Русская тишина

Приезжайте в Оптину, чтобы встретить здесь Россию.

«О, красота моя Оптинская! О, мир, о, тишина, о, безмятежие и непреходящая слава Духа Божия!.. О, благословенная Оптина!» — более ста лет назад на брегах Божией реки молитвенно восклицал выдающийся русский мыслитель Сергей Нилус.

Каждое светило светит своим особенным светом, и солнце отличается от луны, а луна от звёзд. Так и у каждой святой обители — свой неповторимый и только ей присущий дух. Да, воистину Оптина есть тишина благодатного созерцания и полнота кротости. Оптина — бесстрастный мир молитвенного безмолвия и сокровенная келья для умного сердца.

Ни с чем не сравнимый сладкий оптинский дух различали многие, называя обитель «земным раем»:

«Благословенная Оптина пустынь, — писал святитель Игнатий Брянчанинов, — приглянулась мне… вдохновленною тишиною».

«Ношу в душе образ вашей мирной обители», — делился с братией преосвященный Евсевий, епископ Винницкий.

«Оптина поражала своей внутренней тишиной…», — замечал выдающийся отечественный мыслитель Константин Леонтьев.

«Это был чудный духовный оазис, где повторялись благодатные дары первых веков монашества, главный из которых — старчество», — писал буквально влюблённый в Оптину Иван Концевич.

Воистину старчество есть сама соль оптинская, высочайшее достижение жизни Церкви, цвет и венец её духовного подвига. Подобно пророкам апостольских времён, оптинские старцы отличались высшим из всех даров — даром рассудительности, а также прозорливостью, дарами исцеления и чудотворения. Оптина пустынь стала главным центром, средоточием традиции так называемого исихазма (греч. «молчание», «безмолвие»).

В его основе лежит подвиг «умного делания», основоположниками которого в аскетической традиции считаются древние египетские пустынники. Цель подвига заключалась в достижении совершенного внутреннего безмолвия, при котором оказывалась единственно возможной умно-сердечная молитва — венец и полнота подлинного богообщения. Из этого-то безмолвия и произрастал, осознанно или интуитивно, примечаемый многими особый оптинский дух дивного «безмятежия».

А между тем перед Октябрём 1917-го в Российской империи насчитывалось более тыс. монастырей, около ста тыс. храмов, но огромный поток богомольцев, чувствуя здесь особое присутствие Божие, устремлялся именно сюда, в далёкую Оптину. «Всякая душа ищет тепла сердечного, ласки, безгрешности, — проникновенно размышлял о русском богоискательстве Иван Ильин. — В душе русского человека живет бесконечная жажда праведности, чистоты, желание хоть раз в жизни коснуться безгрешности. В самую нашу сущность входит мечта о совершенстве, жажда приблизиться к нему, помысел о "спасении души", вздох о Божием, взыскание Града, готовность преклониться перед праведником хотя бы только перед смертью». Хибарки оптинских старцев были открыты для людей всегда, и ни один из богомольцев не уходил неутешенным.

Если прп. Лев как бы вышел из монастырской ограды навстречу простому народу, установил первый контакт с миром, то прп. Макарий положил начало глубокой связи между монашеством и интеллигенцией. Именно при нём Оптина стала важнейшей частью не просто духовной, но и культурной жизни России. Старец Амвросий на протяжении долгих десятилетий оставался для всей России своего рода символом Оптиной. Беседы с ним, его утешения и совета искали тысячи русских людей.

Многие представители интеллигенции — творческой и научной — посещали знаменитый монастырь. Сюда приезжали братья Иван и Пётр Киреевские, Алексей Хомяков, Николай Гоголь, Иван Аксаков, Василий Жуковский, Фёдор Тютчев, Иван Тургенев, Пётр Вяземский, Фёдор Достоевский, Владимир Соловьёв, Сергей Соловьёв, Константин Леонтьев (в монашестве Климент), Сергей Нилус, Василий Розанов, свящ. Павел Флоренский, мыслители Михаил Погодин и Степан Шевырёв, прот. Иосиф Фудель, товарищ обер-прокурора Священного синода князь Николай Жевахов, граф Александр Толстой (человек святой жизни, который непрестанно молился и даже носил вериги), великий князь Константин Константинович (президент Императорской академии наук, религиозный философ, поэт), преподобномученица великая княгиня Елизавета, Константин Циолковский, Александр Чижевский, в конце 1927-го или в начале 1928 года к старцам приезжали Георгий Жуков, Георгий Маленков и многие другие, составлявшие воистину цвет и славу русской нации.

Так через образованных паломников оптинское влияние постепенно проникало в самые разные слои общества и явилось средоточием возрождения религиозного самосознания России.

О значении оптинской обители священник Павел Флоренский писал:

«Если начать прослеживать мысленно самые разнообразные течения русской жизни в области духа, то непосредственно или посредственно мы всегда приводимся к Оптиной как духовному фокусу, от соприкосновения с которым возжигается дух, хотя бы потом он раскрывался и в иных, чем собственно-оптинское, направлениях…

Оптина у подошедшего к ней родит убеждение, что этот новый взгляд на мир не случайное настроение, а доступен развитию, углублению и обогащению, и что он, переходя в постоянный опыт иной действительности и жизнь в ней, подступая к краям нашего сознания, может изливаться оттуда как новое культурное творчество, как новая наука, новая философия, новое искусство, новая общественность и новая государственность.

