспекте. И у этой программы был высочайший рейтинг — все смотрели эти кадры. Но я был единственным, кто комментировал эти кадры трагически. А американские СМИ комментировали их восторженно. Для них Руцкой, Хасбулатов, парламент — это были остатки советской системы. И они поддерживали усилия Ельцина по уничтожению этих «остатков». Так что западная публика восприняла всё это как окончательное уничтожение коммунизма.

— А раз коммунизм, то можно с ним поступать как угодно?

— Конечно! И на Западе аплодировали: Ельцин был героем в этот момент. Героем для Запада. Там были довольны распадом СССР: Советский Союз рухнул, мы выиграли, надо как можно быстрее брать контроль над ситуацией в России в свои руки. Ельцин рассматривался на Западе как наиболее надёжный гарант того, что Россия станет послушным орудием в их руках. И там готовы были закрывать глаза на его внутриполитические «загогулины». Так что Запад, все западные средства массовой информации, все правящие элиты Запада были очень довольны тем, что происходит.

— Точно так же реагировала на происходящее и российская «демократическая» интеллигенция. Почему?

— Потому что она мыслила теми же категориями: между ней и западными элитами в этом смысле не было никакой разницы. Поэтому в октябре 1993-го вся ваша так называемая демократическая интеллигенция также аплодировала Ельцину. А до этого всячески подталкивала его к силовому сценарию. Я многих из этих людей хорошо знал, среди них были и мои друзья. Тогда принято было думать, что раз антикоммунист, то, значит, демократ. Но Ельцин пошёл на силовое решение политической проблемы. А они были всё равно за, они были готовы поддержать его ради «уничтожения коммунизма».

— Они отдавали себе отчёт в том, что всё-таки это не совсем коммунизм или даже совсем не коммунизм, а это демократически избранный парламент?

— Нет. Никакого отчёта в этом они себе не отдавали. У тогдашних российских «демократов» идея демократии отсутствовала как таковая. Вы знаете, я очень критически отношусь к демократическим институтам и практикам Запада, но тем не менее они всё-таки имеют определённое содержание. Так вот, обстрел здания парламента — легитимного органа власти — проявлением демократии считать нельзя никак. А большинство российских «демократов» этому аплодировало.

«Хасбулатов и Руцкой были очень наивными»

— После того как 21 сентября 1993 года Ельцин подписал указ № 1400 о роспуске парламента, после того как Белый дом оказался блокирован, но когда ещё не началась стрельба, можно ли было политический кризис разрешить без кровопролития, без танков?

— Нет. Я думаю, что тогда уже было поздно. Никаких возможностей договориться не было. К тому же Запад, и прежде всего администрация Билла Клинтона, подталкивал Ельцина к решительным действиям. Там боялись, что вот-вот начнётся новая — на этот раз уже антиельцинская — революция, что его власть падёт и они потеряют возможность управлять политическими и экономическими процессами в России. Не будем забывать: американцы и тогда мыслили, и сегодня мыслят очень прямолинейно и прагматично, видя лишь чёрное или белое. Нюансы, политические оттенки их не интересуют, они не хотят их видеть. И поэтому с их стороны решение представлялось весьма радикальным — только бескомпромиссная победа молодой российской демократии в лице Ельцина над «коммунистами и фашистами», засевшими в парламенте.

— А кем, по вашему мнению, были Руцкой с Хасбулатовым?

— Хасбулатов и Руцкой были очень простыми и наивными, примитивными в политическом смысле людьми. Перед расстрелом здания парламента я был внутри него, и я видел, как они попытались организовать сопротивление. Когда огромная толпа москвичей освободила Белый дом из окружения милиции, Руцкой и Хасбулатов не знали, что делать. Они попытались организовать хоть что-нибудь, хоть какое-то контрнаступление. В итоге решили отправить грузовики с защитниками Белого дома в эту злосчастную поездку к телецентру «Останкино», чтобы захватить телевизионную башню и выйти в прямой эфир. Там, как вы помните, была стрельба, погибли десятки людей. Это был заранее обречённый штурм, это были действия политически наивных людей, которые не понимали, какие силы брошены на их подавление.