Горемычный классик

300 лет назад родился Александр Сумароков – поэт, драматург, публицист, историк, которого по праву считают первым русским профессиональным литератором

На его счету немало открытий. Первая русская трагедия, первая комедия, первая опера – все это Сумароков. Его роль в истории нашей культуры невозможно переоценить. Огромный том Сумарокова стоит в основании русской словесности. Поэт знал взлеты и падения, в XVIII столетии у него нашлись талантливые ученики, продолжатели. Но пушкинское поколение относилось к его наследию пренебрежительно, и слава Сумарокова растаяла. Только в ХХ веке стало ясно, сколь многим обязана ему русская литература, не говоря уж о театре.

Единственный аристократ

Он немного не дожил до 60 лет, появившись на свет в ноябре 1717 года в финском городе Вильманстранде (ныне Лаппенранта) и покинув сей мир в октябре 1777-го в екатерининской Москве. Место его рождения не должно вводить в заблуждение, вообще-то Сумароковы – московские дворяне, а в Финляндии отец поэта находился по службе.

Из предков Александра Сумарокова наиболее известен его дед – Панкратий Богданович, который начал карьеру еще при царе Федоре Алексеевиче и не затерялся в бурные годы петровских преобразований. Сына он назвал Петром в честь великого царя, который, по семейной легенде, подарил своему тезке и крестнику «на зубок» целую деревеньку. В 1730-х годах, согласно ревизской сказке, в шести имениях Сумароковых числилось 1737 крепостных мужского пола. Александр стал сочинять стихи еще в детстве: подражал античным трагикам, французским просветителям. В его начальном образовании принял участие придворный учитель Иван Зейкен – педагог наследника престола, будущего императора Петра II.

Среди русских поэтов первого призыва Сумароков был единственным аристократом. Недаром он постигал науки в самом престижном столичном учебном заведении того времени: его приняли в первый набор Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, где он учился вместе с будущими фельдмаршалами Петром Румянцевым и Александром Голицыным.

Младые годы прошли счастливо, в корпусе жилось вольготно. Сумарокова никто не принуждал к военной службе. В век Просвещения чиновники и генералы ценили бойкое перо: мало кто в те годы столь виртуозно владел литературным русским. Со временем вокруг него сложился литературный кружок, известный такими звездами первой величины, как Михаил Херасков и Василий Майков.

Адъютант его превосходительства

Начитанный, остроумный Сумароков легко слагал прошения, спичи, поздравительные речи и прочие полезные для патронов бумаги. Такого адъютанта каждый мечтал заполучить! И Сумароков служил при самых влиятельных вельможах империи. Сперва в канцелярии фельдмаршала Бурхарда фон Миниха, одного из первых лиц в окружении императрицы Анны Иоанновны. Затем адъютантом графа Михаила Головкина, который был ближайшим советником правительницы Анны Леопольдовны. После восшествия на престол Елизаветы Петровны графа приговорили к смертной казни, которую, впрочем, потом милостиво заменили на вечную колымскую ссылку. Но Сумароков при этом не пострадал.

Его принял на службу сам Алексей Разумовский, в скором будущем фельдмаршал, сиятельный граф, богатейший землевладелец и тайный муж императрицы Елизаветы Петровны. Больше десяти лет Сумароков оставался адъютантом «ночного императора» России. Разумовский покровительствовал его литературным занятиям, гордился столь одаренным сотрудником, способствовал его славе. Сумароков, в свою очередь, снабжал графа каламбурами, уместными афоризмами и познаниями в просветительских начинаниях. А вообще-то такая служба позволяла погрузиться в чтение и сочинительство.

Судьба Сумарокова – быть первопроходцем. С него начинались традиции. Чем занимались русские аристократы с петровских времен? Война, дипломатия, государственные дела. Сумароков же посвятил себя словесности и считал это поприще ничуть не менее благородным. Впрочем, он славился не только звучными стихами, не только отменной памятью и эрудицией, но и буйным нравом. Поэт легко впадал в гнев. Например, ему ничего не стоило выпороть чужого слугу за то, что тот доставил неприятное письмо.

Первый директор первого театра

Бывший кадет не порывал с альма-матер. Именно в Сухопутном шляхетском корпусе в 1749 году увидела сцену первая русская трагедия – «Хорев». Сумароков решил не просто подражать французским классикам Пьеру Корнелю и Жану Расину – ему важно было обратиться к истории родной земли. Пьеса переносила театралов в легендарные времена князя Кия. Кадеты ликовали: у нас не хуже, чем в каком-нибудь Париже!

Так начинался русский театр, и Сумароков стал тогда не только главным его драматургом, но и первым директором в его истории. В 1756 году по указу императрицы Елизаветы Петровны в Петербурге учредили государственный публичный постоянно действующий театр, которому было велено «отдать Головкинский каменный дом, что на Васильевском острову, близ Кадетского дома». Этот-то театр и возглавил Сумароков.

Первым делом он выхлопотал актерам дворянское отличие – право носить шпагу. Чтобы уважали! Это по-сумароковски: он всю жизнь требовал уважения, почтения к искусству – к словесности и театру. Соотечественникам следовало научиться видеть в творчестве не забаву, а высокое служение.

