Энергия распада

Как националисты переиграли коммунистов, почему Москва не смогла удержать сепаратистов от разрушения единого государства и какую роль в распаде СССР сыграли Горбачев и Ельцин? Об этом в интервью «Историку» размышляет политолог, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник МГИМО Сергей МАРКЕДОНОВ.

Накануне перестройки националистические настроения даже в таких республиках, как Литва или Грузия, были уделом маргиналов. Однако в условиях неуправляемой «демократизации», постепенно перерастающей в анархию, они быстро овладели массами и стали одной из главных причин распада СССР.

 

Случай в Казахстане

— Что вы считаете первым всполохом грядущего пожара?

— Я бы, наверно, назвал ситуацию в Казахстане, когда в декабре 1986 года группы студентов вышли на улицы, протестуя против отставки многолетнего главы республики (занимал свой пост с 1964 года), казаха по национальности Динмухамеда Кунаева и назначения на его место бывшего первого секретаря Ульяновского обкома КПСС, этнического русского Геннадия Колбина. Я не конспиролог, но очевидно, что в Казахстане восприняли это назначение как покушение на негласный принцип, согласно которому первый секретарь ЦК КП союзной республики должен был быть представителем титульной нации, в данном случае казахом. Это стало первым серьезным знаковым событием. Потому что речь шла уже не просто о каких-то межэтнических драках из-за личной неприязни, на бытовой почве или под воздействием алкоголя, а о несогласии с правом ЦК КПСС (а по сути — союзного центра) по своему усмотрению решать кадровые вопросы на местах.

— Ходили слухи, что за этим стоял тогдашний председатель Совета министров Казахской ССР Нурсултан Назарбаев, который метил на место Кунаева…

— Я думаю, что по понятным причинам стопроцентных доказательств этому нет, поскольку архивы за тот период закрыты, да и такие приказы не отдаются, как правило, в письменной форме. Так что можно лишь догадываться, кто за этим стоял. Но, на мой взгляд, Назарбаев уже тогда метил в первые секретари ЦК Компартии Казахстана. И он им, кстати, стал в 1989 году, когда «варяг» Колбин был снят с поста главы республики. Стоит отметить, что в тот момент резко обострилась ситуация в Новом Узене (или Жанаозене, как его сегодня называют), где представители общин Северного Кавказа (ведь Казахстан представлял собой мини-СССР после депортации туда репрессированных народов) столкнулись с казахами. И только когда первым секретарем стал Назарбаев, ситуация была стабилизирована. То есть Колбин пришел на фоне этнических противоречий и ушел на этом же фоне.

Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Динмухамед Кунаев (слева) и глава республиканского правительства Нурсултан Назарбаев (в центре). 1980-е годы

 

Союз диссидентов с коммунистами

— Итак, первый серьезный всполох был в Казахстане. А дальше?

— А дальше был Карабах, февраль 1988 года. Если до этого какие-то диссиденты писали: «Карабах — это Армения» (ну написали и написали, их читало в самиздате три с половиной человека), то теперь, на волне демократизации, собралась сессия целого областного Совета народных депутатов. И эти депутаты апеллировали уже не к диссидентской аудитории, а к Верховным Советам обеих республик — Армении и Азербайджана, а также к союзным властям, требуя от них решить вопрос о передаче Карабаха в состав Армянской ССР.

— Но ведь в СССР не было проблем с передачей той или иной территории той или иной республике…

— Вы правы, в Советском Союзе много чего куда передавалось, но всегда эти вопросы решались первыми лицами, союзным центром. Да, Иосиф Сталин считал, что территории, например, ряда северокавказских республик после депортации их жителей должны отойти Грузии. И они отходили ей, а потом возвращались обратно. Или Никита Хрущев решил, что Крым должен войти в состав Украины, и решение было принято без всяких разговоров. Но теперь инициатива шла снизу, притом не от диссидентов, а от людей системы. Это было совершенно новым явлением для СССР.

