За храбрость на водах финских. медали русско-шведской войны 1788–1790 годов

Шведский король Густав III лелеял далёкие от реальности идеи. О том, например, чтобы, пользуясь родством и масонским собратством с русским цесаревичем Павлом, выпросить у него Прибалтику. А потом и вовсе въехать на белом коне на Сенатскую площадь и скинуть с пьедестала Медного всадника.

Шведский король Густав III

Война войне рознь. Чаще всего, как это было с двумя мировыми войнами прошлого столетия, неизбежным кровопролитие делают непримиримые противоречия политического, идеологического, экономического характера. Но иной раз народы вынуждает ополчаться друг против друга деспотическая воля одного-единственного державного психопата, вдруг возмечтавшего поиграть в «войнушку» живыми, а не оловянными солдатиками. Именно так, без малейшего основания, началась Русско-шведская война 1788–1790 годов.

«Нет ничего опаснее, как воображение прохвоста, не сдерживаемого уздою и не угрожаемого непрерывным представлением о возможности наказания на теле. Однажды возбужденное, оно сбрасывает с себя всякое иго действительности и начинает рисовать своему обладателю предприятия самые грандиозные».

Эти слова великого нашего сатирика Михаила Салтыкова-Щедрина, может, не вполне применимы к шведскому королю Густаву III, однако нельзя сказать, что и не применимы вовсе.

Странный был тип, как с явными всем, так и со старательно скрываемыми от посторонних глаз отклонениями. Заядлый театрал, автор пьес собственного сочинения, этот король любил повторять знаменитую шекспировскую фразу о том, что мир, дескать, театр, а люди в нём — актёры (к сожалению, среди слышавших это из королевских уст не нашлось особо проницательных).

Женился он для продолжения рода, но к прекрасному полу был не слишком расположен, предпочитая окружать себя миловидными фаворитами, и в тёплой мужской компании совершал свои паломничества в культурные столицы Европы. Безобидное на первый взгляд существо. Ну масонствовал потихоньку, с кем не бывало. Русской императрице Екатерине II он приходился кузеном, был на том основании ею обласкан и слегка за шалости браним.

Морское сражение при Выборге 23 июня 1790 года. Худ. Иван Айвазовский

Но это всё, так сказать, звёздная пыль. Втайне же Густав лелеял далёкие от реальности идеи. О том, к примеру, чтобы, пользуясь родством и масонским собратством с русским цесаревичем Павлом, выпросить у него когда-нибудь в будущем чуть ли не всю Прибалтику.

На чудачества «своего» короля в Петербурге смотрели настолько сквозь пальцы, что не обратили особенного внимания на то, как лихо из почти формального властителя, каким являлся поначалу, он превратился во властителя фактического, при этом твёрдо наступив на горло прорусской партии.

Коварным уверениям Густава в совершенном почтении и преданности русский двор верил до того слепо, что в 1787 году, когда наконец началась долго назревавшая война с Турцией, все силы империи преспокойно направлены были на юг. В Финляндии же в крепостях остались лишь слабые гарнизоны. Правда, имелся ещё Балтийский флот, весьма значительный по численности. Хотя в отличие от шведских многие русские корабли были старой постройки. Они не годились даже для выхода в море. К тому же флот готовился повторить Архипелагскую экспедицию — вокруг Европы в Средиземноморье, для удара в тыл туркам; русский авангард уже находился в Дании, контролируя на всякий случай Зундский пролив.

Ещё пара месяцев — и Петербург можно было бы взять голыми руками. Но венценосному любителю подмостков не терпелось разыграть не прописанную в великой пьесе под названием «История» мизансцену собственного сочинения — въехать на Сенатскую площадь на белом коне, сбросить с Гром-камня Медного всадника и пышно отпраздновать добытую коварством победу в Петергофе. Всё это он уже опрометчиво пообещал своим придворным дамам и, разумеется, кавалерам. Невзирая на анахронизм, Густав повелел даже выковать себе давно вышедшие из употребления рыцарские латы.

Решив, что момент для удара в спину настал, в конце июня 1788 года король обратился к царственной кузине со вздорными требованиями, включавшими, между прочим, очищение русскими Финляндии, разоружение Балтфлота и возвращение туркам Крыма (важность этого полуострова для России уже тогда понимал в Европе любой болван).

