Тактика большевиков

Как действовали большевики без своего вождя в России, охваченной революционными изменениями, в начале осени 1917 года? 

До приезда Владимира Ленина в Петроград партию большевиков возглавлял триумвират в составе Льва Каменева, Иосифа Сталина и Матвея Муранова. И эта тройка вовсе не собиралась резко идти против Временного правительства (хотя и критиковала его), а также весьма скептически относилась к «пораженчеству». Так, Каменев ещё в 1914 году выступал против ленинского лозунга поражения правительства в войне. И после Февраля он только утвердился в своём мнении, ведь правительство стало уже вроде как революционным, пусть и недостаточно.

Триумвират

Лев Борисович был убеждён в том, что русские солдаты не могут сложить оружие, потому что немецкие верны кайзеру и готовы воевать. В этих условиях, как он считал, следовало отказаться от лозунга «Долой войну!» и заменить его лозунгом давления на правительство, чтобы оно выступило «с попыткой склонить все воюющие страны к немедленному открытию переговоров о способах прекращения мировой войны».

Иосиф Виссарионович мыслил аналогично: «Выход — путь давления на Временное правительство с требованием изъявления им своего согласия немедленно открыть мирные переговоры. Рабочие, солдаты и крестьяне должны устраивать митинги и демонстрации, они должны потребовать от Временного правительства, чтобы оно открыто и во всеуслышание выступило с попыткой склонить все воюющие державы немедленно приступить к мирным переговорам на началах признания права наций на самоопределение. Только в таком случае лозунг "Долой войну!" не рискует превратиться в бессодержательный, в ничего не говорящий пацифизм, только в этом случае может он вылиться в мощную политическую кампанию, срывающую маску с империалистов и выявляющую действительную подоплёку нынешней войны».

Матвей Муранов

Впрочем, были у триумвиров и достаточно «воинственные» высказывания, которые несколько контрастировали с их приверженностью «миру» и стремлением «прекратить империалистическую войну». Так, «Правда» опубликовала «Воззвание к народам всего мира», где утверждалось: «Пусть не рассчитывают Гогенцоллерны и Габсбурги поживиться за счёт русской революции. Наша революционная армия даст им такой отпор, о каком не могло быть и речи при господстве предательской шайки Николая Последнего». По мнению редакции, «всякое пораженчество, а вернее, то, что неразборчивая печать под охраной царской цензуры клеймила этим именем, умерло в тот момент, когда на улицах Петрограда показался первый революционный полк».

«Смута великая»

Партийное руководство стояло на относительно умеренных позициях, но Ленин с самого начала подталкивал его в радикальном направлении. Так, 6 (19) марта 1917 года, будучи ещё в Стокгольме, он направил своим соратникам телеграмму, в которой потребовал отказаться от любой поддержки «новому правительству» и от блока с какой-либо партией. Потом руководство получило от него «Письма издалека», также отличающиеся весьма радикальным содержанием. И соратники встретили ленинские тексты с явным неудовольствием. Они их, конечно, опубликовали, но с купюрами, а второе «письмо» так и вовсе сдали в редакционный архив «Правды».

На тот момент у большевиков имелись совсем другие планы. Они желали укрепить революционно-демократический лагерь социалистов — в противовес буржуазно-либеральным партиям (кадетам, октябристам). По этому поводу между социалистами велись весьма плодотворные переговоры, итогом которых стало создание в начале апреля организационного бюро в целях объединения всех социал-демократов.

Однако в апреле в Россию вернулся Ленин, огорошивший соратников своими тезисами, изложенными в статье «О задачах пролетариата в данной революции». Как гром среди ясного, победоносно-революционного неба прозвучало требование продолжать революцию и дальше, установив республику нового типа: «2. Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, — ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства… 3. Никакой поддержки Временному правительству, разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно отказа от аннексий. Разоблачение вместо недопустимого, сеющего иллюзии "требования", чтобы это правительство, правительство капиталистов, перестало быть империалистским.