А дальше, и Карабах это подсветил очень сильно, свою роль сыграло то, что партийные структуры двух союзных республик и Нагорно-Карабахской автономной области начали работать не как партийные структуры — в унисон, в общих интересах, а как национальные структуры, враждебные друг другу. Так, первый секретарь Нагорно-Карабахского обкома партии Генрих Погосян выступал отнюдь не с позиций пролетарского интернационализма. А первые секретари ЦК Компартий Азербайджана и Армении (в первом случае — Кямран Багиров, потом Абдул-Рахман Везиров, а потом Аяз Муталибов, во втором — Карен Демирчян, а после Сурен Арутюнян) уже заняли позиции, скажем прямо, по сути, национальных лидеров.

То же самое в 1989 году произойдет в Абхазии на так называемом Лыхненском сходе. Там ведь тоже местный первый секретарь оказался по одну сторону баррикад с «бунтарями», подписантами знаменитого «Письма ста тридцати» — теми, кто в декабре 1977-го представил свои соображения по ситуации в Абхазии ЦК КПСС и VIII сессии Верховного Совета СССР. В те времена авторов обращения называли в партийной печати «клеветниками» и «аполитично мыслящими людьми».

А дальше можно вспомнить историю «похода на Южную Осетию». Это тот же 1989 год, когда Звиад Гамсахурдиа (антисоветчик, осужденный по соответствующей статье) оказался в одном строю с первым секретарем ЦК Компартии Грузии Гиви Гумбаридзе. Диссидент был теперь вместе с партийным лидером, и они вместе занялись обслуживанием национальных интересов — так, как они понимались этими людьми.

И если поначалу все эти выступления камуфлировались лозунгами пролетарского интернационализма и апелляциями к союзному центру, то Гамсахурдиа уже выступал под лозунгами выхода из состава СССР. С его точки зрения, каких-то путей примирения с коммунистами не было.

Жертвы погрома в Сумгаите. 1988 год

 

— Как раз тогда начались разговоры об оккупации Грузии в 1921 году…

— И этому способствовали сами коммунисты. Я напомню, что в марте 1990 года Верховный Совет тогда еще Грузинской ССР принял постановление «об оккупации», и Гумбаридзе, генерал КГБ, который должен был бы по своей функции сдерживать Гамсахурдиа, наоборот, стал ему подыгрывать.

— Точно так же было и в Прибалтике — тоже разговор про оккупацию, уже 1940 года, и то же самое трогательное согласие партийных структур с националистами?

— Безусловно.

Бывший диссидент Звиад Гамсахурдиа стал президентом Грузии на волне антисоветизма

 

Кадры решили — всё!

— Был ли шанс решить эти проблемы силовым путем — с помощью милиции, КГБ, армии?

— Как заставить, когда демократия — высшая ценность перестройки? Конечно, силовыми средствами пытались решить проблемы. И в Казахстане, и в Абхазии, и в Грузии, и в Прибалтике, и в Баку… Другое дело, что силовой ресурс всегда эффективен лишь тогда, когда подкрепляется еще чем-то — позитивными изменениями в социально-экономической ситуации или хотя бы политической волей. А когда этого нет, силовые методы не приносят желаемого результата — скорее наоборот.

Проблема генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева состояла в том, что у него не было стратегического видения ситуации. Он пытался, как не очень умелый пожарный, тушить то, что загорелось. Вроде бы залил один угол дома, а тут начинает следующий угол гореть — туда побежал. Но понимания общего плана здания, представлений о том, где какая техника безопасности должна применяться, где стоит огнетушитель, где лежит песок, — этого не было. И не только у него.