Тут же с величайшей поспешностью начались военные действия: 36-тысячная шведская армия под командованием самого короля-мечтателя перешла границу и осадила Нейшлот. Крупные силы двинулись на Петербург морем.

Легко представить панику, охватившую двор Екатерины. Война со Швецией явилась как гром среди ясного неба. Срочно произвели набор рекрут. Но каких?! Казачий полк, например, сформировали из ямщиков. Кое-как собрали и вооружили 14 тыс. войска и отправили на север под начальством малоспособного и по этой причине донельзя осторожного генерала — Валентина Мусина-Пушкина (в одной прочитанной нами недавно внушительного вида интернет-статье он забавно перепутан с другим Мусиным-Пушкиным, Алексеем Ивановичем, обер-прокурором Синода и президентом Академии художеств, в московской библиотеке которого якобы хранилась и «удачно» сгорела в пожаре 1812 года рукопись пресловутого «Слова о полку Игореве», представляющего собою, по всей вероятности, литературную мистификацию XVIII века).

Серебряная медаль по случаю окончания войны со Швецией

А вот непосредственно на финском театре устроенное королём действо особого впечатления на россиян не произвело. Характерен в этом смысле пример осаждённого Нейшлота. Подойдя к крепости, Густав потребовал, чтобы его немедленно туда впустили. Как говорится в старинной пословице, пришла беда — отворяй воротá. Комендант Нейшлота, ветеран прошлой Русско-турецкой войны секунд-майор Кузмин, отвечал чужаку-чудаку так: «Служа отечеству, имел я несчастие лишиться правой руки; ворота крепостные слишком тяжелы, чтоб мог я их отворить одной рукой; ваше величество моложе меня, имеете две руки и потому попытайтесь сами их отворить». Последовавший за этим истинно благородным ответом напрасный штурм ничего не дал Густаву, кроме повода к ещё большей досаде.

Русские корабли в это время были разбросаны по Балтике, но и тут нам сопутствовала удача: начальствовал над Балтийским флотом герой Чесмы Самуил Грейг, адмирал решительный и смелый. Встреча в Финском заливе с направлявшимися к Петербургу шведами произошла уже 6 (17) июля вблизи острова Гогланд. При сопоставимой численности линкоров русские команды были не вполне подготовлены, так что пришлось доучиваться прямо в бою. Тактически нерешённое, Гогландское сражение, безусловно, стало крупной стратегической победой русских: эффект внезапности не сработал, и шведы ретировались к Свеаборгу зализывать полученные раны, рассчитывая на то, что их противник займётся тем же самым у себя в Кронштадте.

Серебряная медаль по случаю окончания войны со Швецией

Не тут-то было. Отослав назад лишь несколько наиболее пострадавших в бою у Гогланда кораблей, Грейг быстро исправил повреждения на остальных и неожиданно для шведов появился у Свеаборга, где и запер незадачливых врагов. Блокада Свеаборга, вполне возможно, могла решить исход войны, так как русские, полностью контролируя морские коммуникации, отрезали удобный подвоз морем для королевской армии — пришлось шведам для снабжения своих войск пользоваться длинным кружным сухопутным путём.

В армии, как и на родине, росло недовольство непопулярной войной. К тому же с другой стороны Швеции теперь угрожала Дания.

Однако, объявив войну, датчане под давлением Англии и Пруссии воздерживались от активных действий. А русский флот между тем постигла тяжкая утрата: простудившись, умер Грейг, бывший душой наступательной стратегии. Сменивший его адмирал Василий Чичагов предпочитал решительности осторожность. Но ещё до его вступления в должность русские корабли прекратили блокаду Свеаборга и ушли зимовать на свои базы в Кронштадт и Ревель.

Весной следующего, 1789 года, ничем особенным не проявившая себя русская копенгагенская эскадра отправилась на соединение с высланными ей навстречу главными силами флота. Шведы, желая перехватить и по частям разгромить Балтийский флот, вышли в море и 15 (26) июля безуспешно сразились с Василием Чичаговым у острова Эланд. С нашей стороны потерь было немного, но погиб один из лучших моряков, капитан Григорий Муловский, готовившийся предпринять первое русское кругосветное плавание, совершённое впоследствии Иваном Крузенштерном.

Боевые действия продолжались и в Финляндии, особенно серьёзные — у побережья, где сошлись друг с другом гребные флотилии. 13 (24) августа русские галеры, только что построенные в большом количестве, с неопытными ещё экипажами, проникли с двух сторон на Роченсальмский рейд, где укрылись, перегородив затопленными судами единственный доступный проход, шведы под командованием адмирала и теоретика военного искусства Карла Эренсверда.

