История иронична, иногда ей хочется симметрии. Так уж вышло, что 300-летняя эпоха династии Романовых началась с Михаила и завершилась Михаилом. Со времени избрания на царство Михаила Федоровича до отречения Михаила Александровича прошло 304 года.

Конечно, сравнение двух Михаилов хромает: первый правил тридцать лет и два года, а второй императорствовал считанные часы, да и то лишь де-юре. И своего Ивана Сусанина у него не нашлось: в ХХ веке никто не спас от гибели отпрыска царского рода.

Мемуаристы, историки, политики редко вспоминали великого князя Михаила Александровича. Эдакий ветреный повеса, для которого амурные увлечения всегда были важнее государственного поприща, важнее самодержавной миссии. Красавец, атлет, неплохой кавалерийский командир, но не более. ХХ век требовал от людей изворотливости, которой великий князь не обладал. Он не был выдающимся политиком, и в роковые дни борьбы за власть не проявил хватку, свойственную таким его предкам, как Петр Великий или Николай I.

«Рождение нашего маленького Михаила! Утром в 10 часов поехали встретить Папа на станцию Николаевской железной дороги. Там были собраны все семейство, свита и офицеры гарнизона Петербурга. Все кавалерийские офицеры верхом, и вся дорога от станции до Зимнего дворца была полна войск всей гвардии» – эту запись оставил в дневнике 22 ноября 1878 года тогдашний наследник престола, будущий император Александр III. Новорожденного младенца провозгласили шефом 129-го пехотного Бессарабского полка. Воистину, «в России дышит всё военным ремеслом».

Михаил помнил отца только императором. Когда Александр Александрович взошел на престол, его младшему сыну не исполнилось и трех лет. Мишенька тянулся за братьями, но был беззаботнее и веселее всех в царском семействе. Отец, отбросив суровость, легко прощал ему шалости. Материнское воспитание, как и муштра няни-англичанки, было чопорным и строгим. Зато государь, внушавший священный ужас старшим сыновьям, в обществе младшего сам превращался в мальчишку. «Он любил совершать длительные прогулки со своим отцом, который учил его разжигать костер и выслеживать зверя по следам. Они, бывало, забирались в дикий парк с фонариком, лопатами, прихватив с собой несколько яблок, и там разводили костер, пекли яблоки, возвращаясь домой уже затемно» – так описывал великокняжеский быт Давид Чавчавадзе, потомок грузинского дворянского рода. Мемуаристы в один голос утверждают: младший сын был любимцем Александра III. С годами он и чертами лица все больше напоминал предпоследнего императора Всероссийского, только не полнел.

Обучали царских детей основательно. Общий план занятий рассчитали на двенадцать лет. В течение первых восьми Михаил получал домашнее образование – это был, по сути, усовершенствованный гимназический курс. Летом проводились дополнительные занятия по фронтовому учению и верховой езде. Последние четыре года посвящались «курсу высших наук». Тут все пошло куда серьезнее. Лекции по истории читал профессор Санкт-Петербургского университета Сергей Платонов, по истории русской литературы – видный литературовед Иван Жданов, по экономике – министр финансов Сергей Витте, по праву – обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев…

Даниловича успехи великого князя вполне устраивали. Хитроумный же Витте в конце концов сделал такой вывод: «Как по уму, так и по образованию великий князь Михаил Александрович представляется мне значительно ниже способностей своего старшого брата государя императора, но по характеру он совершенно пошел в своего отца».

Михаил, в отличие от Николая, читал мало, правда, питал склонность к Тургеневу. Ему гораздо больше нравились молодецкие развлечения на открытом воздухе. В нем не было истовой религиозности: он любил театр, а не богослужения.

Его кумиром был Петр Великий – самый почитаемый из коронованных предков. Не менее важным оставался также авторитет отца, не померкший и после его смерти. От отца Михаил унаследовал силушку богатырскую, а гвардейская школа добавила виртуозное умение орудовать саблей. Он и автомобиль водил лучше всех в семье, хотя иногда безрассудно засыпал за рулем. Все сходились на том, что младший сын Александра III – «добрый малый».

