Роман в письмах

Письма Александра Колчака, адресованные жене и сыну, наконец стали доступны исследователям. Живущие в Америке правнуки адмирала выставили семейный архив на продажу, и большую его часть благодаря меценатам удалось вернуть в Россию. Но главное, что к аукциону был издан каталог. Экземпляр этого каталога с фотографиями и текстами писем оказался в омском Центре изучения истории Гражданской войны. Его передала настоятельница Леснинского Свято-Богородицкого монастыря игуменья Ефросинья (Молчанова), посетившая Омск в составе делегации духовенства из Франции и Сербии.

Эта история подлинных высоких чувств долгое время оставалась в тени другой — рокового увлечения адмирала Колчака Анной Тимирёвой. О законной супруге Александра Васильевича Софье Фёдоровне вспоминают редко. Хотя была она дамой весьма незаурядной. Когда экспедиция лейтенанта Колчака, который рискнул отправиться на поиски барона Эдуарда Толля в вельботе по Ледовитому океану, благополучно  возвратилась в Казачье, выяснилось, что их ожидает некая дама, выславшая для путешественников провизию и вино. Это была невеста Колчака Софья Омирова. Молодая девушка отважилась поехать почти на край света. Морозы в это время там доходили до −55° C. И в столице мало кто верил, что экспедиция завершится благополучно.

Переписка Колчака с супругой может поведать о многом. Ведь волей обстоятельств семейная жизнь Александра Васильевича и Софьи Фёдоровны в основном представляла собой роман в письмах. По долгу службы Колчак очень много времени проводил вдали от семьи.

Софью Омирову познакомили с Александром Колчаком на балу в Морском собрании. Но свадьбы пришлось ждать четыре года — за первой полярной экспедицией, длившейся несколько лет, последовала вторая. Именем невесты Александр назвал остров в архипелаге Литке и мыс на острове Беннетта. Он писал ей: «Без Вас моя жизнь не имеет ни того смысла, ни той цели, ни той радости. Всё моё лучшее я нёс к Вашим ногам, как к божеству моему…»

В 1904 году они наконец обвенчались в Иркутске в Михайло-Архангельской церкви. А всего через несколько дней молодая жена проводила мужа в Порт-Артур на Русско-японскую войну. И вся их дальнейшая жизнь состояла из кратких встреч и долгих разлук. Потом были новые исследования Севера, служба на Балтийском флоте и ожидание новой войны...
20 июля 1914 года с крейсера «Рюрик» Александр Васильевич пишет: «Дорогая, милая, обожаемая моя Соничка. Война объявлена. Великий день настал, и завтра утром, быть может, будет бой».

Да, Александр Колчак был прежде всего человеком войны: «Наступила великая эпоха колоссальной войны, и вне её всё теперь стоит на втором плане…  Две недели эти промелькнули как 2 часа, только последние 4 дня я спал по 5,6 часов, остальное время, кажется, почти не спал, но никогда ещё не чувствовал себя так хорошо, как эти две недели, — что значит мягкая физическая усталость? Но суровый экзамен ещё впереди, и моли Господа Бога, чтобы мы с честью его выдержали».

Его огорчает единственное обстоятельство: «Я только сожалею, что у меня нет карточек ни твоей, ни детей за последнее время».

Супругам приходится ограничиваться лаконичным общением, всё время уделяя внимание насущным финансовым вопросам. Каждая встреча, даже разговор по телефону, на вес золота. 

В войне Колчак видит особую поэзию: «Я теперь живу так, как надо, то есть, о чём я всегда думал и желал, теперь перешло из мечтаний в реальные формы — чего же ещё желать? Я всегда говорил, что война является независимо от наших поступков и намерений. Три недели её никто не ожидал, но она пришла волею Божией, как орудие Господа Бога для счастья и блага — одних, для кары и страданий — других, по скрытым от нас и неизвестным предначертаниям».

Однако война внезапно не оправдывает ожиданий Александра Васильевича. Уже в сентябре он пишет: «Я искренне сожалею, что посвятил себя морской службе, и Славушку никогда не буду готовить для флота.
В Великой войне флоты не только наши, но и все другие поначалу сыграли какую-то странную роль. Все сидят на стороне по портам и занимаются всякими пустяками, не рискуя вывести главные силы на морские театры и приступить к чему-нибудь серьёзному». 

