Бессмертный очевидец

120 лет назад в Нижнем Новгороде в семье служащего по коммерческой части родился Анатолий Борисович Мариенгоф (1897–1962), один из самых проницательных очевидцев и комментаторов революционной эпохи.

Анатолий Мариенгоф оставил огромное наследие: книги, длинную вереницу различных публикаций, рукописи, неопубликованные при жизни. Самые разные жанры и роды литературы: стихи, очерки, повести, исторические изыскания, наконец, воспоминания. Пылятся в архивах кинофильмы, снятые по сценариям знаменитого имажиниста, — в основном немые, 1920-х годов. Но в 1991-м вышел и не остался незамеченным фильм режиссёра Дмитрия Месхиева «Циники» по давней повести Мариенгофа.  Несколько лет назад, во многом стараниями писателя Захара Прилепина, увидело свет собрание сочинений Мариенгофа — в трёх томах, в четырёх книгах.

В истории литературы он остался прежде всего как друг и соавтор Сергея Есенина. Есенин посвятил Мариенгофу стихотворение «Я последний поэт деревни», поэму «Сорокоуст», драматическую поэму «Пугачёв». А ещё — «Прощание с Мариенгофом», одно из самых впечатляющих дружеских посланий в поэзии ХХ века.

Сразу после гимназии Мариенгоф поступил на юридический факультет Московского университета, там и начал писать стихи, хотя вскоре оказался на военной службе. Война, всеобщая мобилизация…  Он мечтал о передовой, о сражениях, но туда попасть не удалось — вчерашнего студента определили в 14-ю Инженерно-строительную дружину Западного фронта. «Наша инженерно-строительная дружина сооружает траншеи третьей линии, прокладывает дороги и перекидывает бревенчатые мосты через мутные несудоходные речки. Идет позиционная война — ни вперед, ни назад. Офицеры напиваются медицинским спиртом, играют в карты и волочатся за сестрами милосердия из ближайших полевых госпиталей», — так, без романтического флёра, Мариенгоф повествовал о своей военной эпопее, которая завершилась сразу после первых всполохов революции. О своих ощущениях 1917 года он рассказывал так: «Ну, вот, — шептал я себе, — это она, твоя революция. Революция полусытых, революция одетых в лохмотья. Тех, что работают на бездельников». Потом спрашивал себя: «Ну, господин честной человек, скажи-ка по совести — нравится?.. Где ты?.. С кем ты?». И отвечал дерзко: «С ней!».

C Есениным

Крушение мира, буйство революции сформировало его поэтический стиль. Эпатажный, эскизный. Где-то в шумных наркомпросовских коридорах Мариенгоф познакомился с Есениным, и эта встреча стала главной в его литературной жизни. Вместе с Есениным они создали имажинизм — поэтическое направление с расплывчатыми канонами, но яркой общественной позицией. Они считали свои стихи истинно революционными, а во главу угла поставили образ. Получались бурные революционные мистерии, в которых метафоры важнее логики:

Конь революций буйно вскачь,

Верст миллионы в пространствах рвы,

Каждый волос хвоста и гривы

Знамя восстаний, бунта кумач.

Это Мариенгоф. В политических заклинаниях он был резче, радикальнее Есенина. Многие его стихи того времени напоминали плакат, правда, с усложнённым, затемнённым  смыслом:

Твердь, твердь за вихры зыбим,

Святость хлещем свистящей нагайкой

И хилое тело Христово на дыбе

Вздыбливаем в Чрезвычайке.

Грозные стихи кровавого времени. И при этом он всегда считал себя пацифистом, Гражданскую войну — в особенности после гибели отца, убитого белочехами, — воспринимал как трагедию. В его революционных стихах есть правда эмоций, попытки пророчества:

И не будем, мы не будем жить иначе

Вероятно, многие века.

Ведь у нас мужчины плачут,

Женщины работают в ЧК.

