Бухаринский процесс

80 лет назад, 2 марта 1938 года, на пике «Большого террора» в Москве в Октябрьском зале Дома союзов начался судебный процесс по делу «Антисоветского правотроцкистского блока» — последний из трёх процессов, по которым проходили ближайшие соратники Владимира Ленина, другие известные большевики и трое врачей.

 На этот раз перед Военной коллегией Верховного суда СССР предстали Николай Бухарин, названный Владимиром Лениным в «Письме к съезду» «любимцем партии», и преемник вождя большевиков на посту председателя Совнаркома СССР Алексей Рыков. В 1928–1929 годах они вместе с ещё одним членом Политбюро ЦК ВКП(б), председателем ВЦСПС Михаилом Томским выступили против сталинских методов модернизации страны, за что и поплатились. Сначала тройку «правых уклонистов» вывели из состава Политбюро ЦК, лишив былого авторитета и влияния. Правда, в отличие от троцкистов и зиновьевцев из партии их не исключали вплоть до начала «Большого террора».

Однако, несмотря на то что в 1930-е годы Бухарин, Рыков и Томский Генеральному секретарю ЦК Иосифу Сталину больше не перечили, регулярно демонстрируя ему свою лояльность, это их не спасло. В 1936 году во время судебного процесса по делу «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра», по которому проходили Лев Каменев, Григорий Зиновьев, Григорий Евдокимов, Иван Смирнов, Сергей Мрачковский, Иван Бакаев и ещё 10 подсудимых, было объявлено о начале расследования по делу бывших лидеров «правого уклона». Как только об этом написали советские газеты, 22 августа 1936 года на даче в подмосковном Болшево застрелился Томский. Бухарин, протестуя против выдвинутых обвинений, объявил голодовку. В феврале 1937 года Пленум ЦК постановил исключить Бухарина и Рыкова «из рядов ВКП(б) и передать дело в НКВД». Прямо с пленума двух соратников Ленина отправили на Лубянку.

В марте 1938-го вместе с ними на скамье подсудимых оказался бывший народный комиссар внутренних дел СССР и бывший нарком связи СССР Генрих Ягода. Чтобы оправдать название судилища, рядом были посажены Христиан Раковский и Николай Крестинский. В 1920-е годы они находились на дипломатической работе, а в ходе внутрипартийной борьбы между Иосифом Сталиным и Львом Троцким поддержали последнего. А таких «шалостей» «вождь народов» обычно не прощал.

Остальные 17 подсудимых были не столь известны. Ими стали: бывший нарком лесной промышленности СССР Владимир Иванов, бывший нарком земледелия СССР Михаил Чернов, бывший нарком финансов СССР Григорий Гринько, бывший нарком внешней торговли СССР Аркадий Розенгольц, бывший заместитель наркома земледелия СССР Прокопий Зубарев, бывший советник Полпредства СССР в Германии Сергей Бессонов, бывший председатель Центросоюза Исаак Зеленский, бывший первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Василий Шарангович, бывший первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Акмаль Икрамов, бывший председатель Совнаркома Узбекистана Файзулла Ходжаев, бывший работник Наркомата путей сообщения СССР Вениамин Максимов-Диковский, бывший сотрудник НКВД Павел Буланов, бывший секретарь Максима Горького Пётр Крючков и врачи Дмитрий Плетнёв, Игнатий Казаков и Лев Левин.

Примечательно, что все подсудимые, кроме Левина, Плетнёва и Казакова, на процессе отказались от защитников. А ведь им предъявили целый «букет» самых разных обвинений. Некоторые из них обвинялись в шпионаже против СССР и в измене Родине. Например, в обвинительном заключении утверждалось, что «обвиняемый Крестинский Н.Н. по прямому заданию врага народа Троцкого вступил в изменническую связь с германской разведкой в 1921 году», а «обвиняемый Раковский Х.Г. — один из особо доверенных Л. Троцкого — являлся агентом английской "Интеллидженс Сервис" с 1924 года и японской разведки — с 1934 года».

