В тени теории

Причины неготовности СССР к гитлеровскому вторжению и колоссальных человеческих и территориальных потерь 1941 года – тема огромного количества исторических исследований последних 80 лет. Доминирующие версии со временем менялись. Сначала упор делали на «внезапность нападения», затем – на тяжелейшие последствия репрессий 1937–1938 годов для боеспособности Красной армии. Есть и более экзотические варианты: например, автор нашумевшего «Ледокола» Виктор Суворов (Владимир Резун) утверждает, что Иосиф Сталин готовился к войне наступательной, а не оборонительной и Гитлер просто его упредил! Как бы то ни было, исторический поиск продолжается. 

Новая книга военного историка Алексея Кривопалова – хороший вклад в эту дискуссию. Он рассматривает Великую Отечественную как важнейшую войну индустриальной эпохи. «Крупное индустриальное государство XX века скрывало в себе колоссальные военные ресурсы», пишет он, но их аккумулирование требовало длительного времени. Особенность войн индустриальной эпохи состояла в том, что пик военных возможностей достигался не в начале конфликта, а существенно позднее. Это обусловило большую длительность индустриальных войн и их ожесточенность, «тотальность». Чтобы избежать втягивания в такую войну на истощение, следовало попытаться разгромить противника первым же ударом, пока он еще не успел отмобилизоваться и перевести производство на военные рельсы (отсюда мечта о «блицкриге»). Так как постоянно содержать полностью развернутую армию не мог себе позволить ни один даже самый экономически сильный игрок, критическую роль играл «механизм переключения массовой армии из положения мирного в положение военного времени».

Успех мобилизации напрямую влиял на результаты первой фронтовой операции и определял итоги начального периода войны. Для огромной, но малонаселенной и бедной дорогами России скорость и качество мобилизации были гораздо более важным фактором, чем для центрально- и западноевропейских держав. Известен конфликт в Петербурге по поводу того, проводить ли частичную (только против Австро-Венгрии) или полную (еще и против Германии) мобилизацию русской армии летом 1914 года. Выбор был сделан в пользу полной, что резко подтолкнуло старт Первой мировой войны. Это решение было вызвано страхом русского императорского Генштаба перед неминуемой катастрофой, которая постигла бы нас в случае срыва мобилизации (частичная исключала полную по логистическим соображениям). После революции стратегическое положение СССР по сравнению с царской Россией радикально ухудшилось. Мы потеряли союзников, а главным противником Красной армии на Западе стала Польша. Это был довольно сильный соперник, которому мы до середины 1930-х годов мало что могли противопоставить. Но по мере успехов индустриализации появилась возможность механизировать и моторизовать советские войска, обеспечить их большим количеством танков и автомобилей.

Разгромить врага наши командармы собирались, руководствуясь новаторской «теорией глубокой операции». Чтобы не допустить скатывания войны к позиционной, по примеру Первой мировой, следовало взломать фронт врага ударной армией, объединявшей стрелковые корпуса, танковые бригады, инженерные войска и тяжелую артиллерию. В пробитую брешь вводился высокомобильный «эшелон развития прорыва» из механизированных частей и кавалерийских дивизий. «В результате серии мощных комбинированных ударов… неприятельские войска, глубоко охваченные с флангов, были бы вынуждены начать беспорядочное отступление». Это планировалось сделать уже в начале войны, по сути, в приграничном сражении. Расположенные на границе войска прикрытия должны были по возможности удерживать противника до момента завершения мобилизации и сосредоточения. К сожалению, передовая военная теория и высокая оснащенность техникой, достигнутая РККА к концу 1930-х годов, не подкреплялись ни высоким профессионализмом кадров, ни высокой скоростью мобилизации. 

После начала Второй мировой произошло «практически троекратное увеличение численности Красной армии, однако этот рост был достигнут в первую очередь за счет умножения кадрированных формирований». Это создавало хороший задел на будущее, но никак не помогало в начальный период войны: РККА просто не могла эффективно сражаться в неотмобилизованном состоянии. Прежде проблема отчасти решалась тем, что противник тоже нуждался во времени для собственной мобилизации. Даже если она не объявлялась официально, разведка должна была о ней сообщить. Однако в 1939–1941 годах все изменилось: вермахт уже вступил в войну и находился в полностью мобилизованном состоянии.

Таким образом, заключает Кривопалов, «истоки 1941 года лежат не столько в стратегических ошибках и упущениях тактической подготовки, сколько в оперативной внезапности нападения». И дураку было понятно, что Гитлер рано или поздно вторгнется в СССР. В Москве к нападению были морально готовы и его ожидали. Но моральная готовность не подкреплялась мобилизацией Красной армии, а без этого она просто не могла выстоять в первых сражениях – не говоря уже о проведении собственной «глубокой операции». Вступление же в бой с полностью боеготовым противником, каким к лету 1941-го был вермахт, почти автоматически вело к тяжелейшему поражению. Многочисленность советской бронетехники и авиации, их сопоставимый с вражеским вооружением технический уровень не были подкреплены достаточным по количеству и компетентности кадровым составом. Как следствие, большинство танков, даже не успев вступить в бой, было брошено личным составом, а большинство самолетов уничтожено неприятелем еще на аэродромах или в первые же дни боев. Передовая военная теория и усилия советской промышленности не смогли компенсировать отсталость мобилизационной системы и негативные последствия кадрово-резервной модели армии.

Танки Т-26 на киевском Крещатике во время военного парада 7 ноября 1938 года

Особенность войн индустриальной эпохи состояла в том, что пик военных возможностей достигался не в начале конфликта, а существенно позднее

Кривопалов А.А. В тени теории глубокой операции. Подготовка Красной армии к войне на западной границе в 1926–1941 гг. М., 2022