— Ведь в Москве было катастрофическое непонимание того, что происходит в национальных республиках…

— Не то слово! Я читал в свое время материалы пленумов, посвященных событиям в Сумгаите, где в конце февраля 1988 года произошла резня армянского населения. Без слез невозможно читать эти материалы! Вдумайтесь: когда там уже третий день шли погромы, член Политбюро ЦК КПСС Михаил Соломенцев на полном серьезе предлагал ввести в город «интернациональные рабочие дружины, которые спасут ситуацию от хулиганов»! Возникает ощущение полной оторванности от реального положения дел, какой-то беспросветной идеологической зашоренности. Эти люди, которые годами говорили о том, что национальный вопрос у нас решен, что проблем с этим больше нет и не будет, при столкновении с реальными кризисами оказывались абсолютно беспомощны. И интеллектуально, и организационно. Это поразительно: вроде бы опытные аппаратчики! Да и Горбачев был не какой-то там мальчик с улицы…

— Он ведь из Ставрополья, а территория Предкавказья никогда не считалась беспроблемной по части межнациональных отношений.

— В том-то и дело. А его ведь продвигали наверх такие опытные люди, как Михаил Суслов и Юрий Андропов, — те, кто прошел сталинскую школу кадрового отбора. Впрочем, как мне кажется, именно сталинский отбор кадров в значительной степени и предопределил последующие проблемы. Люди, которые привыкли не столько думать, сколько выполнять приказы, подчиняться, лишенные самостоятельного горизонта мышления, оказавшись в кризисной ситуации, не смогли с нею совладать.

— Горбачев, придя к власти, взял курс на демократизацию…

— Он сделал это, на мой взгляд, без должного понимания и учета многообразия страны, в которой мы жили. Да, я понимаю, сейчас это очень легко говорить. А тогда перед ним стояли крайне непростые задачи — и экономические, и не в лучшем положении страна была на внешней арене, и внутри Союза нарастали кризисные явления.

Но демократизация без учета разных факторов во всей их сложной взаимосвязи привела к тому, что многие восприняли ее как сигнал к возможности обеспечить национальное доминирование, решить национальные проблемы в свою пользу. И Москва не смогла этому ничего противопоставить — ведь была объявлена свобода!

Очень показательно, что многие лозунги тех лет прятались изначально во вполне демократическую (в тогдашнем понимании) и интернациональную обертку. Возьмем Карабах, 1988 год. С какими лозунгами выходили на улицы люди? «Ленин, партия, Горбачев» — были в позитиве, а в негативе кто? Сталин и Лаврентий Берия. Казалось бы, люди выступали за все хорошее против сталинских перегибов. Но что это означало? Ведь карабахская проблема — результат сталинского решения. А значит, лозунги демократизации — это лозунги и против «плохой» сталинской национальной политики. Или взять выступление лидера Абхазии Владислава Ардзинба на Съезде народных депутатов СССР, когда он говорил о перегибах Сталина. Он о том же самом говорил, фактически о необходимости отказаться от прежней национальной политики. То есть о пересмотре существовавшего на тот момент статус-кво.

Демонстрация в Вильнюсе в годовщину заключения пакта Молотова — Риббентропа. Август 1989 года

 

Неприятный сюрприз

— В какой мере у союзного центра было понимание того, что дело может кончиться распадом СССР?

— Насколько я могу судить, руководство страны не до конца понимало глубину имевшихся межнациональных проблем, не в полной мере представляло их возможные последствия и надеялось, как мне кажется, на определенную инерцию. Многие думали, что СССР все равно никуда не денется.

— Они были уверены, что Союз вечный?

— Да. Полагали, что проблемы носят ситуативный характер, что игра в независимость — это не всерьез. Действительно, какая такая независимость? Мы же все в едином экономическом, культурном, политическом пространстве, все друг с другом крепко связаны.

Причем, что интересно, и многие зарубежные политики и эксперты до конца не верили в то, что Советский Союз вот так возьмет и распадется. Можно вспомнить одного из крупных мыслителей и теоретиков ХХ века Иммануила Валлерстайна, который выражал на этот счет полное непонимание: ну как же это может произойти? Ведь этого, если следовать рациональной логике, не должно быть! Можно вспомнить и скепсис президента США Джорджа Буша-старшего, который, выступая в Киеве в августе 1991 года (за 23 дня до провозглашения Украиной независимости от СССР!), призывал не подменять всевластие коммунистов всевластием националистов. То есть даже представители западного мира — и интеллектуального, и политического — высказывали сомнения в возможности такого сценария. Между тем к 1991 году уже было очевидно, что ситуация критическая.

