Этот Штирлиц, он лихо работает

Первые зрители «Семнадцати мгновений весны» были убеждены, что перед ними подлинная история, перенесённая на экран. Сегодня ни для кого не секрет, что СССР не располагал в высших эшелонах рейха агентом такого уровня. Но коль в этом персонаже переплетены судьбы доброго десятка реальных советских разведчиков, значит, Штирлиц был, есть и будет. До тех пор, пока существует сама разведка.  

Вячеслав Тихонов в роли Штирлица

Верить никому нельзя. Мне — можно

Вопреки флуктуирующему по Интернету мнению «диванных кинокритиков», Татьяну Лиознову никто не заставлял включать в картину кинохронику военного времени. Это было её собственное решение, поддержанное главным оператором Петром Катаевым и художником-постановщиком Борисом Дуленковым. Поначалу в Красногорск, где и по сию пору располагается Государственный архив кинофотодокументов, они ездили втроём. Но вскоре Татьяна Михайловна поняла, что эти просмотры необходимы всей съёмочной группе, включая актёров. Сколько километров плёнки они отсмотрели, уже и не сосчитать! Отбор хроникального материала для картины занял больше двух месяцев.

Результат стоил затраченных усилий. Стилизация под документ, усиленная отбивками по датам, выдержками из «личных дел», разнообразной «информацией к размышлению», давала создателям фильма право сделать зрителя не наблюдателем, а свидетелем разворачивавшихся на экране событий. Да, хронометраж происходящего по дням и часам задан достаточно условно. И личные дела сотрудников Управления имперской безопасности выглядели иначе. И характеристики на членов НСДАП включали в себя другие параметры. И информация к размышлению порой грешит неточностями. Но иллюзия приобщения зрителя к высшим тайнам Второй мировой работает даже сейчас, когда не выходя из дома за два клика можно добраться до несметного числа архивов, мемуаров и научных исследований. А тогда, в нач. 1970-х, эффект полного погружения в историческую реальность был практически стопроцентным.

Некоторых это даже раздражало. Например, известный писатель и сценарист Григорий Бакланов, боевой офицер, дошедший со своим артполком до Будапешта и Вены, впоследствии ставший одним из наиболее ярких представителей так называемой лейтенантской прозы, укорял Татьяну Лиознову в том, что по фильму выходит, что войну выиграла наша разведка, тогда как на самом деле главная тяжесть легла на солдатские плечи. Григорий Яковлевич считал несправедливым, что подлинные герои войны, её чернорабочие, лишь мелькают на полустёртых кадрах кинохроники, теряющихся в глубокой тени, отбрасываемой блистательно-аристократичным Штирлицем. Тем более что про боевые действия художественных картин такого масштаба, как «Семнадцать мгновений», снято не было. То, что Штирлиц тоже солдат, только воюющий на фронте, который принято называть невидимым, яростный защитник «окопной правды» так, похоже, и не признал, но, как видим, иллюзии достоверности поддался и он. 

Юлиан Семёнов

Если изъять «Семнадцать мгновений весны» из документальной оправы, получится обычный фильм в духе военных приключений. Увлекательный, однако недостаточно динамичный для такого жанра: темп раскручивания сюжета сильно подтормаживают тяжкие раздумья, то и дело одолевающие главного героя. Но если перед нами не «боевик», а «документальный военный детектив», то всё становится на свои места. Зритель прекрасно понимает, что повествование в режиме реального времени — вот совещание в бункере фюрера, вот приём по случаю его дня рождения, а вот инспекционная поездка на фронт Германа Геринга — требует неспешности и обстоятельности. В том числе и в размышлениях: Штирлиц идёт по коридору, смотрит в небо, прогуливается по залам музея природоведения.

Впрочем, стилистика документальности позволяла помимо всего прочего ещё и отправить послание наиболее прозорливой части публики. Не будем забывать, что съёмки картины были инициированы Комитетом государственной безопасности, прилагавшим немало усилий для поддержания имиджа страны. Аналогия была достаточно прозрачна: в нач. 1970-х великие державы, как и в победном сорок пятом, заняты поисками взаимоприемлемых условий мирного сосуществования, и разведке в этой игре отводится далеко не последняя роль. Хельсинкское соглашение 1975 года — едва ли не самое убедительное тому подтверждение.

Можешь добавлять немного русской брани

Радистка Кэт — образ абсолютно литературный, созданный безудержным воображением Юлиана Семёнова. Ни о каких реальных прототипах в строгом значении этого слова и речи нет. И всё-таки существовала женщина, подарившая экранной Кате Козловой если не биографию, то, во всяком случае, характер. С разведчицей-нелегалом Анной Филоненко кураторы фильма познакомили Лиознову ещё до начала съёмок.