Культ императорской семьи вызывал оскомину даже в лояльных интеллигентских кругах, не говоря уж о вольнодумных. Это воспринималось как анахронизм: пресса постоянно сообщала о новых почестях, полагавшихся великим князьям, прилежно перечисляла помпезные титулы… В последние тридцать лет существования самодержавия эта традиция расцвела необычайно. Нарушался принцип Петра Великого: их явно чествовали не по заслугам, а только по происхождению. Нельзя не учитывать негативный фон, который возникал в обществе от таких славословий. Своеобразным бунтом Михаила Александровича против тотального этикета стали его романтические истории.

Его считали вечным юношей. И упрямство Михаила было по-мальчишески запальчивым. В 1901 году он впервые проявил самостоятельность, когда влюбился во фрейлину Александру Коссиковскую и почти без колебаний был готов пойти с ней под венец! А ведь к тому времени, после скоропостижной смерти цесаревича Георгия в 1899-м, Михаил стал наследником престола…

Царственный брат, конечно, мог разрешить ему обвенчаться с барышней «неравнородной», то есть не принадлежавшей ни к одному царствующему дому, но морганатический брак лишал супругов прав и преимуществ, присущих членам императорского дома. И Николаю удалось предотвратить женитьбу силовыми методами: Коссиковскую под угрозой ареста выслали из России.

Между тем Михаил мог чувствовать себя ущемленным не только из-за того, что «всевидящее око» вмешивалось в его личную жизнь. «Он не получил титула цесаревича, который носил при жизни его старший брат Георгий Александрович. Факт этот очень комментировался при дворе Марии Федоровны, но он легко объяснялся надеждою молодой императрицы, что у нее скоро родится сын», – писал генерал Александр Мосолов, начальник канцелярии Министерства императорского двора. А корона все-таки замаячила перед Михаилом, когда в 1900 году Николай в Крыму тяжело заболел тифом. Начались юридические споры… Витте отстаивал права на престол Михаила Александровича – ему отвечали, что императрица Александра Федоровна, вероятно, беременна и может родить законного наследника, даже если овдовеет. Впрочем, спорили недолго: вскоре царь пошел на поправку.

Когда в семье императора все же появился сын, многие отметили, что Михаил искренне радовался: тень шапки Мономаха тяготила его. Но несмотря на это, отношения между братьями не были идиллическими. А потом и вовсе разразилась гроза. Михаил Александрович тогда командовал эскадроном лейб-гвардии Кирасирского ее величества полка. Во время полкового праздника в Гатчине ему представляли офицерских жен, и одна из них, как пишут в романах, навсегда завладела его сердцем. Наталия Вульферт, дочь адвоката Сергея Шереметьевского, ради великого князя и не менее великой любви оставила второго мужа. Это был вызов. Полюбить неоднократно разведенную женщину, признать сына, рожденного вне брачных уз, наконец, повести ее под венец… Из ряда вон выходящее поведение. Но ради нее он сметал все преграды.

«Отец Наталии, известный московский адвокат, игнорировал происхождение великого князя и обращался с ним как с простым смертным. Великий князь, который никогда не бывал в обществе обычных людей, наслаждался отсутствием дворцовых церемоний. Те, кто встречался с ним, находили его очень приятным человеком и удивлялись, как мало он знает о реальной жизни», – писал в воспоминаниях дипломат Дмитрий Абрикосов. Это важный штрих. Михаил Александрович пытался вырваться из предначертанного церемонного распорядка.

Впервые в жизни он решил всерьез схитрить, когда в марте 1910 года отправил императору следующее письмо: «Дорогой Ники! Если хочешь сделать меня счастливым и успокоить меня, исполни мою просьбу. Как я тебе уже говорил последний раз, что в июле месяце от меня у Наталии Сергеевны Вульферт родится ребенок, а потому я теперь же обязан позаботиться, чтобы к тому времени окончился ее развод, так как я не могу допустить, чтобы на моего ребенка имел какие-либо права ее муж – поручик Вульферт». Николая удовлетворило обещание брата не жениться на адвокатской дочери. А между тем влюбленные тайно готовились к свадьбе… Они обвенчались осенью 1912 года в Вене, в сербской православной церкви. Михаилу, которого все считали легкомысленным бонвиваном, удалось обмануть сыщиков и шпиков, имевших приказ сорвать венчание любым способом.