— Однако были политики, которые полагали, что ход событий можно переломить. Затем и создали ГКЧП…

— Мне доводилось общаться с представителями советской элиты разных уровней, которые считали: «вот если бы мы победили в августе 1991-го», «если бы мы пришли к власти», то Союз можно было бы сохранить. Лично у меня ощущение, что все это говорится в отрыве от какой-либо эмпирики, которая тогда была и тем более которая известна теперь.

— Какова вина союзного руководства в том, что ситуация приобрела необратимый характер?

— Достаточно велика. Давайте не забывать, что многие действия, которые предпринимала союзная власть, были изначально реактивны. На конфликты, погромы, потоки беженцев в Москве реагировали с опозданием и часто даже не поспевали за событиями, не говоря уж о том, чтобы их опережать. А если и пытались опережать, то скорее добавляли дровишек в костер.

В этом плане можно, например, вспомнить историю с подписанием нового Союзного договора. В условиях стремительного роста националистических настроений запуск идеи о перезаключении договора только повышал требования со стороны республик к нахождению в составе единого государства. Фактически затеянный Горбачевым Новоогаревский процесс сразу же вылился в неприкрытый торг с Москвой по поводу «цены вхождения» в обновленный Союз. К чему это привело, всем известно.

Демонстрация в Киеве. 1991 год

 

Накануне распада

— А что же население, ведь его настроения скорее были за Союз… Или нет?

— Трудно сказать. Часто в данном случае ссылаются на решение, принятое на референдуме о сохранении СССР в марте 1991 года. Якобы люди пришли, проголосовали, и большинство высказалось за обновленный Союз. Но надо понимать, что шесть республик СССР из пятнадцати не принимали участия в том референдуме — помимо прибалтийских республик это Армения, Грузия и Молдавия. Иными словами, к тому времени уже обозначились группы республик, которые были против сохранения Союза и которые не имели ничего против него. К первой группе можно отнести уже названные Молдавию, Грузию и Армению, а также Прибалтику, ко второй — республики Средней Азии и Казахстан. Довольно индифферентно к идее выхода из состава Союза относилась Белоруссия: никаких серьезных сепаратистских поползновений там зафиксировано не было.

— Позиция России имела принципиальное значение…

— Российское руководство занимало двойственную позицию. Ведь в это время вовсю уже происходило создание параллельных юрисдикций, и это касалось не только Прибалтики или Молдавии, но и самой России. С принятием 12 июня 1990 года Декларации о государственном суверенитете РСФСР фактически сложились две системы управления, два центра власти в Москве. Обратите внимание: не между Москвой и Тбилиси, Москвой и Ереваном, Москвой и Таллином, а внутри самой России!

Посмотрите, какой разной была реакция со стороны одной Москвы, союзной, и другой, республиканской, на события в Прибалтике в январе 1991 года. Или, например, в Чечне осенью того же года. Сколько жесткой иронии было в оценках Горбачева в общении с Борисом Ельциным тогда: мол, поддерживали Прибалтику, так взгляните, что у вас самих на Северном Кавказе творится… Конечно, в этих условиях говорить, что все это было несерьезно, что все это можно было бы каким-то чудесным образом купировать, «опираясь на волю народа», сохранить СССР в прежнем виде, просто несостоятельно.

— Почему?

— Потому что не было в 1991 году этого прежнего вида! Прежний Советский Союз закончился еще, наверно, в 1986–1987 годах, а дальше мы видели нарастающую турбулентность, нарастающие конфликты, в том числе вооруженные, нарастающие сепаратистские настроения. Кстати, к моменту подписания Беловежских соглашений мы уже недосчитались трех республик Прибалтики, признанных независимыми самой же союзной властью и ставших членами ООН!

