Открытие космоса

Писатель и историк науки Владимир Губарев входил в узкий круг журналистов, лично знавших всех великих основоположников космонавтики начиная с Сергея Королева и Юрия Гагарина. В интервью «Историку» он размышляет о победах и проблемах космической отрасли.

Часто бывает, что по прошествии времени мы пересматриваем восторженную оценку того или иного события или человека. Но законы инфляции не распространяются на первооткрывателей Галактики, многие из которых были нашими соотечественниками. На их счету — череда открытий, которая продолжается и сегодня. 

«Не было ни одного напрасного полета»

— Когда появилась космическая программа в нашей стране и с чего началось постоянное соперничество в этой сфере между СССР и США?

— Начало всему положил успешный запуск нашей первой баллистической ракеты Р-1, которая была создана на основе немецкой «Фау-2», но с заметными конструктивными отличиями. Это случилось 10 октября 1948 года на полигоне Капустин Яр. Нам в конце войны удалось вывезти из Германии несколько образцов «Фау». Американцы вывезли гораздо больше не только ракет, но и специалистов. Однако на первых порах богатство выбора принесло им некоторый вред: наши ракетчики действовали более целеустремленно, решая и оборонные задачи, и задачи исследования космоса. Ракеты совершенствовались, и уже в начале 1950-х состоялись первые так называемые прыжки в космос — суборбитальные полеты. Конечно, непилотируемые. Руководил этими запусками Сергей Королев, которого, кстати, за несколько лет до этого, в годы репрессий, спас из заключения другой основоположник нашей космонавтики и в будущем академик — Валентин Глушко.

— Как это произошло?

— В 1943 году в тюремном КБ в Казани, или, как тогда говорили, в шарашке, которую возглавлял Глушко, сам человек несвободный, создали ракетный ускоритель РУ-1. Он был установлен на борту самолета Пе-2. Испытания прошли на редкость успешно, с колоссальным приростом скорости. Между прочим, это был первый опыт работы жидкостного двигателя, который позже поднимет наши ракеты в космос. Вскоре после испытаний Глушко неожиданно вызвали в Москву — к Иосифу Сталину. Сопровождали его два конвоира — женщины. Мужчин-конвоиров в военное время не хватало. От Казанского вокзала до Кремля они шли пешком: видимо, не нашлось ни автомобиля, ни денег на транспорт… У кремлевских ворот Глушко пропустили, а конвоиров оставили ждать. Конструктор долго и, судя по всему, убедительно рассказывал о своих двигателях и ускорителях. И повернул разговор в такую сторону, что Сталин попросил его написать фамилии тех ученых, которые заслуживают досрочного освобождения и могут быть полезны для дела. Валентин Петрович тут же составил список из 35 человек, одним из первых в котором шел Королев. Освободили почти всех.

— Возвращаясь к начавшейся космической гонке СССР и США, какое событие вы бы назвали ее кульминацией?

— То, которое произошло ровно 60 лет назад. Поступала информация, что американцы готовятся отправить в космос человека, еще в 1960 году. Мы к тому времени научились запускать спутники, но как превратить их в пилотируемые корабли? Все сходились на том, что условия в этом шарике-корабле в невесомости будут такие, что никто их выдержать не сможет. «Найдем таких, кто сможет», — сказал Королев. И пошла работа по подготовке первого отряда космонавтов. Затем стала более-менее точно (как казалось) известна дата американского запуска — 20 апреля 1961 года. Наш запуск назначили на более раннее время, постепенно определился день икс, который держали в строгом секрете, — 12 апреля. Риск был большой. Далеко не все предыдущие пуски с собаками и манекенами были успешными. Но результат мы знаем все. А космонавтом номер два я считаю американца Алана Шепарда, который стартовал 5 мая того же года. Хотя на орбиту он не вышел — это был суборбитальный полет, по существу, прыжок, который продолжался всего лишь 15 с половиной минут. Первый орбитальный полет американцы совершили в феврале 1962 года — не только после гагаринского полета, но и после суточного полета Германа Титова. Тогда Джон Гленн провел в космосе около пяти часов, что сильно уступало рекорду Титова. Таковы были первые главы истории пилотируемой космонавтики.