4… Разъяснение массам, что С. Р. Д. (Советы рабочих депутатов. — А.Е.) есть единственно возможная форма революционного правительства и что поэтому нашей задачей, пока это правительство поддается влиянию буржуазии, может явиться лишь терпеливое, систематическое, настойчивое, приспособляющееся особенно к практическим потребностям масс разъяснение ошибок их тактики…

5. Не парламентарная республика, — возвращение к ней от С. Р. Д. было бы шагом назад, — а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху».

По словам руководителя Русского бюро ЦК Александра Шляпникова, в рядах РСДРП(б) началась «смута великая». Партийцы были в шоке, Ленин требовал от них чего-то совсем необычного, которое не укладывалось в прокрустово ложе «правильного марксизма». Ведь «по Марксу» сначала предполагалось завершить буржуазную революцию и пройти капитализм полностью. (Ниже будет обращено внимание, что это не совсем так.) Тогда только и возникнут условия для социалистической революции, для установления «диктатуры пролетариата».

Ленинские тезисы сочли ересью, и руководство партии выступило против них единым фронтом. Партийный рупор «Правда» вначале даже не хотела печатать «крамолу», объясняя свой отказ техническими причинами. Однако искушённый во внутрипартийной борьбе Ленин сразу понял, что дело тут вовсе не в технике, и всё-таки настоял на своём. Тезисы были опубликованы, но редакция партийного рупора поспешила откреститься от лидера: дескать, товарищ Ленин высказывает здесь собственную позицию, с которой мы категорически не согласны.

Не только триумвират, но и другие выдающиеся функционеры поспешили высказать своё неприятие и непонимание. Так, несогласие с Ильичом выразили Феликс Дзержинский и Михаил Калинин. Даже Григорий Зиновьев, прибывший с Владимиром Лениным в знаменитом «пломбированном вагоне», счёл нужным потихоньку дистанцироваться от автора тезисов. А Петроградский городской комитет РСДРП(б) отверг ленинские положения большинством в 13 голосов при всего лишь 2 «за» (один член ПК воздержался).

И тем не менее очень скоро Ленину удалось переломить настроение ведущих функционеров. Дело в том, что за ним пошла рядовая партийная масса, которая стала давить снизу на «верха». Сказался бурный рост большевистских рядов. Если на момент февральского переворота численность партии большевиков составляла 24 тыс. членов, то уже к Апрельской конференции она насчитывала 80 тысяч. Новые члены партии оказались лишены такого пиетета в отношении функционеров-марксистов, присущего для тех партийцев, которые действовали в условиях подполья с его весьма жёсткой дисциплиной. Для этих людей марксизм был и впрямь «не догмой, а руководством к действию» (Ленин). К революционному действию, поэтому они и поддержали «Апрельские тезисы».

Кстати, чуть позже, в 1920-е годы, фактор массовости поможет Сталину в его борьбе против «левой оппозиции». Тогда был проведён «ленинский призыв», в ходе которого в партию вступили десятки тысяч новых членов, ещё более далёких от «марксистской» ортодоксии, из которой, собственно, исходили «левые» — Троцкий, Зиновьев и Каменев.

Они настаивали на том, что социализм нельзя построить в «одной, отдельно взятой стране», он может победить только во всемирном масштабе (якобы «по Марксу»). Однако вновь вступившие коммунисты желали социализма именно «здесь» (в России) и именно «сейчас» (в обозримой перспективе).

Но это будет позже, а в апреле 1917 года партийные массы пошли за Лениным. Вначале резолюции в его поддержку приняли районные организации Питера: Петроградская, Нарвская, Василеостровская и другие. Потом на ленинские позиции перешёл городской комитет, ещё недавно тезисы отвергший практически единодушно. Наконец, жирную точку над «i» поставила Апрельская конференция. Хотя и она не во всём поддержала Ленина.