Показательно, что поэт не спешил с публикациями: пытался достичь совершенства и к активным действиям на литературной и театральной ниве перешел только в конце 1740-х, когда ему уже исполнилось тридцать. По тем временам – уж точно не первая молодость. Он ворвался в русскую словесность, в которой уже блеснули Антиох Кантемир, Василий Тредиаковский и Михайло Ломоносов. Воспитанник кадетского корпуса по сравнению с ними был самым плодовитым. И разносторонним: неприступных жанров для него не существовало.

Он сразу принялся атаковать собратьев по перу, сражаясь за звание первого стихотворца. Наши первые поэты бранились, как извозчики. Ломоносов и Тредиаковский то и дело высмеивали рыжие патлы Сумарокова и его манеру подмаргивать – род нервного тика. А тот не оставался в долгу: отвечал порой непечатными оборотами. Однако славу ему принесли нежные любовные песни, которые и без музыки становились шлягерами того времени.

Он считал, что поэзия должна быть не только «величественной» (на такие стихи мастером слыл Михайло Ломоносов!), но и «приятной», благозвучной и чувственной. Словами Сумарокова объяснялись в любви и утешались при расставании:

Сокрылись те часы, как ты меня искала,

И вся моя тобой утеха отнята.

Я вижу, что ты мне неверна ныне стала,

Против меня совсем ты стала уж не та.

Представляете, как действовали эти строки на сентиментальных барышень в допушкинскую эпоху? А молодые кавалеры прилежно выучивали для амурных собеседований такие строфы:

Мой стон и грусти люты

Вообрази себе

И вспомни те минуты,

Как был я мил тебе.

До поры до времени ему многое удавалось. В 1759 году Сумароков начал издавать первый частный журнал в России – «Трудолюбивую пчелу», выходившую тиражом 1200 экземпляров. Поэта и драматурга цитировали монархи и похваливал Вольтер. Но закончилась первая, а за нею и вторая молодость – и вместо баловня судьбы на сцену вышел издерганный, помятый горемыка.

Датский принц

Театр для Сумарокова был школой нравов, храмом, в котором «трагедия делается для того… чтобы вложить в смотрителей любовь к добродетели, а крайнюю ненависть к порокам». «Вильяма нашего Шекспира» просветители XVIII века не слишком жаловали. Сумароков его характеризовал так: «Шекеспир, аглинский трагик и комик, в котором и очень худого, и чрезвычайно хорошего очень много».

Его не устраивало, что Шекспир нередко смешивал высокое с низким. Ведь автор «Короля Лира» понятия не имел о канонах классицизма, о симметрии, о единстве места, времени и действия в драматургии… Слишком хаотично, сумбурно писал, слишком непредсказуемо, слишком любил к развязке оставлять на сцене горы трупов. Неотесанный варвар! И все-таки Сумарокова чрезвычайно заинтересовала пьеса о принце датском.

Сумароковский «Гамлет» – это не перевод, а вольная фантазия на шекспировские темы. «Гамлет мой, кроме монолога в окончании третьего действия и Клавдиева на колени падения, на Шекеспирову трагедию едва, едва походит», – признавался он сам. Русский трагик укрупнил то, что считал главным, – историю борьбы за власть.

Многие ходы, придуманные Сумароковым, удивят знатоков Шекспира. Клавдий у него мечтает убить Гертруду и жениться на Офелии. Гамлет бросает вызов королю не из личных рефлексий, а потому, что датский народ страдает под властью тирана. В финале в датском королевстве снова все оказывается благополучно: Гамлет занимает трон, а рядом с ним – живая и невредимая Офелия. Не чересчур ли прямолинейно? Впрочем, Сумарокова волновали и сомнения датского принца. «И нет пристанища блудящему уму…», «Что делать мне теперь? не знаю, что зачать…» – так в его переложении звучат знаменитые шекспировские риторические вопросы. К слову, в екатерининские времена цесаревича Павла называли «русским Гамлетом», и это отзвук трагедии Сумарокова…

«Канарейке лучше без клетки»

В последние годы правления Елизаветы и при Петре III он примыкал к партии Екатерины. По крайней мере, образ рациональной немки всколыхнул в нем надежды на просвещенную монархию. Указом императрицы от 28 августа 1762 года за казенный счет были ликвидированы долги Сумарокова, к тому же поэт получил право все свои новые сочинения печатать за счет Кабинета ее императорского величества.

Его перу принадлежат стихи для шествия-маскарада «Торжествующая Минерва», который прогремел в Москве в честь коронации Екатерины II. Певцы хором голосили написанные Сумароковым слова, в которых он выразил мечту об идеальной стране:

Со крестьян там кожи не сдирают,

Деревень на карты там не ставят,

За морем людьми не торгуют.

При этом он не ратовал за освобождение крестьян. В записке, поданной в Вольное экономическое общество в конце 1767 года, поэт отмечал: «Прежде надобно спросить: потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность или потребна клетка – и потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь? – Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей; так одно потребно для крестьянина, а другое ради дворянина».

