Роль, которую в общественной жизни благодаря всемирной войне играет армия, вне всякого сомнения, является прежде всего тем общим, что проявляется в революционных процессах столь различных в социальном отношении стран, как Россия и Германия, Англия и Франция. Связь между ролью солдат в революции и большевистской стихией в ней является поэтому совершенно бесспорной. Большевизм не есть просто «солдатская революция», но влияние большевизма на течение революции в каждой стране пропорционально участию в этой революции вооруженных солдатских масс.
Влияние солдатчины на революцию в России было в свое время достаточно проанализировано. «Коммунизм потребителя» как единственный социальный интерес, который связывает разношерстные по своему классовому составу и деклассированные, то есть оторванные от родной социальной среды, элементы, отмечался марксистами с первых же дней нарастания большевистской волны.
Меньше внимания обращал на себя другой момент в социально-революционной психологии солдатских масс. Это – тот своеобразный их «антипарламентаризм», который вполне естественен для социальной среды, не спаянной в прошлом школой коллективного отстаивания своих интересов, а в настоящем черпающей свою силу и влияние исключительно в обладании оружием.
Английские газеты сообщили следующий любопытный факт. Когда английским войскам на французском фронте прислали бюллетени для голосования во время последних выборов в парламент, то во многих случаях солдаты массами сжигали бюллетени, заявляя: когда мы вернемся в Англию, мы сами наведем там порядок. Как в Германии, так и в России мы видели достаточно примеров того, как солдатские массы свой впервые пробужденный активный интерес к политике выражали в стремлении вооруженной рукой «навести порядок» – безразлично, в смысле ли «правом», как это часто бывало в первые месяцы русской и первые недели германской революции, или в смысле «левом». И в одном и в другом случае речь идет об определенном корпоративном сознании, питающемся уверенностью, что владение оружием и умение им управлять дают возможность направлять судьбы государства. Это самосознание должно роковым образом приходить в непримиримое противоречие с идеями демократии и с парламентскими формами управления государством.
Но, при всей громадности роли солдатской массы в большевистской стихии, она одна не может объяснить успехов последней и ее повсеместности. В России жестокое разочарование ждало тех, которые в октябре 1917 года с блаженным оптимизмом объявляли большевизм «революционным преторианством» и предрекали, что с демобилизацией армии исчезнут социальные корни большевизма. Напротив, подлинные черты большевизма особенно рельефно проявились именно тогда, когда старая армия, вынесшая его к власти, исчезла, а новая вооруженная сила, на которую большевизм опирается, утратила совершенно характер фактора, управляющего или хотя бы только участвующего в управлении государством. <…> Очевидно, что последние корни большевизма надо искать все-таки в состоянии пролетариата.