Февральская революция застала вождя большевиков в эмиграции. Он понимал, что в России шла напряженная борьба различных сил за влияние на массы. Там, в Петрограде, цекисты-большевики не могли противостоять таким умудренным политикам, как Павел Милюков, Александр Гучков, Александр Керенский, которые объявили войну не «империалистической», не «реакционной», а «оборонительной» и «революционной». Сама мысль об этом приводила Ленина в ярость. Он был убежден, что в создавшейся обстановке сидеть и ждать милости от такого правительства не только наивно, но и преступно.

Вернуться в Россию в условиях идущей войны было непросто. Страны Антанты отказывались пропускать через свою территорию тех русских политэмигрантов, которые не поддерживали идею войны до победного конца. И Ленин решил начать переговоры с немцами, чтобы ехать в Россию через Германию.

В ответ на опасения представителей эмигрантских центров, не скомпрометирует ли их в глазах русских рабочих выбор пути на родину через территорию враждебного ей государства, на собрании 20 марта (2 апреля) 1917 года Ленин сказал:

«Вы хотите уверить меня, что рабочие не поймут моих доводов о необходимости использовать какую угодно дорогу для того, чтобы попасть в Россию и принять участие в революции. Вы хотите уверить меня, что каким-нибудь клеветникам удастся сбить с толку рабочих и уверить их, будто мы, старые, испытанные революционеры, действуем в угоду германского империализма. Да это курам на смех».

Переговоры с немцами вел швейцарский социалист Фриц Платтен. Основные условия были определены сразу. Во-первых, руководителю поездки Платтену предоставили возможность провезти любое число лиц, независимо от их взглядов на войну и без проверки на границе их документов. Во-вторых, вагон с эмигрантами получил права экстерриториальности, что позволяло избежать любых контактов с немецкими гражданами. В-третьих, проезд оплачивали сами эмигранты. Наконец, единственное обязательство, которое они должны были на себя взять, – это агитировать в России за соответствующий обмен на интернированных немцев. Особо оговаривалось, что для полной прозрачности отношений условия эти будут опубликованы в швейцарской и русской прессе.

Нерешенных дел оставалось великое множество. И прежде всего – денежный вопрос. Однако и его удалось уладить. 869 франков (500 рублей) пришло от Русского бюро ЦК. Более 1000 франков прислал из Стокгольма польский революционер Якуб Ганецкий, принявший активное участие в операции. Кроме того, предложил заем известный швейцарский социал-демократ Карл Моор (впрочем, большевики от его предложения отказались).

27 марта (9 апреля) 1917 года в 15 часов 10 минут поезд, в одном из вагонов которого расположились три десятка русских политэмигрантов во главе с Лениным, выехал из Цюриха. В городе Тайнген швейцарские таможенники учинили досмотр багажа по полной программе. Оказалось, что некоторые продукты, особенно шоколад, превышали нормы вывоза. Излишки были конфискованы. Потом пересчитали пассажиров. «Каждый из нас выходил с задней площадки вагона, держа в руках клочок бумаги с начертанным на нем порядковым номером… Показав этот клочок, мы входили в свой вагон с передней площадки. Никаких документов никто не спрашивал, никаких вопросов не задавал», – писала впоследствии революционерка Елена Усиевич.

Вагон перегнали через границу на немецкую станцию Готтмадинген, где проезжающих вновь пересчитали. Затем в зале ожидания для пассажиров третьего класса им подали ужин. «Худенькие, изжелта-бледные, прямо-таки прозрачные девушки в кружевных наколках и передничках разносили на тарелках огромные свиные отбивные с картофельным салатом. <…> Достаточно было взглянуть на дрожащие от голода руки девушек, протягивающих нам тарелки, на то, как они старательно отводили глаза от еды, на их страдальческие лица, чтобы убедиться, что давно уж в Германии не видят ничего подобного, – делилась впечатлениями Усиевич. – И мы совали в руки официанткам нетронутые тарелки с кушаньем».

А утром подали серо-зеленый вагон второго и третьего класса типа «микст» – наполовину мягкий, наполовину жесткий, три двери которого были опечатаны пломбами. Вагон прицепили к поезду на Франкфурт, и путешественники стали размещаться. Первое мягкое купе отдали сопровождавшим группу немецким офицерам. У его дверей провели мелом жирную черту – границу «экстерриториальности». Ни немцы, ни русские не имели права переступать через нее. Отдельные купе отвели Ленину с Надеждой Крупской, чтобы Владимир Ильич мог работать, семье Зиновьевых, а также Буне Поговской с сыном. Выделили купе под багаж. По окончании дележа выяснилось, что для нескольких человек спальных мест не хватило. Тогда составили график очередности сна. Но всякий раз, когда нужно было занимать полку вождя, очередники категорически отказывались туда ложиться, чтобы не мешать его работе.