А вот письмо от 22 октября: «Порт-Артур — это была сама поэзия сравнительно с этой войной на нашем морском театре. Думаю, что если придётся дожить до конца войны, то оставаться во флоте будет нельзя и надо будет выходить в отставку».

Остаётся одно: «Будем надеяться на будущее, ибо надо всегда думать, что в будущем будет лучше». Но в том же письме Колчак признаётся: «Я в последнее время сдерживаю себя, чтобы не наделать непоправимых вещей, но не знаю, надолго ли меня хватит».
Лейтмотив почти всех писем: «Когда удастся мне навестить вас — не могу ничего сказать». 16 декабря Александр Васильевич пишет: «Очень бы хотелось повидать вас на Рождество, но это не удастся, т.к. я по ходу дел смогу приехать увидеть вас только в самом конце месяца. Хорошо ещё, что я видел вас несколько раз в течение осени». Такая неопределённость будет длиться не месяцы — годы…

Лишь по почте Колчак мог справляться о том, что происходит дома: «Очень беспокоит меня здоровье Маргариточки. Напиши мне ответ или телеграфируй, что с ней». Но Маргариточки скоро не станет. Останется сын — Ростислав, Славушка…

Александр Васильевич неизменно интересуется: «Как ты поживаешь, мой милый Славушок?» И не забывает приводить в письмах подробности, которые будут интересны ребёнку: «Джима я благополучно привёз на Либаву, и он теперь живёт у меня. Он очень весёлый и, по-видимому, чувствует себя хорошо».

К супруге он всегда обращается: «Дорогая и милая Сонечка», подписывается «Твой любящий Александр». Со всеми праздниками вынужден поздравлять Софью дистанционно: «Дорогая и милая Сонечка. Поздравляю тебя с днём твоего рождения. Жалею, что не могу тебя видеть»...

Александр Васильевич делится с Софьей мыслями, которые больше всего его занимают. 18 февраля 1915 года он пишет: «Теперь создаётся новый громадного значения фактор, могущий оказать самые неожиданные влияния на ход Великой войны. Прорывом англо-французского флота через Дарданеллы объявился призрак новой огромной войны, и всё будет так, как должно быть. Теперь надо бояться только одного, чтобы эти события не повлияли на ход текущей войны, которую надо довести до конца. Не дай Бог не докончить начатое дело».

Они явно говорили на одном языке.

«Вчера ночью я вернулся после новой операции с немцами у Риги... Немцам этот день стоил, по-видимому, дорого — мы снесли своим огнём целые участки сильно укреплённых позиций. Красиво и невероятно приятно было управлять отрядом, когда мы развили стремительный огонь по немецким позициям. Доставили мне прямо наслаждение неприятельские лётчики. Красоту, мужество, искусство приятно видеть даже у врага». Он знал, что она поймёт.

11 октября Александр Васильевич радостно сообщает супруге: «Вчера только что вернулся, выполнив довольно удачную операцию по высадке десанта на Курляндском побережье, где мы разбили и разогнали немецкие отряды. Ты писала свои пожелания, чтобы я бил немцев, по мере сил стараюсь. 3-го дня я доставил им массу неприятностей. Славушке пришлю немецкую каску, которую мне привёз драгун». Сына Александр Васильевич старался воспитать таким же человеком войны.

30 октября он делится с любимой новой радостью: «Прежде всего сообщаю тебе о великой милости, оказанной мне Государем Императором лично, без Думы, наградившей меня орденом Св. Георгия 4-й степени за мои боевые работы. Я сегодня только что вернулся из операции в Рижском районе, где совместно с войсками генерала Радко-Дмитриева мы работали 11 дней. Я со своим отрядом  сначала сдержал наступление немцев, затем мы помогли нашим войскам перейти в наступление и 3-го дня выбили немцев из их сильно укреплённых позиций».