Первые подвиги великого князя в Великой войне связаны с боевой одиссеей Кавказской туземной конной дивизии, которую в армии (да и в народе) с почтением называли Дикой. Назначение туда можно было воспринимать как новую ссылку. Дивизия-то небольшая. И предполагалось, что она будет играть в сражениях по большому счету символическую роль. Но горская кавалерия оказалась значимой силой и «уважать себя заставила». А заодно – и великого князя, которого там на свой манер называли Михалкой. Горцы с их любовью к титулам и почестям гордились, что ими командует брат царя, то есть – почти царь. Воевали лихо. Среди тех, кого захватили в плен черкесы «князя Михалки», оказался и унтер-офицер австрийской армии Иосип Броз Тито, будущий югославский маршал.

В придворных интригах, предшествовавших отречению Николая II, великий князь не участвовал, но многие сторонники ограниченной монархии делали ставку именно на Михаила. Им представлялось, что его легко можно превратить в удобную декорацию.

Лидер кадетов Павел Милюков отмечал: «Мягкий характер великого князя и малолетство наследника казались лучшей гарантией перехода к конституционному строю». Вариант с «императором Михаилом» всерьез анализировал и председатель Государственной Думы Михаил Родзянко. На несколько дней «князю Михалке» пришлось погрузиться в густое болото политических интриг. Ни опыта, ни способностей для такой борьбы, а главное – желания победить у него не было. Он не ощущал себя «рожденным властвовать».

Пять революционных дней – с 28 февраля (13 марта) 1917 года – Михаил Александрович полутайно провел в квартире князя Павла Путятина на Миллионной. Там 3 (16) марта он мог бы получить от брата телеграмму: «Его императорскому величеству Михаилу Второму. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным братом. <…> Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине». Войска уже присягали новому монарху. Генерал Петр Краснов вспоминал, что, когда в своей 2-й Сводной казачьей дивизии он объявил о восшествии на престол Михаила, в ответ грянуло многотысячное «Ура!»

Тем временем Родзянко убеждал новоявленного государя во избежание гражданской войны отречься от престола, а Милюков и лидер октябристов Александр Гучков все еще считали Михаила необходимой фигурой для «переходного периода». Наиболее ярко этот конфликт оказался отражен в записках французского посла в России Мориса Палеолога, крепко запомнившего тогдашние аргументы Гучкова: «"Если вы боитесь, ваше высочество, немедленно возложить на себя бремя императорской короны, примите, по крайней мере, верховную власть в качестве ʹРегента империи на время, пока не занят тронʹ или, что было бы еще более прекрасным, титул в качестве ʹПрожектора народаʹ, как назывался Кромвель. В то же время вы могли бы дать народу торжественное обязательство сдать власть Учредительному собранию, как только кончится война". Эта прекрасная мысль, которая могла еще все спасти, вызвала у Керенского припадок бешенства, град ругательств и угроз, которые привели в ужас всех присутствовавших. Среди этого всеобщего смятения великий князь встал и объявил, что ему нужно несколько мгновений подумать одному, и направился в соседнюю комнату. Но Керенский одним прыжком бросился к нему, как бы для того, чтобы перерезать ему дорогу: "Обещайте мне, ваше высочество, не советоваться с вашей супругой"».

