Бороться и искать

Олег Ефремов строил и перестраивал театры, выковывал таланты и ниспровергал авторитеты, отвоёвывал право на искусство с большой буквы. 

«Он резко выделялся среди других учеников своим поведением, общением с товарищами и учителями. Это был какой-то сгусток энергии. Он вечно куда-то спешил, торопился и буквально не мог усидеть на одном месте», – вспоминал об Олеге Ефремове его одноклассник Николай Якушин. Неуёмная эта энергия могла войти в опасное русло – из довоенных арбатских дворов многие мальчишки уходили не в большую жизнь, а за решётку. Но над судьбой Олега взошла тень Художественного театра. Дворовая дружба свела его с внуком Василия Васильевича Лужского – талантливого актера, одаренного постановщика, одного из соратников отцов-основателей МХТ.

Саша часто приводил друга в дом деда, а тот, замечательный рассказчик и искусный имитатор, потчевал мальчишек театральными историями, коих знал великое множество. В такой компании не увлечься лицедейством Олегу было практически невозможно. Когда Василия Васильевича не стало, театральный «авитаминоз» ребята восполнили занятиями в драмкружке дома пионеров, куда тот же Сашка потащил Олега. Оттуда до Школы-студии МХАТ было уже рукой подать.

По воспоминаниям самого Олега Николаевича, в 1945 году конкурс на актёрский факультет был 500 человек на место. На экзамене он читал «Желание славы» Пушкина и выбор этот говорил о многом. Ему нужно было всё или ничего. Максималистом Ефремов оставался до конца своих дней, выжимая из себя и своих артистов всё, до последней капли. В Школе-студии он попал на курс Василия Осиповича Топоркова, ученика Станиславского. Как говорят в актерской среде – Ефремова и Константина Сергеевича разделяло расстояние в два рукопожатия.

О режиссуре Ефремов тогда не мечтал – страсть к игре была пока сильнее всех прочих. Первокурсником он запишет в дневнике: «В самой маленькой роли быть артистом!» А на третьем, собрав самых близких друзей, заставит их поклясться в верности принципам Художественного театра и скрепить клятву кровью. В юных сердцах МХАТ был святыней, и они готовы были отдать ему не только кровь. На курсе Ефремов считался одним из самых перспективных – кого и брать в мхатовскую труппу, как не его. Не взяли. Для академического театра, оплота традиции – слишком горяч, строптив и инициативен. Ефремов был не единственным в своём выпуске, кого отверг первый театр страны. Но, в отличие от друзей по несчастью, он не плакал и не ярился. Стиснув зубы вывел в тот день в дневнике: «Ничего, я еще въеду в этот театр на белом коне».

По распределению его направили в Центральный детский театр (нынешний РАМТ). Детские театры молодые амбициозные артисты и тогда воспринимали как ссылку. Даже хуже – каторгу. Ефремов, которому амбициозности было не занимать, напротив, ничего трагического в этом не видел и сходу включился в работу. На сцене ЦДТ он сыграл около двадцати ролей. Одной из первых был Володя в спектакле по пьесе Виктора Розова «Её друзья». Рецензенты хвалили молодого артиста, единственным недостатком которого была «несценичная» речь и приземленные интонации – в театральных школах учили совсем не этому. Ефремову уже тогда не нравилась «классическая» манера подачи голоса. Ему хотелось, чтобы персонажи на сцене говорили так же естественно, как и зрители в зале. Чтобы там кипела жизнь не выстроенная, а подлинная.

Первым настоящим успехом стала для Ефремова роль… Иванушки-дурачка в спектакле Марии Кнебель «Конёк-Горбунок». Мария Осиповна – режиссёр и педагог от Бога – и разбудила дремавший в Олеге ген режиссуры. Для дебюта он выбрал пьесу своего друга Вадима Коростылева, написанную в соавторстве с Михаилом Львовским – «Димка-невидимка». О мальчишке, мечтающем стать отличником с помощью… шапки-невидимки. Спектакль получился озорным и очень искренним. «В нем волшебство театра – вспоминал тот спектакль Армен Медведев, будущий известный кинокритик, а тогда просто юный зритель, – представало во всю мощь. Превращения на сцене происходили самым необычайным образом. Когда составленные столы, стулья и швабра, воткнутая на вершину этой мебельной пирамиды, вдруг, иначе освещённые, превращались в корабль, это завораживало».

«Мне очень повезло с началом, – признавался впоследствии Олег Николаевич. – Во-первых, потому что не взяли в Художественный театр. Да, повезло потому, что состояние Художественного театра на тот момент было таково, что все, кто попадал туда, будто растворялись. А я попал в ЦДТ – и не растворился! На тот момент в театральном мире ЦДТ был неким оазисом. Театр держится тогда, когда есть костяк людей, заинтересованных одной идеей и связанных неформальным товариществом. Это было тогда в ЦДТ, как нигде больше». О таком театре, построенном на «неформальном товариществе» он и сам мечтал. И взращивал это товарищество в своих учениках: в качестве «компенсации» Ефремову предложили преподавать в своей alma mater. 