Радисткой она по основной своей специальности не была, хотя радиодело знала в совершенстве. В 1941 году Анну, тогда ещё Камаеву, готовили к подпольной работе в Москве, если бы город пришлось оставить. Группе девушек, в которую она входила, предстояло осуществить головоломную операцию по ликвидации фюрера. Когда врага от столицы отбросили, Анна несколько раз забрасывалась в немецкий тыл в составе диверсионных групп. Вскоре её перевели в Службу внешней разведки и в 1944 году отправили со спецзаданием в Мексику. Через два года Анна Камаева вернулась на родину и спустя некоторое время вышла замуж за своего коллегу Михаила Филоненко.

Анна Филоненко

Их первенец Павел появился на свет в Москве без всяких приключений. А вот дочь Машу Анна рожала уже в Харбине, добросовестно крича по-чешски. По легенде, семья изображала политэмигрантов, бежавших из социалистической Чехословакии. Девочку потом даже крестили в католическом храме. В Китае чета Филоненко проработала три года. Следующим «пунктом назначения» для них стала Бразилия, где родился их третий ребёнок — Иван. И на этот раз Анне не изменили выдержка и хладнокровие — разведчица ничем себя не выдала. Деятельность супругов в Латинской Америке была весьма успешной, но из-за тяжёлой болезни Михаила им пришлось вернуться. Операция по выводу наших разведчиков из игры была разработана самым тщательным образом, чтобы не повредить агентурной сети, созданной ими в Латинской Америке. Их дети только в Союзе узнали, кто они на самом деле.

Выбор Екатерины Градовой на роль Кэт оказался снайперски точным. Актриса филигранно выстроила психологическую канву образа, опираясь на бесценные советы Анны Фёдоровны. За судьбой Кати, сдерживая слёзы, следила вся страна. Лиознова впоследствии вспоминала, как по окончании одной из серий ей дозвонились работницы какой-то ткацкой фабрики. Самой Татьяны Михайловны дома не было, и женщины насели на её маму, умоляя сказать только одно: закончится ли история Кэт благополучно, а то все переживают настолько, что работа в цеху стоит.   

Пастор Шлаг или светлый образ его…

Ростиславу Плятту досталась в картине, пожалуй, самая сложная задача — сыграть священника, являющегося положительным героем. Актёру пришлось мобилизовать всё своё недюжинное дарование на поиск нужных красок. Он был, можно сказать, первопроходцем — подобных прецедентов советское кино не знало. Служители Церкви независимо от конфессии представали перед зрителями в лучшем случае в гротесково-комическом виде, в худшем выставлялись махровыми мракобесами и отъявленными негодяями. Ростислав Плятт сыграл эту роль с таким мастерством, что его пастор получился едва ли не самым человечным и душевным персонажем телесаги. Тому, что Шлаг мгновенно покорил сердца зрителей, удивляться не приходится. Восторги отечественной критики тоже вполне объяснимы. Потрясает другое — восхищение, которое вызвал экранный пастор у своих «коллег», заслужив немало тёплых слов от протестантских священнослужителей.

Ростислав Плятт в роли Шлага

Они не только извинили создателей фильма за такую странность, как объявление пастора католическим священником (так указано в справке, которую зачитывают Айсману), тогда как по всем законам логики и разума ему полагается быть протестантским. В своих симпатиях к Шлагу они дошли до того, что наперебой стали предлагать кандидатуры его возможных прототипов. Кто-то называет пастора Пауля Шнайдера, выступившего против фашистов ещё в 1933-м. Его несколько раз арестовывали, но всё же выпускали, надеясь на то, что он «перевоспитается». Тщетно. В 1939-м Пауль Шнайдер погиб в Бухенвальде. Кто-то полагает, что это пастор Мартин Нимёллер, которого антифашистские проповеди привели в Дахау. По счастью, он уцелел и дожил до освобождения лагеря американцами. Но более всего сходства со Шлагом обнаруживают в судьбе пастора Дитриха Бонхёффера, имевшего немалый вес в международных религиозных и политических кругах. Когда война ещё была в самом разгаре, он ездил в Швецию и Швейцарию с целью убедить клерикальных иерархов объединить усилия католической и протестантской церквей в борьбе с фашизмом. В 1943-м его арестовали и, продержав два года в застенках гестапо, казнили в самом конце войны.