Впрочем, спокойно работать никак не получалось. В купе к Ленину постоянно набивалось множество людей. Проблемы возникали самые разные, и ему пришлось решать даже вопрос о том, как поделить единственный туалет между курящими и некурящими.

Ехали весело. В соседнем с ленинским купе, где расположились Георгий Сафаров с женой, Инесса Арманд и Ольга Равич, Карл Радек то и дело рассказывал анекдоты, и тоненькие перегородки буквально дрожали от хохота. А порой те, «у кого голоса были получше и слух не слишком подводил», шли «давать серенаду Ильичу», как они это называли. «Для начала мы пели обычно «Скажи, о чем задумался, скажи, наш атаман». Ильич любил хоровое пение, и нас не всегда просили удалиться. Иногда он выходил к нам в коридор, и начиналось пение всех подряд любимых песен Ильича: «Нас венчали не в церкви», «Не плачьте над трупами павших бойцов» и так далее», – вспоминала о поездке Елена Усиевич.

Эмигранты, особенно молодежь, находились в несколько возбужденном и приподнятом настроении. Ведь они возвращались на родину в революционные дни… В коридоре вагона беспрестанно вспыхивали споры о положении в России, о перспективах революции, а главное – о том, как их встретят: арестуют сразу или потом?

Всю дорогу путешественники смотрели в окна. Поражало практически полное отсутствие мужчин – и в городах, и в деревнях, а также серые, с потухшими глазами, усталые лица людей. Никаких контактов с немцами не было. Даже обед – оплаченные Красным Крестом котлеты с горошком – принесли в вагон.
Правда, во Франкфурте случился неожиданный инцидент. Когда поезд остановился, немецкие офицеры ушли в ресторан, а в это время вагон перегнали на другой путь. Тогда Фриц Платтен тоже вышел, отправился в вокзальный буфет, купил «пива, газет и попросил нескольких солдат за вознаграждение отнести пиво в вагон». Русские эмигранты стояли у окон, всматриваясь в лица пассажиров, спешивших к пригородным поездам, как вдруг, растолкав охрану, в вагон ворвались солдаты.

«Всякий из них держал в обеих руках по кувшину пива. Они набросились на нас с неслыханной жадностью, допрашивая, будет ли мир и когда, – вспоминал Карл Радек. – Это настроение солдат сказало нам о положении больше, чем это было полезно для германского правительства. <…> Больше никого мы всю дорогу не видели».

Утром 29 марта (11 апреля) поезд прибыл в Берлин. Платформа была оцеплена штатскими шпиками до тех пор, пока вагон не отправили в Засниц. В Заснице Германия кончалась. Отсюда морской паром «Королева Виктория» должен был доставить путешественников до шведского Треллеборга. Эмигрантов снова пересчитали, миссия сопровождавших их немецких офицеров завершалась: они оставались на берегу. Обычно тут высаживались и пассажиры поезда, а потом шли на паром. Кроме того, местные власти пригласили Ленина с соратниками на ужин, но те, дабы не ступать на немецкую землю, отказались от приглашения и не стали покидать вагон. И только когда на следующий день утром весь состав вкатили в трюм, они вышли на палубу – уже на шведской территории.

Около 18 часов 30 марта (12 апреля) «Королева Виктория» причалила в Треллеборге. В эту же ночь революционеры поездом выехали в Стокгольм. Ленин беспрестанно расспрашивал Ганецкого о последних новостях из России. Лишь в 4 часа ночи его уговорили немного поспать. А уже в 8 утра на станции Сёдертелье в вагон ворвались корреспонденты. «Строго выполняя решение не отвечать ни на какие вопросы, мы не говорили даже «да» и «нет», а лишь мотали головами и тыкали пальцами в направлении Ильича. Полагая, что мы не понимаем вопросов, представители прессы пытались заговаривать с нами на французском, немецком, английском, даже на итальянском языках. Нашлись, наконец, и такие, которые, справляясь со словарем, задавали вопросы на русском или польском языках. Мы мотали головами и тыкали пальцами в Ильича. Боюсь, что у западной прессы создалось впечатление, будто знаменитый Ленин путешествует в сопровождении глухонемых», – писала в воспоминаниях Усиевич. Все успокоились после того, как Ленин сказал, что коммюнике для прессы будет передано в Стокгольме.