Пока отряд генерал-майора Ивана Балле с юга отвлекал на себя основные силы врага, с севера особые команды матросов и офицеров несколько часов кряду вручную прорубали проход для галер Юлия Литты, будущего обер-камергера и члена Государственного совета, а в то время — только что вступившего на русскую службу 26-летнего мальтийского рыцаря, привлечённого в Россию не просто честолюбием, но и романтическими чувствами к вдове русского посланника в Неаполе графине Екатерине Скавронской.

Победа и в том, и в другом случае (мы имеем в виду женитьбу на Скавронской) для Литты оказалась полной. Собственные потери русских составили два корабля против тридцати девяти у шведов, в том числе был взят и флагманский корабль адмирала-теоретика.

Главноначалие в этом деле осуществлял уже известный нам победитель турок под Очаковом, «паладин Европы» принц Карл Нассау-Зиген. Он поссорился со своим покровителем Григорием Потёмкиным и совсем уж было решил отправиться в очередное авантюрное путешествие — в Хиву и в Индию, однако, ко всеобщему удовлетворению, дал себя уговорить задержаться с отъездом, благодаря чему, как подробно расписывалось в указе императрицы, «…адмиральское и ещё четыре судна, большие суда, одна галера и куттер, множество штаб- и обер-офицеров и более тысячи человек нижних чинов досталися победителям.

Остаток флота шведского по претерпении великого вреда и поражения по сожжении всех транспортных его судов обратился в бег и, преследуем будучи, загнан к устью реки Кюмень».

Бравый адмирал получил за победу высший в России орден Андрея Первозванного и золотую, усыпанную алмазами, шпагу, его офицеры — ордена и чины (в частности, счастливец Литта удостоился «Святого Георгия» III степени, а Балле — «Святой Анны» I степени). Матросы флотских экипажей и солдаты-десантники получили серебряные медали на Георгиевской ленте однотипного дизайна с медалью «За храбрость на водах очаковских» (мастер тот же — Тимофей Иванов), только, разумеется, с иной надписью на реверсе:

«ЗА — ХРАБРОСТЬ — НА ВОДАХЪ — ФИНСКИХЪ — АВГУСТА 13 — 1789 ГОДА».

Следом за роченсальмской последовала новая победа — небольшая, однако тоже отмеченная наградной медалью. Нассау-Зиген с солдатами Семёновкого полка под покровом ночи овладел шведской батареей на побережье, мешавшей высадке десанта. Для награждения семёновцев была отчеканена в небольшом количестве экземпляров и потому чрезвычайно редкая сегодня серебряная медаль «За взятие при реке Кюмень шведской батареи» с трёхстрочной надписью на реверсе:

«ЗА — ХРАБРО — СТЬ».

Носили её гвардейцы, как и предыдущую, на Георгиевской ленте.

Кампания 1790 года началась за здравие, а окончилась за упокой. Сначала — 2 (13) мая — шведы атаковали стоявшую в Ревеле эскадру Чичагова. Да так неудачно, что, потеряв два корабля и не нанеся противнику никакого ущерба, вынуждены были с позором ретироваться.

После этого поражения шведская эскадра под командованием брата короля, герцога Карла Зюдерманладского, десять дней приходила в себя, а затем направилась к Петербургу в слабой надежде нанести русским ещё один неожиданный удар.

Против Красной Горки шведов встретила кронштадтская эскадра вице-адмирала Александра фон Круза, уступавшая врагу числом линейных кораблей (17 против 22) и гораздо более — артиллерийской мощью. 23–24 мая (3–4 июня) произошло двухдневное Красногорское сражение, канонада которого была слышна в Петербурге и окрестностях, пугая наиболее впечатлительные натуры вроде графа Александра Безбородко, изволившего даже заплакать от страха.

Впрочем, оснований для серьёзного беспокойства не имелось: шведы постреляли-постреляли, а затем, предупреждённые о подходе ревельской эскадры Чичагова, удалились к Выборгу на соединение с остальными силами Густава, прижатыми у побережья.