Несмотря на явные совпадения с биографиями реальных служителей Церкви, пастор Шлаг — персонаж вымышленный. Но «прообраз» у него всё-таки есть. Юлиан Семёнов наделил Шлага умом, обаянием, остроумием и логикой мышления своего друга — известного литературоведа и литературного критика Льва Аннинского. По воспоминаниям Льва Александровича, однажды он зашёл к писателю в гости, тот предложил ему разыграть в лицах диалог между Штирлицем и Шлагом и записал его на диктофон. Выбор писателем собеседника был неслучаен: Аннинский в то время работал в Институте философии, и христианское богословие входило в круг его профессиональных интересов. Многое из этой беседы Семёнов потом включил в свой роман. Когда книга вышла из печати, он подарил своему «соратнику» экземпляр с дарственной надписью: «Лёвушке — пастору Шлагу».

«А вас, Штирлиц, я попрошу остаться»

И через десять лет после выхода фильма читатели на каждой творческой встрече задавали Юлиану Семёнову вопрос о том, существовал ли Штирлиц на самом деле. И каждый раз огорчались, узнав, что это образ собирательный. Однако отправной точкой для фантазии писателя послужил вполне реальный документ. В нач. 1960-х писатель, собирая материалы для другого романа, случайно наткнулся в одном из архивных дел, относящихся к нач. 1920-х годов, на сообщение, полученное военным министром Дальневосточной республики Василием Блюхером от Павла Постышева, занимавшего тогда пост члена реввоенсовета Приамурской области. Текст донесения гласил: «Сегодня перебросили через нейтральную полосу замечательного товарища от ФЭДа: молод, начитан, высокообразован. Вроде прошёл нормально». ФЭД — это, конечно же, Дзержинский, а значит, сомневаться в том, что речь идёт о разведчике-нелегале, не приходится. Коротенькая записка засела в памяти Семёнова. Впоследствии он установил, что тот «замечательный товарищ» благополучно добрался до занятого японцами Владивостока и устроился корреспондентом в одну из белогвардейских газет. Очень удобное прикрытие для сбора информации.

Жизнь Штирлица в границах «Семнадцати мгновений весны» не составлена из фрагментов биографий разных людей. И не только потому, что никто из наших разведчиков таких высоких званий в иерархии немецкой разведки не достигал. Это, кстати говоря, было бы просто невозможно. Вопрос чистоты происхождения был для нацистов первостепенным, так что у всех, кто поднимался в высшие эшелоны руководства, проверяли родословную на протяжении как минимум последних ста лет. Но главное — большая часть информации, имеющей непосредственное отношение к дезавуированию операции Sunrise, как она называлась у американцев, или Crossword, как её именовали англичане, не подлежит рассекречиванию до сих пор, значит, доступа к ней Юлиан Семёнов при всех его связях иметь не мог. Ему приоткрывали лишь верхушку айсберга.

Он действительно много работал в архивах. При возможности встречался с кадровыми разведчиками. В результате реальные истории наслаивались одна на другую, дробились, перемешивались, чтобы в итоге сплавиться в биографию штандартенфюрера СС Макса Отто фон Штирлица. Образ получился настольно живым, что даже сегодня, спустя почти полвека после выхода картины, по мере открытия новых имён в истории советской разведки и обычные зрители, и киноведы, и профессиональные историки не оставляют попыток вычленить из «биографии» Штирлица эпизоды, имевшие место в жизни реально существовавших людей. Большая часть этих версий не выдерживает проверки фактами. Но иногда в горах пустой породы просверкивают крупинки истины.

Например, в личном деле Штирлица указано, что он является чемпионом Берлина по теннису. Среди наших разведчиков был профессиональный теннисист. Правда, успехи Александра Короткова в этом виде спорта оказались несколько скромнее и достигнуты были в Москве. До войны Александр Михайлович работал во Франции и даже сумел поучиться в Сорбонне. В Берлин Коротков попал только в 1940 году в качестве 3-го секретаря советского полпредства, а на самом деле — заместителя руководителя легальной резидентуры. После нападения Германии на СССР был возвращён на родину и занимался подготовкой разведчиков-нелегалов.

Штирлица-Тихонова не раз упрекали за излишнюю сдержанность, даже холодность. Легендарному Киму Филби приписывают неутешительный вердикт — с таким сосредоточенным выражением лица Штирлиц не продержался бы и дня. А с другой стороны, есть свидетельства, что именно таким был в жизни разведчик Норман Бородин, с которым Семёнов познакомился лично. Однако никаких пересечений в биографиях Штирлица из «Семнадцати мгновений» и Бородина найти не получается. Александр Михайлович работал в Германии до прихода Гитлера к власти, а потом был переброшен во Францию.        