— Полет Германа Титова — это тоже веха, событие, сопоставимое с первым полетом человека в космос?

— Полет Титова выдался чрезвычайно сложным. Это был первый длительный полет в истории — более суток. Космонавт 17 раз облетел Землю, провел первые серьезные эксперименты на орбите. Никто не знал, как человек воспримет продолжительную невесомость, ведь такого опыта не было и не могло быть. И Титов, выполнив программу полета, перенес все трудности, связанные с этим испытанием. Но в какой-то момент на орбите ему стало дурно. Невесомость не действует лишь на немногих, уникальных людей: назову Валерия Быковского, Владимира Джанибекова, Сергея Крикалёва. Некоторое время из-за сложностей, которые возникли у Титова, ошибочно считалось, что человек неспособен к длительному космическому полету. Однако потом стало ясно, что Титов сделал великое дело и помог ученым подготовить технику к долгосрочному пребыванию в космосе и в дальнейшем защитить человека от опасного влияния невесомости.

С Гагарина и Титова у нас повелось так: никогда не было двух одинаковых космических полетов. Каждый чем-то отличался и выполнял свою роль. И не было ни одного напрасного, ненужного полета — с 1961 года и до сих пор. Я в этом убежден. Даже полеты, которые признавались неудачными (как, например, попытка стыковки Георгия Берегового с беспилотником «Союз-2»), ложились в копилку космонавтики и науки как нечто важное. Даже ошибки были необходимыми! Каждый полет анализировали, и он помогал усовершенствовать технику, уточнить задачу для следующих космонавтов.

«Нас позвал в космос Гагарин»

— Почему Соединенным Штатам, несмотря на их колоссальные возможности, не удалось обогнать СССР в космической гонке?

— На первых порах нам помогало то, что вся ракетная отрасль, включая науку, подчинялась, по сути, военным нуждам. Создавался ядерно-ракетный щит страны, и полеты в космос, или, как изначально их называли, межпланетные полеты, были частью этой программы. Существовал единый центр управления. В США же всегда имела место несогласованность между военным ведомством и НАСА (Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства).

Второй фактор — появление у нас в 1957 году ракеты Р-7, которая опережала разработки американцев. Она была способна нести тяжелую водородную бомбу и могла доставить на орбиту космические аппараты. Третий фактор — плеяда гениальных ученых и конструкторов, каждый из которых создавал свою школу. Все это позволило СССР в течение почти 10 лет оставаться лидером. Подчас мы опережали американцев совсем чуть-чуть, но все-таки опережали. И с первым спутником, и с успешным орбитальным полетом Белки и Стрелки, и, конечно, с полетом Юрия Гагарина, и с первым полетом женщины-космонавта, и с первой стыковкой на орбите, и с первой мягкой посадкой на Луну… И Алексей Леонов первым вышел в открытый космос.

Летчики-космонавты СССР (слева направо): Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Валентина Терешкова, Константин Феоктистов, Владимир Комаров, Борис Егоров, Павел Беляев, Алексей Леонов. Апрель 1965 года

Во второй половине 1960-х Соединенные Штаты благодаря немыслимым для нас бюджетам вырвались вперед. Но я воспринимаю историю космонавтики не как соревнование, а как сотрудничество сначала двух, а потом и большего количества держав. Такова логика исследования: шло накопление опыта. Безусловно, конкуренция подстегивала и США, и СССР. Но стратегически важнее развитие науки и техники, в которое делали свой вклад и наши, и американские ученые, инженеры, космонавты. А может быть, и мы — люди, писавшие об этом.

— Какое событие — запуск спутника в 1957 году или полет Гагарина в 1961-м — стало для Запада более резонансным и вызвало наибольшую тревогу?

— Это события одного порядка, и реакция на них была схожей по огромному, всемирному интересу. Впрочем, поначалу никто не понимал, что это за явление — спутник. Просто на ракету, которая создавалась в оборонительных целях, вместо болванки установили шарик, передающий сигналы. Многое решила встреча академика Игоря Курчатова с ракетчиками, когда они показали ему спутник и он дал добро на этот проект, увидев в нем перспективу. За несколько месяцев до запуска на одной из конференций выступал Королев. Он открыто говорил о планах запуска аппарата на космическую орбиту, и мало кто тогда его понял. Всеобщего ликования не было.