 

Фактор Украины

— Почему Украина одной из последних встала на путь сепаратизма? Ведь Народный рух вышел на первый план только во время республиканских выборов 1990 года, а до этого там все было более или менее тихо…

— Дело, думаю, в том, что в позднесоветский период Украина в идеологическом плане была, может быть, даже более консервативна, чем Москва. К тому же ее элита была лучше, чем элиты других республик, встроена в союзную вертикаль власти. Можно вспомнить феномен первого секретаря ЦК Компартии Украины Владимира Щербицкого — одного из самых приближенных к Брежневу людей. Да и сам Леонид Ильич был выходцем с Украины, имел опыт руководства Днепропетровским и Запорожским обкомами партии. Говорили даже о «днепропетровском клане» в структурах власти брежневского СССР. И до этого, и после в союзном руководстве было немало выходцев с Украины.

Кстати, интересно, что даже на путч августа 1991 года украинская политическая элита отреагировала, так сказать, неоднозначно. Я прекрасно помню выступление тогдашнего председателя Верховного Совета Украины Леонида Кравчука, который сказал: «Мы все этого давно ждали». А чего ждали? Вот как хочешь, так и понимай. Согласитесь, очень осторожная позиция для будущего первого президента «незалежной» Украины.

Наверно, тот факт, что в западных регионах республики активные вооруженные антисоветские очаги были уничтожены только в середине 1950-х годов, а остальная Украина оказалась неплохо интегрирована в общесоюзное пространство, и объясняет то, о чем вы спросили. На мой взгляд, именно с этим связано ее более позднее присоединение к хору бывших братских республик.

Что же касается неформальных организаций и диссидентов, выступавших с националистических позиций, то диссиденты были повсюду и не они определяли погоду. Определять ее националисты стали тогда, когда начали получать поддержку со стороны двух других моторов будущих националистических революций — местной партноменклатуры и формирующегося буржуазного слоя, то есть тех, у кого в руках стали крутиться большие деньги. Когда эти три части слились вместе, получилось то, что получилось. Но вы правы, на Украине это слияние произошло позже, чем в других республиках.

— А чем объяснить это слияние? Свою роль сыграл фактор заграницы, где была мощная антирусская украинская диаспора?

— Не думаю, что какое-то решающее значение имела украинская диаспора. После распада СССР она, конечно, будет играть большую роль, но не до распада. Первый президент Украины Кравчук — он что, какой-то заграничный товарищ? Нет, в недавнем прошлом он — главный партийный идеолог Украины, секретарь ЦК КПУ. Помню, когда я еще писал свою кандидатскую диссертацию, то читал его статьи, посвященные юбилеям Переяславской рады, нерушимому духу дружбы народов России и Украины и тому подобным вещам. Как мне представляется, просто пришло понимание новых реалий, и номенклатура на Украине стала реагировать на это.

— Можно ли говорить, что именно вклад Украины в распад СССР оказался решающим? Я имею в виду всеукраинский референдум, состоявшийся 1 декабря 1991 года. Или все-таки решающую роль сыграла позиция России?

— На мой взгляд, решающей стала позиция России: самая большая республика СССР, которую даже отождествляли с Союзом, повела свою игру, и это очень многое изменило. А что касается Украины, я бы сказал, что ее вклад был прежде всего символический. Ведь она считалась некоей ключевой республикой, существовала даже такая фраза: «Без Украины не будет нового Союзного договора». При этом я думаю, что если бы Москва не раскололась на два «центра силы» (ельцинский и горбачевский), то распад, может быть, произошел бы, но с гораздо меньшими потрясениями и в гораздо более локальном масштабе.

 

Помог бы Горбачеву арест Ельцина?

— С чем вы связываете такую позицию России, если вывести за рамки конфликт Горбачева и Ельцина?

— Я как раз не считаю, что конфликт Горбачева и Ельцина — это единственный драйвер того противостояния. Скорее наоборот. Ведь и Декларация о государственном суверенитете РСФСР, и ратификация Беловежских соглашений получили почти стопроцентную поддержку российских депутатов (всего несколько человек проголосовало против как в том, так и в другом случае).