Вот этот-то невидимый, но могучий вихрь иной жизни, уже столько давший, уже питавший русскую культуру... этот вихрь, за который все мы должны ухватиться как за ценнейшее достояние нашей современности».

Трудно с уверенностью сказать, было ли в России за всю её историю место, где бы общество людей настолько приблизилось к идеалу христианских отношений. Нигде святое братство, насчитывающее около 300 человек, не имело такого обширного освящающего влияния на свой народ, как в Оптиной. Здесь рождалась жизнь, исполненная страданий за судьбу православия, за идею оградительного национализма, основывающегося на хранении святоотеческого наследия, на котором созидалась и зиждилась великая Россия. Отнюдь не в искании новых путей, а в твёрдом пребывании в той вере, в которой жили и действовали оптинские старцы — истинные стяжатели даров Духа Святаго.

Сто лет удивительной, поистине апостольской проповеди — самого громкого и самого деятельного в мире безмолвия. Много это или мало? И удалось ли нарушить столетнюю тишину?

***

Преподобный старец Варсонофий (Плиханков) задолго до революции прозревал надвигающуюся катастрофу, мистически объясняя её истоки:

И грянул разорительный бунт. В чаду роковой одержимости, с неистовой силой, своими собственными руками русские люди принялись уничтожать самих себя. Как в евангельском повествовании о гадаринском бесноватом, когда, выйдя из человека, вошли бесы в свиней, и вопреки всем законам жизни бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло, — на глазах у всего мира происходило необъяснимое самоуничтожение русской цивилизации: разрывались зримые канаты, вековечные вязи, ломались чугунные скрепы наивной в своей святости народной памяти, той, что премудро пронзала длинное время русской истории, бережно собирая самобытное национальное пространство в единое могучее одухотворённое целое. Умучили родимую, упала истерзанная.

В 1923 году в Казанской церкви Оптиной пустыни на праздник Преображения Господня ночью была совершена последняя Божественная литургия, а уже в шесть часов утра того же дня храм опечатали. Таким образом, монастырь фактически перестал существовать.

Однако природа зла несовершенна, оттого всякое зло уязвимо и не имеет абсолютной власти, потому-то и опустошить смогли лишь зримое, а дух России — в его нетленной красоте мирен остался, ибо только мирен дух способен творить молитву. Кто знает, быть может, ради одной этой битвы столетие собирала знаменитая обитель свою духовную мощь, свои земное и небесное воинства.

И вот тогда, в роковую для нашего Отечества пору, явилось миру сокрытое до времени чудо — звенящая как удары бича русская тишина. Это внезапно оборванное дыхание, которое так часто недруг принимал за окончательную гибель. Это напряжение от повисшей в пространстве неизвестности, когда, дойдя до края, самонадеянный ум отказывается что-либо понимать и готов уже праздновать победу, но что-то говорит — рано.

Это когда глаза перестают видеть, и всякие зримые ориентиры утеряны. Да, именно в этот момент, находясь между жизнью и смертью, между небом и землёй, не растревоженная внешними бурями и волнениями, в совершенном «безмятежии» молится Богу русская душа — вдохновенная, открытая лишь тем, кто единого духа с ней…

И решаются судьбы мира, удерживаются грозные вихри, выправляются колеи и вновь обращаются на пути Божии потерявшие Смысл. «Сколь много в монашестве смиренных и кротких, — восклицал Фёдор Достоевский, — жаждущих уединения и пламенной в тишине молитвы… и сколь подивились бы, если я скажу, что от сих кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть, еще раз спасение земли русской!»

Да, воистину судьбы оптинских старцев неотделимы от судьбы России. Они, по сути, и есть само средоточие подлинного духа нашего, сама глубинная её сущность, заключающаяся в феномене русской святости, потому-то Русь в простонародье и зовётся святой.

Что говорить, евангельское чудо сопровождает Россию сквозь века. С самого её изначалия, когда в конце Х века вошли в купель Святого крещения племена языческие, а вышел из купели русский народ. Оглядываясь на события отечественной истории, православный наблюдатель повсюду найдёт несомненные следы промыслительного Божия попечения о России. Можно сказать больше: нет у России истории в её привычном понимании, а есть житие! События здесь происходят почти всегда вопреки объективным закономерностям, свидетельствуя о том, что определяют историю не земные, казалось бы, незыблемые законы, а указания Божии, сокрушающие «чин естества» и недалёкий человеческий расчёт.

С этого «вопреки» берёт своё начало умом не постигаемое житие Святой Руси, отразившееся в живом попечении о её судьбе великих подвижников оптинских, в значительной мере благодаря которым оказалось возможным подлинное Божие чудо, о чём осенью 1917 года метко выразилась святая страстотерпица Елизавета Фёдоровна Романова:

***

Отмерила Россия и эту сотню лет. На брегах Божией реки всё так же оглушительно тихо! В духе обоюдоострого безмолвия Оптина пустынь готова встретить новую сотню, быть может, ещё более грозную, чем прежде…

Да, здесь всё ещё только начинается!

Мария МОНОМЕНОВА