Картину отношений супругов очень хорошо отражает письмо от 29 декабря 1915 года: «Дорогая и милая Сонечка. Вчера получил от Тебя посылку и подарок, за который сердечно благодарю и целую ручки. До тебя, вероятно, дошли уже слухи о некоторой неприятности, случившейся со мной и, вернее, моим отрядом во время выхода в море 24 декабря». «Некоторой неприятностью» Александр Васильевич именует подрыв одного из кораблей на немецкой мине. Этот корабль он сумел благополучно довести до гавани. Он относится к жене с нежностью, но пишет о превратностях войны, не скрывая ничего.

И пытается хотя бы в письмах преодолеть разделяющее их расстояние. 8 марта 1916 года он пишет: «Дорогая и милая Сонечка. Я получил вчера Твоё письмо, которое очень обрадовало меня. Я в тот вечер 5-го марта даже веселился у знакомых, и мне приятно было прочесть, что ты даже не скучала в тот вечер».

Он воевал, а она ждала и писала стихи. В семейном архиве сохранилось несколько тетрадей со стихотворениями, написанными Софьей Колчак.

 Одни — пейзажные зарисовки, напоминающие яркие акварели, что неудивительно для молодой дамы:

Прекрасен нежный цвет небесно-голубой,

Как будто моря гладь я вижу пред собой.

Но близится закат и море розовеет,

Вот солнце спряталось, вода его бледнеет.

Но есть и совсем иные стихи, которые принято называть «мужскими»:

Хорошо молодым на войне умереть,
Как осколки снарядов играют, летают.
Хоть, быть может, и тяжко смотреть,
Что кругом, как и ты, умирают.

Есть черновики стихотворений на французском и английском языках.
Софья Фёдоровна, выпускница Смольного, знала семь языков,  причём французским, немецким и английским владела в совершенстве.

А эти строки, похоже, о ней самой:

Иди, жена сказала мужу,
Как провожала на войну.
Я скорбь свою не обнаружу,
Ты не забудь свою жену.
Среди жестокой страшной битвы
В часы надежд, среди тревог
Не забывай мои молитвы
И вспоминай, что с нами Бог.

Когда прежняя Россия перестала существовать, разлука стала ещё тяжелее. В августе 1917 года Александр Керенский принудил адмирала Колчака подать в отставку, после чего тот по приглашению командования американского флота уехал в США. Софья посылает ему письма одно за другим: «Дорогой и милый мой Сашенька! Напиши, пожалуйста, как твои дела, как ты доехал и как тебе нравится Америка… Всё-таки скучно, что тебя давно не видели. Даже странно, что ты очутился так ужасно далеко», «Дорогой и милый Саша. Я благословляю Бога, что ты за границей и можешь спокойно жить. Жду от тебя известия и денег. Другие дамы уже имеют письма от своих мужей. Больше я газет не читаю и в политику не вхожу. Пусть хозяйничает в России, кто хочет. Надоело смотреть на людскую глупость. Читаю английские романы, вышиваю, от тебя жду писем».

И продолжает писать стихи:

Где крови ручьи протекали,
Там красные маки растут,

Столпились над местом печали,
Свободно, роскошно цветут.
На их лепестках ярко-красных,
Где канули слёзы из глаз,
Как много росинок прекрасных,
Горящих теперь, как алмаз.

Её супруг также долго пребывает в полной безвестности. Он пишет ей, отправляет телеграммы, но она получит только письмо, отправленное из Японии в декабре: «Где ты находишься сейчас, я даже не знаю. Я отправляю это письмо с Дмитрием Георгиевичем Кнечицким, который постарается передать тебе это письмо, а также деньги 5000 рублей… Мне очень жаль, что я ничего определённого сказать сейчас не могу».

Определённость настанет лишь в феврале следующего года: «Я надеюсь, что получу возможность просить правительство Великобритании помочь тебе выехать из России. Я поступил на службу Великобритании. Еду на Месопотамский фронт. Не признавая предателей и убийц, управляющих Россией, я не могу принять проклятого мира или устраиваемого и буду продолжать войну до конца.  Главное — это выполнить великий долг и требования военной чести и лучше умереть, чем их не выполнить».

Этим словам Софья Фёдоровна вряд ли удивилась.