Сумароков не призывал к слому системы, а бесчеловечность надеялся победить просвещением и логикой закона. Писал он на социальные темы доходчиво и афористично:

Какое барина различье с мужиком?

И тот и тот – земли одушевленный ком.

А если не ясняй ум барский мужикова,

Так я различия не вижу никакого.

«Он связи довольной в мыслях не имеет»

«Различных родов стихотворными и прозаическими сочинениями приобрел он себе великую и бессмертную славу не только от россиян, но и от чужестранных академий и славнейших европейских писателей. И хотя первый он из россиян начал писать трагедии по всем правилам театрального искусства, но столько успел во оных, что заслужил название северного Расина» – так величал Сумарокова Николай Новиков, его младший современник, просветитель и журналист. Но слава оказалась неверной дамой.

Одна из самых горьких сумароковских эпиграмм определила мытарства его закатных лет:

Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.

Конечно, голова в почтеньи меньше ног.

Две строчки, ставшие крылатыми. В 1759 году написано, а злободневность не стерлась. Был у этой эпиграммы адресат – артист балета Тимофей Бубликов, любимец состоятельной публики. После представлений к его ногам летели кошельки с золотыми монетами. А несчастный профессор – это, верно, Степан Крашенинников, исследователь Сибири и Камчатки, знаменитый ботаник, географ, этнограф, не наживший, как водится, «палат каменных».

Но Сумароков и сам превратился в «убогого профессора». Искать виноватых – напрасный труд: мнительный и взрывной характер стал для поэта проклятием. Будучи директором театра, он не мог унять вспыльчивости даже в переписке со всесильным меценатом Иваном Шуваловым. Ставил ультиматумы, угрожал, требовал. А через пять лет службы хлопнул дверью и уехал в Москву.

Сумарокова по-прежнему называли «отцом русского театра», пьесы его не сходили со сцены, но прочного положения и жалованья он больше не имел. Деньги поэт проматывал с таким напором, что даже щедроты его извечного благодетеля Разумовского не спасали от нищеты. И от всех печалей – два средства: чай с ромом или ром с чаем.

Он разочаровался в Екатерине и ее политике – слишком рациональной, по мнению Сумарокова, выхолощенной. Первый русский трагик жаловался царице на бедственное положение, писал в 1775 году Григорию Потемкину: «Всему сему главная причина – любление мое ко стихотворству; ибо я на него полагался и на словесные науки, не столько о чинах и об имении рачил, как о своей музе». Императрица не протянула руку помощи просветителю, а от поучений его резко отстранилась: «Господин Сумароков – хороший поэт, но слишком скоро думает, чтоб быть хорошим законодавцем; он связи довольной в мыслях не имеет, чтоб критиковать цепь, и для того привязывается к наружности кольцев, составляющих цепь, и находит, что здесь или там ошибки есть, которых пороков он бы оставил, если б понял связь». Постепенно – не без помощи сильных мира сего – он превратился в посмешище Москвы.

«Был предан пьянству…»

Сумароков не знал семейного счастья. Фактически его супругой после разрыва с первой женой стала его собственная крепостная Вера Прохорова, что отвратило от него родню. Родственники затеяли процесс против поэта, хотели лишить прав его детей, рожденных в незаконном браке. После смерти Веры Сумароков – сам уже тяжко больной – был вынужден жениться на ее племяннице, чтобы дети унаследовали его «честное имя». Стихи Сумарокова последних лет полны отчаяния:

Но если я Парнас российский украшаю

И тщетно в жалобе к фортуне возглашаю,

Не лучше ль, коль себя всегда в мученьи зреть,

Скорее умереть?

            ………………………………

На что писателя отличного мне честь,

Коль нечего ни пить, ни есть?

И это – действительный статский советник, самый читаемый русский поэт и самый плодовитый русский драматург XVIII века…

Поэт, баснописец и министр юстиции в 1810–1814 годах Иван Дмитриев знавал Сумарокова в Москве в его закатные годы. Писатель Михаил Дмитриев, его племянник, в мемуарах посвятил автору первого русского «Гамлета» несколько строк, которые невозможно равнодушно выбросить из памяти: «Сумароков уже был предан пьянству без всякой осторожности. Нередко видал мой дядя, как он отправлялся пешком в кабак через Кудринскую площадь в белом шлафроке, а по камзолу, через плечо, анненская лента. Он женат был на какой-то своей кухарке и почти ни с кем не был уже знаком». Вот уж действительно: так проходит мирская слава…

Когда Сумароков умер, в его доме, накануне проданном за долги на аукционе, не нашлось и рубля. Московские актеры вскладчину организовали похороны первого русского драматурга.

Что остается от поэта? Читая Сумарокова, мы удивляемся: стародавний стихотворец, оказывается, не так уж архаичен. Его темперамент, юмор, кручина – все сохранилось в стихах. Сумароков вывел на театральную сцену героев русской истории, и в этом тоже стал зачинателем важной традиции. Есть такое призвание – основоположник. Рискованная и благородная участь.

---

Арсений Замостьянов