— Тогда еще Королев не был засекречен?

— Да, именно с момента запуска спутника и до своих последних дней он оставался засекреченным, его фамилию не произносили. Кстати, даже после запуска у нас сначала не придавали спутнику должного значения. Газеты сообщали о нем скромно, даже не на первых полосах: «В рамках Международного геофизического года в СССР был запущен искусственный спутник Земли». Но прошел еще день — и резонанс в мире оказался таким мощным, что новости об этом прорыве переместились на первые полосы. С рисунками, стихами, триумфальными шапками… Спутник изменил отношение к Советскому Союзу в мире. Ведь на Западе к нам тогда относились несерьезно, а тут оказалось, что Москва обладает средствами доставки любого объекта в любую точку земного шара. Нас стали уважать и бояться — это военно-политическая сторона события. Но, конечно, это еще и важнейшая веха в истории космических исследований. Начало космической эры — это именно 4 октября 1957 года.

Гагарин поразил мир ничуть не меньше, чем первый спутник. В космосе побывал человек! Каждый хотел увидеть этого человека, прикоснуться к нему. Я помню, как принимали Гагарина в разных странах. Он был советским, русским, но в то же время каждый народ его считал своим. Сыном человечества, как это ни громко звучит. И опыт, который Гагарин передал следующим космонавтам, поистине бесценен. Неслучайно американские астронавты, первыми ступившие на лунную поверхность, признавались: «Нас позвал в космос Гагарин». Не забыли! Деятельность человека в космосе началась с гагаринского 108-минутного полета, и этого из истории не вычеркнешь.

Вожди и ракеты

— Никита Хрущев или Леонид Брежнев — кто из руководителей страны активнее занимался космической программой? Их участие, на ваш взгляд, в большей степени помогало или мешало конструкторам?

— Космос всегда был и будет связан с политикой. Заслуга Хрущева в том, что он сразу после запуска спутника понял важность космических исследований, сделал их лицом страны. Это дало толчок в том числе и техническому образованию. Да и капиталовложений в космические исследования и технологии, связанные с ними, стало ощутимо больше. Но опека была слишком энергичная, фактически все делалось «через Хрущева». Королев иногда ему подыгрывал. Например, когда незадолго до полета Гагарина в космос запускали очередного Ивана Ивановича — манекен, вместе с ним в порядке эксперимента на борту корабля находились некоторые сельскохозяйственные культуры, включая — и на это делалась ставка — зерна кукурузы. Несомненно, Хрущеву это должно было прийтись по душе. Правда, после полета Гагарина о кукурузных зернах, побывавших в космосе, уже никто не вспоминал. Вполне логично, что их заслонили более громкие и очевидные успехи. Как известно, Хрущев с тех пор полюбил общаться с космонавтами, стал инициатором многих начинаний, связанных с покорением космоса. Говоря политическим языком, превратил эту тему в символ своего правления.

— А Брежнев?

— Брежнев был компетентнее, он больше доверял ученым, понимал их. Помню, однажды День космонавтики отмечался в Центральном театре Советской армии. В кулуарах мне довелось стать свидетелем интересного зрелища. В фойе стоял академик Мстислав Келдыш с группой ученых — и вдруг появился Брежнев в окружении членов Политбюро. Так генеральный секретарь сразу буквально бросился к Келдышу, обнял его, как-то подчеркнуто радушно поприветствовал — с большим уважением. После этого к президенту Академии наук СССР выстроилась очередь: все члены Политбюро последовали примеру Брежнева. Это был не просто ритуал. Брежнев понимал, с кем имеет дело, ощущал масштаб личности Келдыша, знал о его роли в космическом проекте.

Здесь нужно вспомнить также о завершении спора конструкторов Владимира Челомея и Михаила Янгеля, когда Брежнев принял решение, надолго определившее развитие ракетной отрасли в нашей стране. Мы стали производить и янгелевские, и челомеевские ракетные комплексы. Время показало правильность этого шага. Брежнев разбирался в таких вопросах. Конечно, я говорю о первых десяти годах его правления, когда он еще был физически здоровым человеком.