В результате «правление» царя Михаила продолжилось всего сутки. 4 (17) марта 1917 года газеты опубликовали манифест, которым он передавал власть Временному правительству и оговаривал для себя возможность «восприятия верховной власти» лишь по воле народа согласно особому решению Учредительного собрания. Показательно, что в отречении он избежал привычных «монархических» слов, как будто уже свыкся с республиканскими обычаями. Кроме того, Михаил широким жестом передал крестьянам свой брасовский дворец со всеми коллекциями серебра, фарфора и живописи, с охотничьими угодьями и полями…

«Отречение государя императора наша армия пережила сравнительно спокойно, но отречение Михаила Александровича, отказ от монархического принципа вообще – произвел на нее ошеломляющее впечатление: основной стержень был вынут из русской государственной жизни. <…> С этого времени на пути революции уже не было серьезных преград. Не за что было зацепиться элементам порядка и традиции», – отметил в мемуарах философ Сергей Трубецкой.

Неразлучным другом Михаила Александровича еще с первых месяцев войны был его секретарь – англичанин на русской службе. По рождению Брайан Джонсон, он в России получил имя Николай Николаевич, а великий князь называл его Джонни. В революционные дни Джонни стал единственной опорой Михаила Александровича. Британский посол в Петрограде Джордж Бьюкенен рекомендовал Джонсону покинуть Россию, но тот ответил: «Я не оставлю великого князя в такой тяжелый момент».

Через год после романовских отречений, в марте 1918-го, Совет народных комиссаров постановил: выслать Михаила и его секретаря в Пермскую губернию «впредь до особого распоряжения».

В Перми бывший великий князь поселился в лучшем гостиничном номере, разъезжал по городу на роллс-ройсе, пытался лечить язву и, как и обещал, не занимался политикой. Некоторые люди подходили к нему с сочувственными речами. Побег за границу через Финляндию казался вполне реальным предприятием. Ему предлагали бежать, пока это возможно, но Михаил Александрович отвечал с меланхоличной иронией: «Куда я денусь со своим огромным ростом? Меня немедленно же обнаружат». Он чего-то ждал. Нет, не гибели, скорее – чудесного спасения. Летом 1918-го вряд ли можно было относиться к советской власти как к чему-то стабильному и долговременному…

Пермские чекисты презрительно поглядывали на «бывшего». Они окрестили его «калифом на час», а в лучшем случае величали Мишкой, как какого-нибудь лакея, в духе яростного социального реванша.

Он держался на редкость смиренно. Иногда выглядел слегка растерянным, но не более. Михаил обладал исключительной выдержкой, умел скрывать эмоции даже в момент смертельной опасности, и недруги не дождались от него проявлений слабости. Он и в неволе производил впечатление раскрепощенного, беззаботного жизнелюба.

В конце мая 1918 года начальник пермской милиции Василий Иванченко в разговоре с большевиком Гавриилом Мясниковым обмолвился, что не подобает советской власти миндальничать с членами царской семьи. Пристрелить Романова – и всем хлопотам конец. Мясников как будто этого ждал. 12 июня около полуночи в гостиничный номер Михаила Александровича ворвались люди «в солдатской форме» с поддельным ордером на арест. Великого князя вместе с секретарем усадили в фаэтоны.

Джонсон сразу понял, что к чему. И попытался переубедить убийц: «Зачем вам расстреливать меня? Богатством я не обладаю, живу на жалованье. У меня одна лишь старуха-мать. Романова Михаила также расстреливать не за что. Он человек либеральный. Его любит народ». Аргументы не действовали. Каратели уже приняли решение, о снисхождении они и слышать не хотели. Михаила Романова и Николая Джонсона расстреляли из револьверов в глухом перелеске. Трупы в спешке забросали хворостом. Только на следующий день один из заговорщиков, Николай Жужгов, закопал их.

Даже по законам революционного времени эту расправу нельзя было назвать казнью. Убийство. Первое убийство представителя бывшего императорского дома. Впрочем, газеты сообщили лишь о «похищении Михаила Романова». «Проводятся энергичные розыски», – писали они…

Как будто предчувствуя близкую гибель, Михаил запретил жене и сыну оставаться в Перми. Этим он спас их: Брасовым удалось бежать в Европу с поддельными документами. Эмиграция относилась к вдове великого князя без пиетета. А его единственный сын погиб в 1931 году в двадцать лет. Не от пули, как многие Романовы. Не справился с управлением новенького крайслера. Как и отца, за рулем его порой клонило в сон…

Арсений Замостьянов