С моей точки зрения, такая позиция России объясняется двумя моментами. Первый — определенная усталость от имперского перенапряжения. Я не назвал бы Советский Союз в полном смысле империей, но если все-таки эту метафору — «перенапряжение» — применять, думаю, что люди столкнулись с ростом национализма в республиках и со слабостью центральной власти. И отсюда позиция: а давайте мы тут сами обустроимся! Они неблагодарные, эти республики, ведь мы вкладывались в них, а нам ничего не досталось в результате.

Второй — имели место определенные дискриминационные вещи в отношении России: у нее не было своей компартии (она появилась только в 1990 году), не было своей Академии наук и много чего такого, что было у других союзных республик. Возникло желание это компенсировать.

Так что, с одной стороны, перенапряжение, с другой — стремление заявить о своей субъектности. Ведь люди, голосовавшие за Декларацию о суверенитете России, по-разному видели перспективы этой новой России. Кто-то думал, что она как бы заменит собой весь Советский Союз, кто-то полагал, что, наоборот, оградит себя от окраин, сосредоточится на самой себе. Были и те, кто считал, что в результате обособления России реформы в ней могут быть реализованы быстрее, чем если их проводить по всему Советскому Союзу.

— А фактор лидеров как вы оцениваете — Горбачева и Ельцина?

— Фактор личности всегда играет важную роль. Окажись люди более договороспособными, с меньшими, может быть, личными амбициями, можно было бы ситуацию как-то купировать, ввести в более предсказуемое русло. Но, на мой взгляд, объективные процессы важнее в любом случае.

— Как вы считаете, Союз мог бы продолжить существование в усеченном виде, если бы не Беловежские соглашения? Как союз нескольких республик вокруг России или как-то иначе?

— Думаю, такое образование могло бы продолжить свое существование. Казахстан, среднеазиатские республики, даже Белоруссия могли бы остаться в его составе, у них сохранялся интерес к этому. Но даже при этом интересе реальное влияние местных руководителей на процессы в своих республиках было уже гораздо более сильным, чем каких-то там чиновников из Москвы.

Так что вопрос еще и в том, в какой степени это новообразование напоминало бы прежний Советский Союз. Полагаю, что ни в какой. Это была бы довольно рыхлая конфедерация с очень большими аппетитами региональных элит, с крайне сложными процедурами согласования общих вопросов.

Президент Украины Леонид Кравчук, председатель Верховного Совета Республики Беларусь Станислав Шушкевич и президент РСФСР Борис Ельцин после подписания соглашения в Беловежской Пуще. 8 декабря 1991 года

 

— Горбачеву часто ставят в вину то, что он проявил слабость в момент подписания Беловежских соглашений. Мог бы арестовать «деятелей Беловежья» Ельцина, Кравчука и Шушкевича — и СССР сохранился бы. Как вы относитесь к такого рода идеям?

— Я считаю, что это упрощение. Ну давайте пофантазируем, представим себе, что бы произошло. Во-первых, вопрос: как отреагировали бы люди в России, узнав про арест Ельцина? Не стоит забывать, что только недавно был августовский путч и Ельцин проявил себя общепризнанным лидером. Что, все бы просто смирились с его арестом? Уверен, что нет. На тот момент Ельцин пользовался еще достаточной популярностью, еще не пошли рыночные реформы с их неоднозначными последствиями. А Горбачев был политически слаб, его бы не поддержали.

А во-вторых: кто бы исполнял приказ об аресте? Ведь система власти и управления была в значительной степени парализована и в значительной степени приватизирована республиканскими структурами.

Ну и, наконец, я убежден в том, что арест подписантов Беловежских соглашений без какой-либо позитивной программы развития вряд ли что-либо дал. Это была бы чистой воды авантюра.

 

(Фото: НАТАЛЬЯ ЛЬВОВА, ФОТО ИЗ КНИГИ НИКОЛАЯ ЗЕНЬКОВИЧА «ИМЯ, СТАВШЕЕ ЭПОХОЙ», ARAVOT.AMСТР, ГИВИ КИКВАДЗЕ /ТАСС, ВАЛЕРИЙ СОЛОВЬЕВ /ТАСС, РИА «НОВОСТИ»)