Трудности его не пугали. В фильме Ролана Быкова «Айболит-66», где артист сыграл главную роль, самоотверженный доктор убеждал своих спутников: «Это даже хорошо, что пока нам плохо!» И, что удивительно, Авва и Чичи с ним соглашались. А вот зрители и критики – почему-то нет. Фильм тогда не приняли. И сегодня показывают редко. Для детей он оказался слишком философским, для взрослых – слишком детским. Но Ефремов и по жизни был таким Айболитом-идеалистом, готовым нестись за мечтой на край света, не боясь пиратов и кораблекрушений.

Убеждал учеников, с которыми собирался строить свой театр: «Должно быть товарищество. Тогда мы будем художниками и будем любить друг друга!» Убеждённость разделяли далеко не все. Кто поверил – пошёл за ним. Но даже из них он многих впоследствии потерял навсегда. Ради великой идеи, напитанной кровью сердца, он бывал способен отказываться от самых преданных соратников, если считал их самоотверженность недостаточной. Ранимый и чуткий, он порой мог быть невыносимо жестоким.  

О рождении «Современника» и переустройстве МХАТа написаны сотни тысяч страниц. Порой события восстановлены исследователями чуть ли не по минутам. Сила факта велика. Но, когда речь о Ефремове, важнее то, что стоит за фактом – энергия, приводившая в движение людей, его окружавших. Для него, как для корабля или самолёта, чтобы двигаться вперёд жизненно необходимым было сопротивление среды. Рискнём предположить, что детище своё Олег Николаевич покинул, когда эта самая среда почти перестала ему сопротивляться – творческие процессы уже были отлажены, траектория движения – прочерчена.

Современниковцы этому радовались. Оставаясь единомышленниками своего вожака, они уже хотели – нет, не почивать на лаврах, хотя именно в этом упрекал их порой Ефремов, но нормальной жизни, в которой, кроме театра, нашлось бы место кино, а заодно и любовям, семьям, детям, обустройству квартир, наградам, премиям. Да наконец, просто отдыху. Всему тому, что нормальный человек воспринимает как воздаяние за трудную и честно сделанную работу. Как многие идеалисты, Ефремов свято верил – соратники пойдут за ним. Ему-то самому этого воздаяния не требовалось.

И жить без сопротивления ему было попросту скучно. На каком-то правительственном приёме Олег Николаевич, будучи уже изрядно подшофе, подойдя к министру культуры – всесильной тогда ещё Фурцевой, глядя ей прямо в глаза произнёс: «Екатерина Алексеевна, вы – шлагбаум на пути советского искусства!» Та в ответ: «Вы пьяны, Олег Николаевич!» - «Конечно – подтверждает худрук первого театра страны – был бы трезв, я бы вам этого не сказал». Актёрская байка? Не исключено. Но они, как известно, на пустом месте не возникают, а идти напролом, точнее переть как танк (именно так говорили те, кто близко его знал) Олег Николаевич умел. 

Устоял бы он перед главным соблазном своей жизни, она – жизнь – наверняка сложилась бы и счастливее, и результативнее. Но соблазн был слишком велик. МХАТ к тому времени уже давно управлялся художественным советом, который слишком похож был на персонажей известной басни Крылова. Мхатовский воз прочно врос в землю – безжизненные спектакли, обессилевшие актеры, пустые залы, билеты в нагрузку. И мхатовские старики решили позвать того, кого когда-то отвергли. Михаил Михайлович Яншин пригласил Ефремова в гости, где вместо застолья его ожидал «совет в Филях». Результатом, как известно, стало его персональное «Бородинское сражение», переломившее ход истории отечественного театра, но однозначной победой так и не ставшее. Судьба знак ему послала – первой ролью на сцене МХАТа стал Дон Луис в «Дульсинее Тобосской», спектакле о том, как гибнет человек, если умирает его мечта. Но знак этот принят не был.

В своём МХАТе Ефремов собрал «сборную страны», пригласив Иннокентия Смоктуновского, Олега Борисова, Андрея Мягкова, Анастасию Вертинскую, Ирину Мирошниченко, Евгения Евстигнеева, Станислава Любшина. Он опять собирал вокруг себя единомышленников. Но построенный им ковчег вдруг оказался переполнен. К середине 80-х труппа составляла почти двести человек. Реформировать МХАТ внутри самого МХАТа, без привлечения «свежей крови», не получилось.

Была ли это персональная неудача Ефремова? Алла Покровская до конца своих дней твердо стояла на том, что «лучше и больше не мог бы сделать никто». Не поспоришь – персон, сопоставимых с Ефремовым по энергии, на тот момент на театральном горизонте не наблюдалось. Вспомнив знаменитое высказывание Станиславского о сроке, отпущенном одному театру, возьмём на себя смелость утверждать – нет. Трагедия раздела зрела многие годы, исподволь, но в конце концов всем стало ясно, что под одной крышей сосуществуют два не пересекающихся театра.

Жизнь распорядилась так, что и после смерти Ефремов-реформатор заслонил Ефремова-режиссёра и тем более Ефремова-актера. Разумеется, речь о профессиональном сообществе, не о публике, которая до сих пор помнит и любит и роли его -  и фильмы, и спектакли. То, что он сделал для русского театра как режиссер и актёр, требует переосмысления и скрупулезного исследования.