Так, партийцы отказались менять название партии на «коммунистическую» — это произойдёт лишь через год, на VII съезде. Кроме того, конференция отказалась выполнить предложение Ленина покинуть пацифистское Циммервальдское объединение и создать новый Интернационал. Сама ленинская резолюция «О текущем моменте» была принята с перевесом всего лишь в 24 голоса. А правые оппозиционеры смогли провести в ЦК четырёх своих представителей — Льва Каменева, Виктора Ногина, Владимира Милютина и Георгия Фёдорова (ленинцы вместе с самим вождём оказались представлены пятью функционерами).

Большевики, но не совсем коммунисты

Руководство большевиков по складу своей политической психологии было левыми социал-демократами. Оно находилось под очарованием парламентаризма. Многие из них считали Советы чем-то вроде инструментов координации массового движения, а не органами новой власти. Так, Ногин, оппонируя Ленину, отмечал: «В процессе развития самые важные функции Советов отпадают. Целый ряд административных функций передается городским, земским и т.п. учреждениям. Если мы будем рассматривать дальнейшее развитие государственного строительства, мы не можем отрицать, что будет созвано Учредительное Собрание, а за ним Парламент... Таким образом, выходит, что постепенно наиболее важные функции Советов отмирают; однако это не значит, что Советы позорно кончают свое существование. Они только передают свои функции. При этих же Советах республика-коммуна у нас не осуществится».

Да, если бы не Ленин с его коммунистическим радикализмом, то большевики так и остались бы левыми социал-демократами, какими, собственно, они и были с момента возникновения большевизма в 1903 году. Однако от радикализации это бы не уберегло. Февральская революция пробудила чудовищную социальную энергию, которая всё равно нашла бы своего носителя. Не пойди большевики за Лениным, таковым носителем стала бы другая радикальная сила. Кстати, на протяжении всего периода от Февраля к Октябрю в России постоянно и неуклонно усиливались анархисты.

Историк Александр Шубин пишет о ситуации, сложившейся осенью 1917 года, следующее: «Массовые настроения в столице были таковы, что если бы не большевики, то анархисты могли бы двинуть вооруженные отряды на социал-либеральное правительство. И большевики это учитывали. Тревога по поводу того, что анархисты могут опередить большевиков, сквозит даже на заседании ЦК 16 октября, в самый канун Октябрьского переворота: "…повсюду намечается тяга к практическим результатам, резолюции уже не удовлетворяют… намечается рост влияния анархо-синдикалистов". Лидеры анархо-синдикалистов имели высокие рейтинги в движении фабзавкомов — на всероссийской конференции ФЗК 17–22 октября Шатов и Жук (анархистские лидеры. — А.Е.) были избраны в Центральный исполком ФЗК, причем Шатов набрал наибольшее количество голосов… Как и в июле 1917 г., промедление большевиков могло привести к тому, что анархисты перехватили бы инициативу "второй революции". Тогда это было бы движение фабзавкомов, самоуправляющихся коллективов и анархистской гвардии». («Анархия — мать порядка. Между красными и белыми».)

Надо отметить, что левая социал-демократия всегда отличалась большой неустойчивостью, склонностью к самым головокружительным политическим зигзагам. Всё дело в том, что левые «эсдеки», с одной стороны, находятся под очарованием социал-реформизма, а с другой — пытаются стать чем-то большим. И эта двойственность заставляет их шарахаться из стороны в сторону, о чём свидетельствуют многие события новейшей истории.

Тут можно, например, вспомнить знаменитую Революцию гвоздик в Португалии (1974 год), которая имела все шансы перерасти в социалистическую (как это и произошло в России). Весьма влиятельной тогда стала возрождённая и вышедшая из подполья Португальская социалистическая партия (ПСП), занимавшая довольно-таки левые позиции. Партийная «Декларация принципов» провозглашала необходимость обобществления средств производства, установления «власти трудящихся» и построения «бесклассового общества». Однако в течение одного года всё существенно поменялось.