В многочисленных публикациях последних лет историки спорят: являлся ли Мариенгоф агентом ЧК или ГПУ? Как будто именно от этого должно зависеть наше восприятие поэта, который был свидетелем и участником роковых дней ХХ века. И стремился «спеть свою песню», не подчиняясь ничьему диктату. При этом в годы революционной неразберихи ему (как и Есенину) доводилось беседовать со Львом Троцким и Карлом Радеком и дружить с Яковом Блюмкиным.  От дружеской попойки с убийцей германского посла Вильгельма фон Мирбаха до косвенного участия в секретных операциях — один шаг… Разведчиком стал друг Мариенгофа и Есенина поэт Александр Кусиков, умерший в Париже в 1977-м.  Есенин писал о хмельном и шатком характере того времени:

Ну кто ж из нас на палубе большой

Не падал, не блевал и не ругался?

Их мало, с опытной душой,

Кто крепким в качке оставался.

При этом и до, и во время нэповского угара имажинисты проявляли завидную предприимчивость. Тон задавали Есенин с Мариенгофом.  Им принадлежали книжный магазин, кинотеатр «Лилипут» и кафе «Стойло Пегаса». Мариенгоф вспоминал о тех временах любовно: «Не помяни нас лихом, революция. Четырнадцать держав шло на нас с мечом и огнем. Хлеба выдавали для первой категории по полфунта на день. А цензуры не было. Мы знали только РВЦ, то есть: "Разрешено военной цензурой". Если никаких военных тайн поэт или прозаик не разглашал, этот штамп РВЦ ставили на корректурные листы без малейшей канители. А уж за эпитеты, за метафоры и знаки препинания мы сами отвечали». Да, то было время жестоких, но свободных нравов. И даже вожди внимательно читали их книжки в крикливых обложках. Однажды Мариенгоф опубликовал стихи, обращённые к революции:

Тебя встречали мы какой умели песней.

Тебя любили кровью —

Той, что течет от дедов и отцов.

С поэм снимая траурные шляпы, —

Провожаем.

И всесильный наркомвоенмор Лев Троцкий не оставил их без внимания: «Передайте Мариенгофу, что он слишком рано прощается с революцией. Она еще не кончилась. И вряд ли когда-нибудь кончится. Потому что революция — это движение. А движение — это жизнь». Такие у имажинистов были литературные критики. В мемуарах на склоне лет Анатолий Борисович напишет: «Только в моем веке террорист мог застрелить человека за то, что он вытер портьерой свои полуботинки. Только в моем веке председатель Совета Народных Комиссаров и вождь мировой революции накачивал примус, чтобы подогреть суп. Интересный был век! Молодой, горячий, буйный и философский».

А потом погиб Есенин. Они успели поссориться и примириться. Для него началась новая жизнь в литературе:  «Со смертию Есенина и переездом в Ленинград закончилась первая половина моей литературной жизни, в достаточной мере бурная. С 30-х годов я почти целиком ухожу в драматургию. Моя биография — это мои пьесы». Здесь Анатолий Борисович лукавил: после смерти Есенина он написал свои лучшие книги — роман «Циники» и «Роман без вранья». Последний на волне полузапретной моды на Есенина стал самым спорным бестселлером 1920-х годов. Несколько лет Мариенгофу удавалось ездить по России с мемуарными лекциями о Есенине. И роман о погибшем поэте читали взахлёб. На первый взгляд странно, что столь откровенная и провокационная книга вышла в Советской России. Хотя дело в пока не отменённом НЭПе. Ещё существовал издательский рынок, настроенный на получение прибыли, а есенинская тема будоражила многих. Поэтому, несмотря на негодование критики, скандальную книгу Мариенгофа не просто издали, но и несколько раз переиздавали. Тиражи раскупались мгновенно, а на чёрном рынке книга стоила немалых денег. После НЭПа переиздания прекратились, в букинистических магазинах за «Романом без вранья» охотились. Переиздавались лишь небольшие, отцензурированные отрывки — в сборниках воспоминаний о Есенине. Без сокращений роман переиздали в конце 1980-х. За то, что он написал о Есенине без пиетета и не без едкости, его били — и коллеги, и далёкие от литературы поклонники Есенина. Литературная энциклопедия «гвоздила» беспощадно: «Кроме стихов М. выпустил автобиографический "Роман без вранья", посвящённый главным образом интимным сторонам жизни Есенина и своей собственной. Эгоцентрическая развязность, самовлюблённость, склонность к дешёвой сенсации делают эту книгу одновременно и бульварно-мещанским "чтивом", и демонстрацией опустившегося буржуа против нового уклада жизни, создаваемого революцией». Это приговор. Однако Мариенгоф считал, что никто не может отнять у него право на воспоминания. Другого столь близкого  друга у Есенина всё равно не было и не будет.