И снова попали в ловушку. Причём гораздо более серьёзную, чем у Свеаборга, потому что теперь время года благоприятствовало полной и окончательной блокаде. Однако отчаянная попытка прорыва, вызванная последней крайностью, окончилась для шведов успехом: 22 июня, ровно в четыре часа (22-е — это, конечно, по старому стилю, по новому — 3 июля), шведский объединённый флот — порядка двухсот парусников и галер с 14 тыс. пехотинцев на борту — двинулся вдоль берега на русскую линию и, потеряв шесть линкоров, четыре фрегата, много мелочи и около половины личного состава, удрал, воспользовавшись опять-таки нерешительностью Чичагова.

Судьба, предоставившая русским практически стопроцентный шанс выиграть войну, теперь обиженно отвернулась от них. 28 июня (9 июля), в очередную годовщину прихода к власти императрицы Екатерины, судьба преподнесла ей вместо подарка горькую пилюлю: при попытке повторить прошлогодний успех в Роченсальме, но в совершенно неподходящую погоду и без предварительной подготовки галерную флотилию Нассау-Зигена постигла катастрофа.

Галеры, гребные фрегаты и шебеки, отражённые мощным огнём неприятеля, при отступлении сталкивались друг с другом и опрокидывались. Из 64 потерянных гребных кораблей 22 были взяты врагом в качестве трофеев. Убито, ранено и пленено более семи тыс. солдат и матросов. Потрясённый, едва спасшийся Нассау-Зиген отослал императрице свои награды — ордена и золотую шпагу.

Хотя, как бы справедливо ни гордились шведы этой своей победой, не следовало игнорировать тот факт, что она лишь в последний момент чудесно спасла Швецию, находившуюся на волосок от полного разгрома. Международная обстановка незамедлительно требовала скорейшего замирения, потому что в Причерноморье дело шло к скорому поражению Турции, после чего победоносная русская суворовская армия непременно должна была всей своей непосильной тяжестью обрушиться на обескровленную войной вотчину Густава.

Лучшего для шведов психологического момента для переговоров о мире нельзя и представить. Практически тотчас — 3-го (14) августа — был заключён бессрочный Верельский договор, сохранивший довоенный статус-кво.

Нассау-Зигену, кстати, оставили все его прежние награды. «Одна неудача, — милостиво писала ему Екатерина, — не может истребить из моей памяти, что вы семь раз были победителем моих врагов на юге и на севере». Однако подмоченной во всех смыслах репутации адмирала это уже восстановить не могло.

Два года спустя он уволился со службы, ещё немного попутешествовал, вернулся в Россию и здесь, навсегда поселившись в своём украинском имении, занялся сельским хозяйством.

В связи с окончанием войны были розданы ордена и чины многим офицерам, а солдаты и матросы получили необычного вида восьмиугольную серебряную медаль (медальер — Карл Леберехт), на аверсе которой, в овальной рамке, — профиль Екатерины II в лавровом венке, под рамкой — лавровая и дубовая ветви, перевязанные лентой. На реверсе же, в лавровом венке, помещена надпись в три строки:

«ЗА СЛУЖ — БУ И ХРА — БРОСТЬ», и под обрезом: «МИРЪ СЪ ШВЕЦ. — ЗАКЛ. 3 АВГ. — 1790 г.».

В указе императрицы от 8 сентября говорилось: «…Похваляя весьма храбрые деяния и неутомимые труды сухопутных Гвардий, полевых и морских войск Российских, столь много и различно паки прославившихся и вероятностию к Ея Императорскому Величеству и к отечеству преодолевших все трудности, Ея Императорское Величество в память той их службы повелевает на все войска, кои противу неприятеля в деле были, раздать на каждого человека по медали на красной ленте с чёрными полосами».

«Красная лента с чёрными полосами» — это не что иное, как лента ордена Святого Владимира, впервые выдававшаяся для ношения медали на ней.

Кроме наградной отчеканили также и памятную медаль (медальер — Тимофей Иванов) с дуговой надписью на оборотной стороне: «Соседственный и вечный», а внизу, под обрезом: «Миръ съ Швецией заключенъ 3 августа 1790 года».

Итак, кровопускание окончилось ничем. Это был, пожалуй, самый потрясающий результат для авантюры шведского короля. Теперь он мог снова предаться мирным театральным и прочим утехам. Полтора года спустя, во время одной из них — бала-маскарада в Шведской королевской опере — Густав был смертельно ранен выстрелом в спину.

Тут уж, как говорится, что посеешь, то и пожнёшь.

Максим ЛАВРЕНТЬЕВ