«ПСП выступила против политики дальнейшей национализации и за ограничение роли созданных в ходе революции органов прямой демократии (комиссии жителей), — пишет Борис Романов. — Социалисты добивались устранения вмешательства в политический процесс военных в лице ДВС (Движения вооружённых сил. — А.Е.), тогда как коммунисты, наоборот, рассматривали ДВС как гаранта сохранения и продолжения социальных преобразований в стране. ПСП в союзе с правыми партиями стремилась отстранить от власти левых военных и коммунистов, опасаясь установления их диктатуры. На ассамблее "Движения вооруженных сил" в июле 1975 года противники радикализации революции взяли верх. Был принят "Документ девяти", требовавший независимости ДВС от компартии. В результате премьер и признанный лидер революционных преобразований полковник Васку Гонсалиш ушел в отставку… Мариу Соареш, сформировавший первое конституционное однопартийное правительство социалистов, после апрельских парламентских выборов, принесших успех ПСП, провел ряд законов по пересмотру ранее осуществленных преобразований. Была проведена денационализация ряда предприятий и конфискованных латифундий, ограничен рабочий контроль на производстве, распущены сельхозкооперативы. Началась политика поощрения бизнеса, замораживания зарплат и привлечения иностранных инвестиций». («Преданная революция гвоздик» // Рабкор.Ру.)

Вот и в России соратники Ленина проявляли удивительную способность к радикальным политическим метаморфозам. Так, главный партийный идеолог Николай Бухарин, бывший весной 1918 года одним из лидеров фракции «левых коммунистов», в 1920-х годах превратился в лидера «правого уклона». Напротив, Зиновьев, выступавший (вместе с Каменевым) против вооружённого восстания, в тех же годах становится уже лидером «левой оппозиции».

Возможно, именно в этой неустойчивости и стоит искать многие радикальные крайности времён военного коммунизма.

Стал ли Ленин троцкистом?

Принятие «Апрельских тезисов» способствовало сближению большевиков с радикалами из небольшой, но весьма активной «Межрайонной организации объединённых социал-демократов», во главе которой встал Троцкий. В итоге межрайонцы вступили в РСДРП(б), заняв много важных руководящих должностей, а их лидер стал вторым человеком во всей партии. Хотя до этого Ленин и Троцкий весьма остро полемизировали друг с другом, и Лев Давидович даже удостоился весьма обидного эпитета — «Иудушка».

Однако теперь оба лидера установили прочный тандем. Сам Троцкий с присущим ему высокомерием объяснял своё вступление в партию так: дескать, это не он изменил свои взгляды, а, наоборот, Ленин перешёл на его позиции. Ведь это он, Троцкий, ещё в 1905 году призывал не ограничивать революцию «буржуазно-демократическими» рамками, а двигать её дальше. Поэтому им и был предложен знаменитый (и «еретический» для большинства марксистов) лозунг — «без царя, а правительство рабочее». И вот теперь о том же самом говорит и Ленин, так почему бы не находиться со своим бывшим оппонентом в одном строю?

На самом деле во время первой русской революции Ленин стоял почти на тех же позициях, что и Троцкий. Он тоже настаивал на углублении революции, требуя создания в стране «революционно-демократической диктатуры рабочих и крестьян». Другое дело, что тогда он не призывал передавать всю власть недавно возникшим Советам (как это происходило в апреле 1917 года). Но во время тех событий об этом почти никто и не говорил — за исключением эсеров-максималистов, отколовшихся от «материнской» партии.

К 1917 году о ленинском лозунге «революционно-демократической диктатуры» успели позабыть, да и новый лозунг звучал совсем по-иному, отсюда и такой шок большевистских верхов, как и обвинения в отходе от марксизма. Однако получалось так, что Ленин оставался в принципе верен тому, о чём говорил в 1905 году. И даже, как ни покажется странным, он в данном вопросе был ближе к классикам — Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, которые призывали к «перманентной революции» ещё в «Манифесте Коммунистической партии» и «Обращении Центрального комитета к Союзу коммунистов». По их мнению, следовало «сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут отстранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти».