Обоснованность обвинений в шпионаже признали не все. В своём последнем слове Ягода произнёс слова, которые не могли понравиться судьям и государственному обвинителю Андрею Вышинскому: «Я — не шпион и не был им… У меня не было связей непосредственно с заграницей, нет фактов непосредственной передачи мною каких-либо сведений. И я не шутя говорю, что если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы закрыть свои разведки…»

Наряду со шпионажем подсудимых обвиняли в диверсиях, терроре, вредительстве, подрыве военной мощи страны, провокации нападения иностранных держав на СССР, убийствах Сергея Кирова, Вячеслава Менжинского, Валериана Куйбышева, Максима Горького и его сына Максима Пешкова, покушении на Владимира Ленина в 1918 году, подготовке покушений на Иосифа Сталина и наркома НКВД Николая Ежова. С чувством особого возмущения государственный обвинитель заклеймил «позорнейшую практику подбрасывания в предметы продовольствия стекла и гвоздей, в частности в масло, что било по самым острым жизненным интересам, интересам здоровья и жизни нашего населения». Негодуя, Вышинский сделал далеко идущие выводы: «Стекло и гвозди в масле! Это же такое чудовищное преступление, перед которым, мне кажется, бледнеют все другие подобного рода преступления.

В нашей стране, богатой всевозможными ресурсами, не могло и не может быть такого положения, когда какой бы то ни было продукт оказывался в недостатке. Именно поэтому задачей всей этой вредительской организации было добиться такого положения, чтобы то, что у нас имеется в избытке, сделать дефицитным, держать рынок и потребности населения в напряженном состоянии. Напомню тут только эпизод из деятельности Зеленского — историю с 50-тью вагонами яиц, которые Зеленский уничтожил сознательно для того, чтобы Москву оставить без этого необходимейшего продукта питания.

Теперь ясно, почему здесь и там у нас перебои, почему вдруг у нас при богатстве и изобилии продуктов нет того, нет другого, нет десятого. Именно потому, что виноваты в этом вот эти изменники… Организуя вредительство, все эти Рыковы и Бухарины, Ягоды и Гринько, Розенгольцы и Черновы и так далее, и тому подобное преследовали в этой области определенную цель: попробовать задушить социалистическую революцию костлявой рукой голода. Не удалось и никогда не удастся!».

В самом начале процесса все подсудимые, кроме Крестинского, признали себя виновными в предъявленных обвинениях. А вот старый большевик, руководивший секретариатом ЦК ещё до Сталина, а позже работавший заместителем наркома иностранных дел СССР, неожиданно заявил: «Я не признаю себя виновным. Я не троцкист. Я никогда не был участником "правотроцкистского блока", о существовании которого я не знал. Я не совершил также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности, я не признаю себя виновным в связях с германской разведкой». Правда, уже на следующий день Крестинский полностью подтвердил свои показания на предварительном следствии (историк Исаак Розенталь утверждает, что накануне он был избит). Оправдываясь, он пояснил, что «вчера под влиянием минутного острого чувства ложного стыда, вызванного обстановкой скамьи подсудимых и тяжелым впечатлением от оглашения обвинительного акта, усугубленным моим болезненным состоянием, я не в состоянии был сказать правду».

Увы, но реальная картина устроителям судилища не требовалась. В ходе судебного процесса подсудимые, сломленные и переживавшие за судьбы родственников, в основном давали признательные показания. Не стал исключением и Бухарин, который, однако, справедливо заметил, что признания обвиняемых, на которых строит выводы обвинение, — «средневековый юридический принцип».

В итоге 13 марта Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством армвоенюриста Василия Ульриха приговорила 18 подсудимых к расстрелу.

Дмитрий Плетнёв, Христиан Раковский и Сергей Бессонов, получившие 25, 20 и 15 лет тюрьмы соответственно, свои сроки отбывали в Орловской тюрьме. Они были расстреляны при приближении частей германского Вермахта 11 сентября 1941 года в Медведевском лесу под Орлом.

Послесловие

Прозвучавшие на процессе обвинения гулким эхом отозвались по всей стране. С момента вынесения приговора не прошло и двух недель, а 25 марта был арестован дед автора статьи Ананий Еремеевич Колесников. В этот день его дочери (матери автора статьи) исполнилось 17 дней. Анания Колесникова обвинили в шпионаже в пользу румынской разведки, а также в том, что, работая заведующим магазина № 38 Орехово-Зуевского торга, портил колбасу и другие продукты. Своей вины он не признал, и 2 июля 1938 года Особым совещанием при народном комиссаре внутренних дел СССР был приговорён к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. Срок отбывал на прииске «Широкий» в 600 км от Магадана.