Осенью уже из Омска Александр Васильевич очень буднично сообщает о решающем повороте в своей судьбе — в письме на гербовой бумаге британского посольства на английском языке: «Я в добром здравии. Временно принял командование русскими армиями в борьбе с большевиками в Сибири и Восточной России. В моём теперешнем положении я считаю, что ваше пребывание в России опасно, и по этой причине я прошу Британское Правительство организовать твой выезд с моим сыном в Англию или во Францию».

Англичане выполнили просьбу адмирала. 19 апреля 1919 года в газете «Эко де Пари» вышла заметка, в которой сообщалось, что в Марсель пришёл крейсер под английским флагом, на котором среди пассажиров находилась «жена русского адмирала Колчака, играющего в настоящее время очень важную роль в борьбе с большевиками». 

Письма из Омска в Париж идут с большой задержкой, почтовое сообщение нестабильно. Многие Александр Васильевич пишет прямо на  бланках Верховного Правителя.

 «Я получил несколько твоих писем из Парижа. Я рад, что ты устроилась со Славушкой в обстановке, в которой можно жить. Я переживаю очень трудный период, и неудачи следуют за неудачами… Сплю 4,5 часов, а то и меньше, и иногда сам удивляюсь, как справляюсь с той невероятной работой, которую я взял на себя. Мы ведём 2-й месяц невероятную борьбу среди самой тяжёлой обстановки, где каждый день не знаешь, что случится завтра. Тяжёл крест, принятый мною, и только во имя Родины можно нести его». Он осознаёт, насколько всё непрочно и зыбко, и напоминает супруге: «Не играй никакой фальшивой роли, ибо никто не знает, что случится через несколько дней».

Письмо от 16 сентября 1919 года проникнуто похожим настроением: «Дорогая и милая Сонечка! Я третьего дня вернулся с фронта и сейчас уезжаю туда обратно. Характер войны сильно изменился, и обе стороны дерутся с возрастающим ожесточением. В большинстве случаев в плен не берут. Красные считают мой фронт главным и снимают отовсюду резервы, делая невероятные усилия, чтобы удержать мои войска. Они понимают, что я их враг непримиримый и беспощадный. Не сердись на меня за моё молчание. Я не могу физически тебе писать в период испытаний, неудач и забот, которые легли на меня тяжестью, о которой никто не может иметь представление, не испытав её лично. Я удивляюсь сам своему безразличию ко всему, что не связано с борьбой, с войной за восстановление Родины нашей. Но жребий брошен. Я буду вести борьбу до конца, шагая через всё и не останавливаясь ни перед чем». И снова — напоминание: «Повторяю, что ты ни одну минуту не должна забывать, что я могу перестать существовать каждый день и каждый час». 

Только в письме от 20 октября он, наконец, говорит о себе: «Я или на фронте, или в своём кабинете в Омске, зачастую не имея в течение дня 1/2 часа, свободных от работы. Все мои развлечения сводятся к довольно редким поездкам верхом за город да к стрельбе из ружей… Часто мне приходится работать одному по ночам в своём кабинете, и я завёл себе котёнка, который привык спать на моём письменном столе и разделяет со мной ночное одиночество».

Однако Александр Васильевич так и не успеет сказать всего, что хотел: «Только что меня прервали от письма докладом о положении на фронте — очень серьёзно, и мне надо сейчас заняться рядом распоряжений. Приходится кончать письмо, чтобы завтра утром его отправить».

Больше писем в Париж из Омска не будет. Будут слухи, в которые Софья Фёдоровна откажется поверить. Но потом слухи  подтвердятся.

Вдова адмирала доживёт до глубокой старости, сохраняя память о нём. Её усилиями на главном русском кладбище Франции Сент-Женевьев-де-Буа будет сооружён памятник воинам белых армий. Среди прочих там увековечено и имя адмирала Колчака.

А ещё Софья Фёдоровна будет писать книгу воспоминаний, которую собиралась назвать «Две жизни»: «Была такая на свете девочка, Сонечка Омирова, прошла по сцене русской жизни Мадам Колчак. И мы блеснули, пройдя лёгкой тучкой по небу России. На нас упали заходящие лучи русского солнца. Зелёным лучом — последним лучом русской славы — был оросивший надежду на лучшее будущее России, Адмирал Колчак».