В дальнейшем «ученики и последователи» Маркса забыли об этом радикальном требовании. Зато в их сознании намертво отпечатались положения классиков о том, что социалистическая революция возможна исключительно на базе достаточно развитого капитализма. И второе без первого вело к примирению с самим капитализмом, ведь его развитие можно было трактовать как весьма долгий, практически бесконечный процесс. Собственно говоря, социал-реформизм, сложившийся в рамках марксизма, пришёл именно к тому, что никакого социализма в принципе и не надо, а следует всего лишь реформировать, насколько это возможно, «старый-добрый» капитализм.

Получался парадокс. Ленина, который сохранил верность основным положениям классиков, объявили отступником от марксизма. А всё из-за того, что он считал возможным начать социалистическую революцию в стране со среднеслабым уровнем развития капитализма (каковой и оставалась Россия).

Красный глобализм

Троцкий также выступал за углубление революции — одновременно с Лениным. Хотя имелось одно важное отличие. Если Ленин говорил о диктатуре рабочих и крестьян, то Троцкий в революционные возможности крестьян верил слабо. Более того, он считал вероятным то, что крестьяне повернутся против рабочей власти, которая «натолкнется на политические препятствия гораздо раньше, чем упрется в техническую отсталость страны… Предоставленный своим собственным силам, рабочий класс России будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется от него». («Итоги и перспективы. Движущие силы революции».)

И надеяться в этих условиях можно будет лишь на западноевропейских социалистов, на их помощь. Конечно, Владимир Ильич тоже надеялся на социалистов Запада, однако у Троцкого поддержка извне превращалась в некую идею фикс потому, что он не верил в большинство, в возможности России.

Троцкий активно выступал за «перманентную революцию», но тут надо заметить, что представления о ней у него сложились под влиянием немецкого социал-демократа Александра Парвуса. (С ним Лев Давидович тесно сотрудничал и даже жил полгода в его мюнхенском доме.) А сам Парвус трактовал классиков весьма своеобразно.

«…В отличие от Маркса и Энгельса он включал в цепочку событий, которые должны были изменить облик планеты, не только пролетарские революции, но и империалистические войны, а также интеграционные процессы в капиталистических странах, — пишет Юрий Емельянов. — Если Маркс и Энгельс считали, что ликвидация национальных границ станет возможной лишь после победы пролетарских революций в развитых странах мира, то Парвус полагал, что это может произойти и при капитализме. По словам Дейчера, "центральной идеей Парвуса являлось положение о том, что по мере развития капитализма национальные государства отжили свой век…Судьбы континентов стали взаимозависимыми". Если Маркс и Энгельс рассматривали революции в различных странах мира как этапы мировой революции, венчающейся триумфом социализма во всем мире, то Парвуса, несмотря на его революционную риторику, интересовало то, каким образом войны и революции повлияют на ликвидацию государственных границ и таможенных барьеров. Он обращал внимание на то, что "освоение американцами своего Запада обострило соревнование за мировые рынки между производителями продовольствия". В этой связи Парвус полагал, что "европейские, особенно германские сельскохозяйственные и промышленные интересы объединятся для того, чтобы положить конец свободной торговле и установить в Западной Европе протекционистскую систему".

Парвус писал: "Таможенные барьеры стали препятствием для исторического процесса культурного объединения народов; …они усилили политические конфликты между государствами". Зная о последующем возвращении Парвуса в класс капиталистов и его превращении во влиятельного торговца зерном и оружием, можно предположить, что его прогнозы войн и революций составлялись не в последнюю очередь и для того, чтобы лучше знать, как предсказываемые им события повлияют на внешнеторговую конъюнктуру. Создаётся впечатление, что представитель влиятельных финансовых кругов Парвус (и, видимо, не он один) делал всё от себя зависящее, чтобы приход к власти социал-демократов в западноевропейских странах не привёл к краху капиталистической системы». («Троцкий. Мифы и личность».)