В 10 часов утра 31 марта (13 апреля) поезд прибыл в Стокгольм. На Центральном вокзале его встречали шведские социал-демократы – бургомистр города Карл Линдхаген и депутат риксдага, писатель Фредрик Стрём, русские большевики и множество корреспондентов и фоторепортеров. «Самое важное, чтобы мы прибыли в Россию как можно скорее. Дорог каждый день», – сделал Ленин заявление для прессы и передал для публикации официальное коммюнике о поездке. Далее последовал обильный завтрак, и Радек по этому поводу сострил: «Швеция отличается от всех других стран тем, что там по всякому поводу устраивается завтрак, и когда в Швеции произойдет социальная революция, то будет сначала устроен завтрак в честь уезжающей буржуазии, а после – завтрак в честь нового революционного правительства». Наконец, в русском генеральном консульстве Владимир Ильич получил официальное свидетельство № 109 о проезде всей группы эмигрантов в Россию.

Ближе к вечеру Ленин провел совещание. В связи с тем, что оба члена Заграничной коллегии ЦК – он и Григорий Зиновьев – возвращались на родину, решено было оставить в Стокгольме Заграничное представительство ЦК, куда вошли Вацлав Воровский, Якуб Ганецкий и Карл Радек. Им были переданы все необходимые инструкции и деньги Заграничной коллегии – 300 шведских крон и шведские бумаги государственного займа той же стоимости, в которые вложил в свое время партийные средства Александр Шляпников. Поскольку Радек оставался в Швеции, его место в группе возвращавшихся в Россию отдали Александру Гранасу – польскому социал-демократу, находившемуся в Стокгольме. В итоге численность группы не изменилась – 32 человека.

И – снова поезд. «Как только мы расположились в купе, Ленин достал кипу газет, улегся на верхней койке, зажег электричество и начал читать газеты», – вспоминал писатель-коммунист Давид Сулиашвили. Наступила ночь. В купе было тихо и уютно. Слышалось только шуршание газет и негромкие восклицания Владимира Ильича: «Ах, канальи! Ах, изменники!» А утром, когда все проснулись, в коридоре вагона устроили собрание. Условились, что переговорами на границе займутся Ленин и старый большевик Михаил Цхакая, и договорились о том, как вести себя в случае ареста или политического процесса в Петрограде. Остаток дня и добрую половину ночи, пока поезд тащился по Швеции, Владимир Ильич вновь сидел над газетами и прихваченными из Стокгольма документами, делал записи, стараясь собрать воедино все свои мысли о событиях, происходивших в России.

2 (15) апреля революционеры высадились в маленьком рыбачьем городке Хапаранда. Уже совсем рядом, рукой подать – русская Финляндия, Торнео, где над зданием вокзала развевался красный флаг. Путь туда они проделали на санях. На границе им испортили настроение не русские солдаты-пограничники, а командовавшие здесь английские офицеры, учинившие бесцеремонный обыск. «Стариков» – Ленина и Цхакая – раздели догола. Наконец, после многих треволнений, состав подали. До Петрограда группу политэмигрантов сопровождал вооруженный конвой.

В 20 часов 8 минут Ленин дал телеграмму сестрам – Марии и Анне Ульяновым: «Приезжаем понедельник, ночью, 11. Сообщите «Правде»». Всю ночь и весь день поезд шел по Финляндии. «Было уже все милое, свое – плохенькие вагоны третьего класса, русские солдаты. <…> На перронах станций, мимо которых проезжали, стояли гурьбой солдаты. Усиевич [муж Елены Усиевич. – В. Л.] высунулся в окно. «Да здравствует мировая революция!» – крикнул он. Недоуменно посмотрели на едущих солдаты», – вспоминала Надежда Крупская.

Book design is the art of incorporating the content, style, format, design, and sequence of the various components of a book into a coherent whole. In the words of Jan Tschichold, "methods and rules upon which it is impossible to improve, have been developed over centuries. To produce perfect books, these rules have to be brought back to life and applied."
Front matter, or preliminaries, is the first section of a book, and is usually the smallest section in terms of the number of pages. Each page is counted, but no folio or page number is expressed, or printed, on either display pages or blank pages.