После Есенина и после славы он не просто «доживал» в Ленинграде. Нередко подлаживался под конъюнктуру, писал «политически грамотные» пьесы и сценарии. При этом авторская манера прорывалась даже в самых натужных его произведениях. Мариенгоф написал дюжину больших пьес и множество эстрадных скетчей. «К тридцати годам стихами я объелся. Для того, чтобы работать над прозой, необходимо было обуржуазиться. И я женился на актрисе. К удивлению, это не помогло. Тогда я завел сына. Когда меня снова потянет на стихи, придется обзавестись велосипедом или любовницей. Поэзия — не занятие для порядочного человека», — иронически рассуждал он ещё до гибели сына… Вместе с Михаилом Козаковым он сочинил «политически грамотную» пьесу «Остров великих надежд», в которой действовали Иосиф Сталин, Уинстон Черчилль и Теодор Рузвельт… Спектакль вышел в 1951 году, правда, славы не стяжал, несмотря на режиссуру молодого, но уже прославленного Георгия Товстоногова. Главным всё-таки оказались воспоминания.

В 1953 году Мариенгоф приступил к автобиографической книге «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги». Её сокращённый вариант — «Роман с друзьями» — был опубликован посмертно, в 1964 году. В воспоминаниях он нашёл свою свободную интонацию — откровенную «на грани риска», музыкальную и образную. Не забывал о самоиронии, но умел непринуждённо рассказывать и о трагическом. Возможно, он делал какие-то уступки цензуре, хотя после прочтения мемуарной трилогии Мариенгофа и в наше время остаётся впечатление, что он писал не для Главлита, а для себя самого и для истории. Это ценно во все времена.

Оставил он и совсем неподцензурные воспоминания. «В двадцатых годах у нас в Москве спрашивали: — Кому на Руси живется хорошо? И отвечали: — Максиму Горькому в Сорренто. Он тогда был невозвращенцем. С Лениным не сговорился. А вот со Сталиным, видите ли, и с его Ягодами нашел общий язык!» Такое стало возможным публиковать лишь в конце 1980-х.

Личная жизнь поэта была омрачена трагической гибелью двух самых любимых людей. Отец погиб в разгар Гражданской войны, а единственный сын покончил с собой, не переборов юношеской депрессии. Об отце и сыне Мариенгоф проникновенно рассказал в своей итоговой мемуарной книге. Зато его единственный брак оказался счастливым. С актрисой Анной Никритиной они были и любовниками, и друзьями, и единомышленниками. Что касается последней книги Мариенгофа, это одно из лучших свидетельств не просто о «богемной» жизни, но и о политической реальности, о настроениях в обществе. Мариенгоф всегда интересовался историей, его по праву считали одним из наиболее эрудированных писателей.

Анна Никритина

Вообще-то он замышлял три части своих воспоминаний («Роман без вранья», «Мой век, мои друзья и подруги» и «Это вам, потомки!») как единое целое и даже дал этой не состоявшейся при его жизни книге название — «Бессмертная трилогия». Отставной имажинист хорошо знал историю литературы и понимал, что такие воспоминания умереть не могут.

В нач. 1960-х на Мариенгофа смотрели как на элегантный призрак далёкого прошлого, как на человека позапрошлой эпохи. Слишком бурной была молодость — и его, и страны. Он умер накануне 65-летия — вовсе не глубокий старик! И выправка, и юмор сохранились до последних дней. Он ушёл, оставив почти все свои тайны в воспоминаниях, без которых панорама ХХ века непредставима.