Приведу еще один пример. В 1977 году я написал сценарий документального фильма о Гагарине. И посыпались правки, замечания: прежде всего руководство не устраивало, что в сценарии не отражена роль Брежнева. Я не принял ни одной правки. Председатель Гостелерадио Сергей Лапин рискнул, дал фильм в эфир. А Брежневу картина так понравилась, что он настоял на вручении ее авторам Государственной премии СССР.

От войны до сковородки

— Когда у СССР и США появились планы военного использования космоса и когда началась их реализация?

— Эти планы зарождались не в СССР и не в США. С них, собственно говоря, все и начиналось — еще в нацистской Германии. Когда Йозеф Геббельс (а вслед за ним это не раз повторял Адольф Гитлер) говорил об «оружии возмездия», он ведь имел в виду не атомную бомбу, как принято считать, а ракетную технику, те самые «Фау», которые Вернер фон Браун, один из отцов мировой космонавтики, обещал усовершенствовать до такого уровня, чтобы можно было из Германии «достать» не только до Лондона, но и до Нью-Йорка. И, разумеется, до советских городов. Нацисты надеялись, что это межконтинентальное оружие перевернет ход Второй мировой войны. То есть планы военного использования будущей космической техники возникли раньше, чем реальные планы покорения космоса. Хотя, если бы не война, немцы могли бы оказаться первыми на орбите. Другое дело, что представить себе нацистский режим без войны невозможно…

Потом, уже в 1960–1970-х годах, планы военного присутствия на орбите время от времени возникали. Кое-что было реализовано. Например, наши орбитальные станции «Алмаз» предназначались для военных целей: там имелись и средства слежения, и даже оружие. Аналогичные проекты развивались в Штатах. Но я бы не преувеличивал важность этих начинаний. В космосе все видно почти как на ладони, невозможно летать втайне от американцев или от нас. Все контролируется. Поэтому не верьте слухам о том, что американцы не были на Луне: мы все это видели и имели возможность проверить. А военное использование космоса просто не слишком эффективно — куда опаснее технологии, которые рассчитаны на большую близость к Земле. Звездные войны, к счастью, не предвидятся.

Орбитальная станция «Алмаз» в центре «Космонавтика и авиация». Павильон «Космос» на ВДНХ

— Насколько обременителен для советской экономики был космический проект в сравнении, скажем, с ядерным?

— Он был значительно экономичнее — хотя бы потому, что шел в комплексе с оборонным ракетостроением. А вообще космический проект — дело прибыльное. Конечно, американцы лучше умеют на нем зарабатывать, чем мы. Полет на Луну дал им при затратах в 25 млрд долларов доход не менее 300 млрд. Правда, не за год или два, за более длительное время — за счет внедрения новых технологий. Самые известные примеры — тефлоновая сковородка, молнии-липучки, которые теперь используются в самой простой одежде. А метеотехнологии, которые так развились благодаря космосу? Спутниковая связь, наконец, интернет — все это стало привычным и в нашей стране. А начиналось с космоса. 

Космосу нужны идеи

— В какой мере ранняя смерть Королева повлияла на замедление советской космической программы?

— Это была огромная потеря. Дело не только в его невероятной преданности науке, в его умении пойти на разумный риск. И не только в том, что слово Королева много значило для десятков крупнейших ученых, которых вряд ли мог бы объединить кто-нибудь другой. Королев не просто концентрировал научные силы на решении самых важных задач — он умел создавать школы. После него остались такие люди, как, например, академик Анатолий Савин, создатель противоракетного щита.

Однако не менее трагичным был уход из жизни Келдыша в 1978 году. Он связал космонавтику с наукой, с теорией — это было крайне важно. После него на таком уровне этим уже не занимались. А в последние десятилетия, когда Академия наук, к сожалению, превратилась всего лишь в клуб ученых, — тем более. Науку мы пытаемся подвести под американские стандарты, которые нам не подходят. При Келдыше академия была высочайшей инстанцией, с которой считались все — и военные, и партийное руководство. Наука не просто задавала направление развития той же космической техники — она обеспечивала стратегический смысл этой новой отрасли. Келдыш лучше всех понимал, что космосу нужны идеи, что теория — это не какая-то схоластика, а суть научного исследования.