Норман Бородин

Справедливости ради отметим, что у советской разведки был «свой человек» в Главном управлении имперской безопасности, причём на весьма важной позиции. Потому и оперативный псевдоним ему присвоили Breitenbach, то есть «полноводный поток». Гауптштурмфюрер СС Вилли Леман, истинный ариец, не обладавший в отличие от Штирлица ни спортивным сложением, ни аристократической внешностью, курировал вопросы безопасности в сфере военного строительства и оборонной промышленности. Герра Лемана никто не вербовал — он сам вышел на советскую резидентуру, агентом которой случайно оказался друг его юности. И работал не ради денег. Через него шла ценная информация об оснащении немецкой армии, производстве различных видов вооружения и техники. Брайтенбах был одним из тех, кто передал информацию о начале войны с СССР. Разоблачили его по чистой случайности — проговорился под наркозом во время операции его радист. В конце 1942 года Лемана арестовали. Он исчез без следа. Никаких документов в архивах гестапо не сохранилось, вероятно, они были уничтожены, чтобы никто, кроме самого узкого круга посвящённых, не узнал, что в рядах политической полиции работал предатель.

«Как я вас перевербовал за пять минут без всяких фокусов»

Феномен любви к «Семнадцати мгновениям весны» в истории советского кино не имеет равных. Фильм засмотрен буквально до дыр и выучен наизусть до последнего кадра. Его мгновенно разобрали на цитаты. По количеству анекдотов Штирлиц на три корпуса опередил самого популярного персонажа — Василия Чапаева. С восторгами советского времени всё понятно: и те, кто создавал картину, и те, кто её курировал от известного ведомства, хотели, чтобы зритель гордился своей страной, и успешно этой цели достигли. Не нужно быть психологом, чтобы понимать: гордиться чем-либо куда приятнее, чем презирать и ненавидеть. Но как объяснить живучесть «Мгновений» в новые времена, когда нет отбоя от желающих всё советское выкрасить исключительно в чёрный цвет?

После каждого телепоказа «Мгновений» новоявленные «критики» и «историки» с видом профессионалов, имеющих доступ к высшим государственным тайнам, с энтузиазмом, достойным лучшего применения, принимаются доказывать, что никакого отношения к действительности фильм не имеет, что в нём отражены реалии не Германии 1940-х годов, а Советского Союза времён 1930-х, что о переговорах союзников с немцами за спиной СССР сообщали не наши разведчики, а завербованные агенты, продававшие информацию за бешеные деньги, причём не только нашей разведке. Все недочёты картины снова и снова разбираются чуть ли не по секундам. Пересчитаны все советские автомобили, плохо справившиеся с ролью немецких, учтены обручальные кольца, сидящие не на тех пальцах не тех рук, зафиксированы все топографические ляпы. Вот как недобросовестные кинематографисты обманывали доверчивого советского зрителя!

А больше всего нареканий вызывал, конечно же, главный герой. И дело не только в том, что Штирлиц не мог быть таким, сяким или разэтаким. Главное, он вёл двойную жизнь, верой и правдой служа «империи зла». Похвала от товарища Сталина — «Что касается моих информаторов, то, уверяю вас, они очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и многократно проверены на деле» — в их глазах выглядела обвинением, самым тяжким из всех возможных. Вывод из всего этого делается однозначный: с теми, кто продолжает смотреть и любить «Семнадцать мгновений весны», что-то не так. Их подозревали либо в маниакальности, либо в фанатизме. В пылу полемики господа обличители начисто забывали, что перед ними фильм художественный, а не документальный, а следовательно, история, в нём рассказанная, не обязана соответствовать действительности. Они тоже подпали под магию, сотворённую Татьяной Лиозновой и её соратниками.

Кинокритик Виктор Дёмин, один из тех немногих, кто сразу по выходе фильма сделал серьёзнейший разбор его достоинств и недостатков, воздержавшись от неумеренных восторгов, недоумевал по поводу того, «…как могло случиться, что перед тобою разом и детектив, и не детектив, и любование документом, и весьма неточное его использование, а кроме того, и просто попытки документализировать чистый вымысел». Проанализировав картину со всех сторон, Дёмин приходит к заключению, на первый взгляд парадоксальному: «Не в том ли дело, что она разом и серьёзна, и грешит облегчённостью, то есть адресуется и взыскательному, и крайне нетребовательному зрителю? <…> Или телевизионный эпос невольно возродил слитность, нерасчленённость древнего, исконно эпического мышления, когда реальные события истории объяснялись вмешательством мифических персонажей и удивительные поэтические прозрения шли бок о бок с предрассудками и суевериями?»