В связи с этим возникает вопрос: а не мог ли Троцкий трактовать «поддержку извне» весьма широко? Как поддержку не только (и, может быть, не столько) социалистов, но и определённых транснациональных кругов, которые хотели использовать социалистическое движение в целях глобализации? Не шла ли речь о некоем взаимовыгодном союзе: наиболее «продвинутые» деловые круги способствуют движению социалистов (тех, конечно, кто готов идти с ними на тайный и явный союз), а социалисты поддерживают глобализацию?

Сам Троцкий неоднократно высказывался за союз революционной России со странами западной демократии (Великобританией, Францией и САСШ), которые дальше всего продвинулись по пути глобального капитализма. Так, 5 марта 1918 года, будучи уже наркомом иностранных дел РСФСР, он встретился с английским и американским представителями — Брюсом Локхартом и Робертом Робинсоном, заявив о том, что большевики готовы принять военную помощь Антанты против Германии. Он даже соглашался предоставить бывшим союзникам контроль над российскими железными дорогами и портами Мурманска и Архангельска.

Кроме того, Троцкий был за допуск «союзных» офицеров в Красную армию. Этими предложениями он бомбардировал Совнарком и ЦК на протяжении почти всей весны. (В последний раз оно было сделано 13 мая 1918 года.) А 22 апреля Лев Давидович заявил честно и прямо: новая армия необходима «специально для возобновления мировой войны совместно с Францией и Великобританией против Германии».

А вот весьма показательная интерпретация марксизма — в плане отношения ко всемирной экономике. «Марксизм исходит из мирового хозяйства не как суммы национальных частей, а как могущественной самостоятельной реальности, которая создается международным разделением труда и мировым рынком, властно господствующими в нынешнюю эпоху над национальными рынками. Производительные силы капиталистического общества давно уже переросли национальные границы. Империалистическая война явилась одним из выражений этого факта». («Перманентная революция».)

Как видим, Троцкий просто отрицает необходимость существования национальной экономики как таковой. И практический вывод делается следующий: «Задаваться целью построения национально-замкнутого социалистического общества значило бы, несмотря на все временные успехи, тянуть производительные силы назад даже по сравнению с капитализмом. Пытаться независимо от географических, культурных и исторических условий развития страны, составляющей часть мирового целого, осуществить самодовлеющую пропорциональность всех отраслей хозяйства в национальных рамках значит гоняться за реакционной утопией».

И, уже будучи в «антисталинской» эмиграции, Троцкий активнейшим образом отстаивает идею полной интеграции СССР в систему тогдашнего мирового капиталистического хозяйства. При этом полностью и откровенно отрицается необходимость национально-экономической независимости: «Импортный товар в один червонец может вывести из мертвого состояния отечественную продукцию на сотни и на тысячи червонцев. Общий рост хозяйства, с одной стороны, возникновение новых потребностей и новых диспропорций, с другой, неизменно повышают нужду в связях с мировым хозяйством. Программа "независимости", т.е. самодовлеющего характера советского хозяйства, все больше раскрывает свой реакционно-утопический характер. Автаркия — идеал Гитлера, не Маркса и не Ленина». («Советское хозяйство в опасности».)

Как представляется, Троцкий вступил в партию большевиков с целью превратить её в ударный отряд глобализма. Он считал, что новое государство в «крестьянской» России способно успешно существовать и действовать лишь при поддержке каких-то сегментов мирового капитала. Между тем как Ленин связывал успех пролетарской революции прежде всего с внутренними факторами, из которых важнейшим выступал союз с крестьянством. Поэтому о сближении их позиций после Августовской конференции можно говорить с очень большой долей условности.

Александр ЕЛИСЕЕВ