— Как могла бы развиваться советская космическая программа, если бы не перестройка и распад СССР?

— После ухода великих проявились проблемы. Королев и Келдыш подчиняли технические задачи большой цели, а потом, наоборот, стали планы подстраивать под новую технику. И космические исследования забуксовали. Вот «Буран» — наш космический челнок, великое достижение конструкторов. Здесь сотни уникальных технологий, которые неспособны повторить даже американцы. Но зачем нужен этот богатырь — непонятно. Не было такой научной аппаратуры, чтобы «Буран» доставил ее в космос для какой-либо прорывной задачи. Техническому чуду должен предшествовать научный поиск.

Запуск ракеты «Союз-2.1б» со спутником «Метеор-М». Космодром Восточный, 5 июля 2019 года

Самой перспективной программой 1970–1980-х, на мой взгляд, был «Интеркосмос». Это ведь не просто подготовка и запуск в космос представителей стран, с которыми Советский Союз поддерживал дружеские отношения, — Болгарии, Вьетнама, Индии, Франции и т. д. Главное в другом: создавались новые исследовательские центры в разных странах, они поставляли научную аппаратуру. Со временем это могло обеспечить прорыв, следующий шаг в исследовании космоса. Жаль, что эту программу закрыли практически сразу после распада СССР. А по сути, даже чуть раньше, еще при Михаиле Горбачеве, который, давайте признаемся, высокомерно относился к нашим восточноевропейским (и не только) партнерам. Была в нем такая великодержавная нотка. Позже некоторые страны (в частности, Индия), сделавшие первые шаги на орбиту в рамках проекта «Интеркосмос», достигли заметного успеха. Но уже без нашего лидерства.

Новый смысл для космонавтики

— А чем обернулись для космонавтики реформы 1990-х?

— Это было не просто тяжелое время, а годы провала, когда разрушались научные школы. Я тогда много общался с ядерщиками, часто бывал в Сарове. Они страдали от полного безденежья, буквально голодали. Выдающиеся ученые могли надеяться только на свои приусадебные участки, на картошку и огурцы, которые сами выращивали. Конечно, мы обращались с различными просьбами к президенту России Борису Ельцину, но прямого выхода на него не было. А министр по атомной энергии Виктор Михайлов никак не мог до главы государства дозвониться… 

Как-то я собрал в Москве пресс-конференцию с участием ведущих ученых отрасли. На нее пригласили и иностранных журналистов. Ученые рассказали о своем бедственном положении, о том, что ядерные НИИ в России гибнут, и эти выступления получили широкий резонанс в мире. И на следующий день Ельцину, как обычно, принесли выборку из зарубежной прессы, где он увидел публикации о проблемах нашей науки. Ельцин тут же связался с Михайловым и дал распоряжение подбросить ученым некую сумму — внушительную по тем временам. Помощь пришла, но, естественно, пожарными мерами спасти науку невозможно. Результат — отставание, которое нельзя преодолеть одним рывком, это дело десятилетий. Мы многое потеряли. Я несколько лет назад был в Красноярске-26, в нашем знаменитом центре имени академика Михаила Решетнёва. Спрашиваю: «Ребята, можете создавать изделия без западных комплектующих?» Отвечают: «Нет».

— И как преодолеть этот кризис?

— Надо направлять усилия на новые необычные проекты. Мы строим современную технику, работаем над ракетами — и это правильно. Но не хватает стратегической идеи, которая придала бы новый смысл космонавтике. В 1950–1960-х годах такие идеи были. Потом их стало меньше, а сейчас дефицит идей еще острее. Как и нехватка современных приборов и научных школ, которые бы их создавали. Еще неизвестно, что важнее. 

Люди хотят открывать неизведанное, становиться лидерами в своей области, находить новый смысл для исследований. У Королева, Келдыша, Глушко — можно перечислить еще десятки фамилий — все это получилось. Конечно, так может быть и сегодня, и терять оптимизм нельзя никогда. Недаром все-таки мы жили в фантастическое время. Открытие космоса в ХХ веке расширило наше представление о Вселенной ровно в миллион раз. Это не риторическая фигура, я все точно просчитал.